уединенном месте, милорд, не мне судить о том, как в высшем свете принято флиртовать и принимать ухаживания, – сказала она и поправила рукав платья.
Раз лорд Дуглас не торопился уходить и не понимал, что сейчас его компания ее совершенно не радует, стоило сказать то, что она давно хотела.
– К слову, спасибо.
– За что? – растерялся он.
– За Художественную галерею Эйдина. – Флоренс посмотрела в ответвление коридора, где появилась фигура горничной в форменном платье. – Это был полезный… совет. Всего доброго, лорд Дуглас, и хорошего дня!
В этот раз она ушла, не оборачиваясь.
А он, к счастью, и не подумал ее окликнуть.
Платья привезли рано утром, и, проснувшись, Флоренс не сразу поняла, откуда в комнате появилось светло-зеленое пятно.
Горничные повесили платье на ширму, а рядом – все, что к нему прилагалось: длинные перчатки, легкую накидку, пояс и нижнюю сорочку. В комнате пахло пудрой, отпугивающей моль и прочих вредителей, и нежными цветочными духами – их использовала модистка, отчего этот аромат окутывал почти все в ее салоне.
Флоренс почувствовала себя так, словно у нее день рождения. В прошлом, в доме родителей, она знала, что в день рождения проснется и обнаружит подарок, что-то, предназначенное лично для нее. Голдфинчи жили скромно, но находили деньги на эти мелочи, настолько же милые, насколько бесполезные. В четыре года Флоренс получила куклу размером почти с себя саму, в пять – волшебный фонарь, который разбрасывал вокруг звезды и луны, в шесть – маленькую плюшевую таксу в коробочке-кроватке, настолько искусно сделанную, что казалась живым щенком, а в семь… В семь она не получила ничего, потому что дядя Силбер не посчитал нужным запомнить день рождения племянницы.
Конечно, платье было не совсем подарком и не совсем от чистого сердца, скорее что-то вроде сопутствующих расходов, но Флоренс всплакнула, а за завтраком поблагодарила дядю. Тот непонимающе посмотрел на нее поверх газеты, покачал головой и ничего не сказал.
Платье, конечно, пришлось примерить еще раз: убедиться, что швеи все сделали правильно. Нежно-зеленый, как апрельские листочки на деревьях, шелк был прохладным и почти невесомым. Розалин ахнула и заставила Флоренс сесть перед зеркалом. Прямо в платье.
– Не бойтесь, мисс, ничего ему не сделается, – заверила она, доставая из шкатулки гребень и россыпь невидимок. – А вот попробовать соорудить на вашей голове что-то приличное, чтобы посмотреть, как вам пойдет прическа, нужно непременно!
И Флоренс просидела так почти полчаса, а напротив нее в зеркале снова была какая-то незнакомая леди: в прекрасно скроенном платье, отделанном бисером и узкой кружевной лентой, с присобранными локонами цвета красного золота, со сверкающей заколкой – маленькой остророгой луной из серебра, которую Розалин откуда-то принесла, ойкнув и оставив Флоренс наедине с отражением на несколько минут. Когда Розалин вернулась, вслед за ней в комнату вошла леди Кессиди.
– Что же, – сказала она, окидывая Флоренс цепким взглядом. – Свои деньги эти дамы отработали. Переодевайся. Завтра я найду вешалку под него и чехол, чтобы не хранить в шкафу.
Выходя из комнаты – уже в одном из своих обычных платьев, светлых, чуть поношенных и отставших от моды, – Флоренс бросила еще один взгляд на ширму. Платье висело там, напоминая, что до бала меньше недели. Все, что ждало дальше, сейчас казалось Флоренс горным хребтом, скрытым за туманом. Что-то там определенно было, но что?
Она развернулась на каблуках и вышла, закрыв за собой дверь.
Через час они с леди Кессиди и кузинами должны были быть на уроке танцев – решили посетить парочку, чтобы освежить в голове последовательность фигур.
В пансионе Флоренс танцевала – нечасто, в паре с другими ученицами, потому что танцы были чем-то вроде еще одной девичьей добродетели. Благородные леди должны были уметь и на балу себя вести, и в расходных книгах разобраться, если придется. Как бы Дженни ни язвила сегодня по пути на урок, Флоренс кое-что умела – и даже неплохо.
А в том, что Дженни будет язвить, Флоренс не сомневалась.
Дженни не язвила. Она вообще была предельно мила, словно одного строгого взгляда леди Кессиди хватило, чтобы ее приструнить. Всю дорогу до класса Дженни щебетала о погоде – о том, что август удивительно теплый, но не жаркий, и еще немного о модных танцах. Казалось, она пыталась вспомнить их все.
Матильда реагировала на сестру с внимательной вежливостью: ей явно хотелось побыть в тишине, но не поддержать разговор, в который ее втягивали, она не могла. Флоренс молчала. Она все еще чувствовала себя опустошенной и усталой.
Конец лета и правда был очень теплым и ярким. И Августа, большой и шумный город, нежилась в лучах солнца – оно уже становилось другим, по-осеннему сдержанным. Флоренс, которая впервые провела все лето здесь, среди улиц и парков, полных людей, видела, как начали меняться наряды: платья становились плотнее, нежные ткани сменялись сдержанно яркими, а еще казалось, что людей стало меньше.
Леди Кессиди сказала, что многие разъехались после того, как отгремел летний сезон, устав от суеты города, и теперь вернутся только ближе к зиме.
Флоренс не знала, где она будет зимой.
Мерное течение жизни вдруг сменило русло и несло ее куда-то не туда.
Урок прошел спокойно – может, потому, что кроме Флоренс и ее кузин там было еще с десяток девушек в сопровождении матерей и тетушек. Флоренс даже помнила кого-то из них в лицо и по имени.
Пожилой учитель, в прошлом танцор из театральной труппы, стоял у клавира и изредка стучал тростью по паркету, напоминая, что скоро фигура сменится. А за инструментом был его ученик – высокий и нескладный юноша, играющий так, словно ему успели опротиветь и клавир, и танцы, и бесчисленные девицы, которым преподавалась эта несложная наука.
В общем, от уроков в пансионе все отличалось только тем, что здесь было двое мужчин. В пансионе за клавиром сидела пухленькая девушка из старших учениц, потом одна из сестер, такая же равнодушная к музыке, как мистер Уиттем. А обучением занималась мисс Лилиан, и вот с ней было куда веселее, чем здесь!
– Нет, ты видела его спину? – шепнула Дженни сестре, когда они выходили из скромного особнячка старого господина Этьена.
Матильда пожала плечами, и кучер помог ей подняться в коляску.
– Сидит, как будто не раз получал этой тростью по лопаткам. – В голосе Дженни не было сочувствия, только злая насмешка.
– Или по пальцам крышкой, – сказала Матильда. – Его господин не показался мне добрым человеком. И если так, то я не удивляюсь тому, что музыка его не живее, чем из механической шкатулки.
Леди Кессиди посмотрела на них и покачала головой.
– Стоило вместо этого пару раз сводить вас потанцевать где-то в гостях, – сказала она, словно извиняясь.
– Ох, матушка. – Дженни устало откинулась на спинку сиденья. – Это было бы куда более приятно потраченное время. Но мы все понимаем, – она бросила хитрый взгляд на Флоренс, – что этим летом мы несколько… ограничены.
– С чего бы? – Леди Кессиди приподняла бровь. – Мы получали не меньше приглашений, чем раньше, а то и больше, дорогая, ты порой предпочитала остаться дома, ссылаясь на духоту.
– Лето и правда выдалось… душным. – Дженни демонстративно раскрыла веер, который висел у нее на цепочке, пристегнутой к поясу.
– Не более, чем обычно. – Матильда снова пожала плечами.
Леди Кессиди посмотрела на нее и кивнула.
– Обычное лето. Хотя для Флоренс, наверное, совершенно особенное, правда, дорогая? – Леди Кессиди посмотрела на Флоренс, но та не успела и рта открыть, как Дженни радостно подпрыгнула и с улыбкой произнесла:
– Ладно, не будем о грустном! Как вам ваши платья, дорогие сестры?
В глазах ее лучилось странное удовольствие.
Как оказалось, Дженни запланировала выход в лавандовом платье, а второе, розовое, выпросила у матушки «на всякий случай».
– Я так рада, что настояла на своем и не надену голубое! – прощебетала она, не переставая улыбаться. – Лавандовый страшно мне идет и цвет глаз подчеркивает не хуже, а то и лучше! Ты обязательно должна попробовать! – И Дженни схватила Матильду за руку.
Матильда этого не ожидала и ойкнула. Судя по лицу леди Кессиди, она не одобряла настолько яростный восторг.
– Я рада, что ты рада, моя дорогая, – сказала она. – Надеюсь, что вы все рады. Только помни, Дженнифер Силбер, что я пошла тебе на уступки.
– Конечно, матушка! – Дженни расцвела. – Я безмерно благодарна. Но когда я выйду замуж, обещаю, я надену алый на свой первый прием в качестве хозяйки большого дома!
Улыбка леди Кессиди была ласковой и тихой:
– Конечно, дорогая, так все и будет.
Платье стало чем-то вроде памятника Уиллу Тернеру на площади – тем
