Полицейские в ужасе уставились друг на друга. Перед ними лежал труп Уолтера.
– Черт, черт, черт! – взвыл Вэнс. – Мы его убили!
– Ты его убил, – уточнил Казински, очень рассчитывавший предоставить коллеге самому расхлебывать последствия своего умопомешательства.
– Если мне крышка, то и тебе крышка. Не время хныкать, надо что-то делать.
– Делать? И что ты хочешь делать? Как ты хочешь здесь тайком избавиться от трупа?
– Никто от него избавляться не будет: скажем, что Уолтер отобрал у меня пушку и застрелился.
– Это все равно нарушение, – простонал Казински. – По правилам нельзя носить оружие в зале для допросов.
– Получить нагоняй от начальства уж точно получше будет, чем пойти под суд за убийство! Скажем, что Уолтер притворился больным, мы бросились ему помочь, а он отобрал у меня пушку.
– Никто нам не поверит!
Вэнс вдруг вспомнил, что получил признание вины.
– Нас признание спасет! – воскликнул он. – Кэрри виновен, и мы это докажем, у нас есть запись! Кто такой убийца в иерархии жизни? Никто. Теперь надо действовать быстро, а то вдруг кто-нибудь слышал выстрел и сейчас прибежит. Отдай магазин и сними с него наручники.
Казински вернул Вэнсу магазин от револьвера, потом с отвращением нагнулся над трупом, расстегнул наручники и освободил ему руки.
– И что с ними делать? – спросил он, как растерянный ребенок, держа окровавленные наручники.
– Спрячь немедленно, дьявол тебя раздери! – приказал Вэнс; он уже вполне оправился. – Сунь в карман, потом в сортире отмоешь. Сперва разберемся с этим дерьмом.
– С твоим дерьмом, Вэнс! Это тебе в голову взбрело!
Вэнс снова зарядил револьвер и вложил его в левую руку Уолтера, у которого на левом виске зияла глубокая рваная рана. Затем прижал пальцы мертвеца к рукоятке, просунул указательный палец в гашетку. Покончил с постановкой и выругался:
– Бля!
– Что еще? – простонал Казински.
– Если мы скажем, что Кэрри застрелился, обязательно вмешаются криминалисты. Судмедэксперт произведет вскрытие и возьмет все положенные анализы. А он придира, значит, заметит, что у пресловутого самоубийцы на пальцах нет следов пороха. И придет к выводу, что в момент выстрела оружия у него в руках не было. Блин, нам конец!
Вэнс, деятельный, боевитый, всегда уравновешенный полицейский, готов был сломаться. В эту минуту Казински понял, что Вэнс их из заварухи не вытащит. Придется выпутываться самому. Казински охватило отчаяние: он всегда полагался на других, никогда ничего не решал сам. Вот совсем недавно они с женой ели в индийском ресторане на бульваре Линкольна, так заказ делала жена, а не он. “Давай, зайка, закажи на нас обоих”. Ох, его женушка, его зайка, как он ее называл, теперь он думал о ней. Хотел вернуться к ней. Прижаться. На самом деле ему надоело быть полицейским. Так, решено: если он вылезет из этого дерьма, то уйдет из полиции. Сплошной стресс. Да и не нравились ему обязанности, связанные с этой профессией. Не нравилось писать рапорты, вести допросы. Лучше он будет работать с Джонсоном, тот такой же дристун. Там длинные перерывы на обед, а если слегка подгорает, всегда можно вызвать подкрепление. Зачем он согласился, когда этот придурок Лэнсдейн предложил ему расследовать убийство вместе с Гэхаловудом и Вэнсом? Почему не остался с Джонсоном – целый день бездельничаешь, а если ищут добровольцев, разглядываешь свои ботинки? Хватит с него полиции! Свояк ему все мозги проел, зовет к себе в фирму охранного оборудования, да будет так! Продавать сигнализацию ссыкунам – как раз для него работка. Да, он хочет тихой благостной жизни с женой, по утрам она будет говорить, во что ему одеться, а вечером – что ему есть в ресторане.
– Казински, мать твою, ты что, уснул?
Голос Вэнса вернул Казински к действительности. Он собрался с духом. Пора было брать судьбу в свои руки и думать, как из этого выбираться.
– Знаю! – заорал Казински, на него вдруг нашло озарение. – Пусть он выстрелит! Мы его заставим выстрелить из твоей пушки, и у него на руках будет порох.
– Придется объяснять, куда попала пуля, – возразил Вэнс. – С чего это ему вдруг стрелять?
– Меняем сценарий, – предложил Казински. – Новая версия такая: Уолтер сознается в преступлении, ты выключаешь камеру, он притворяется, что ему плохо. Ты подходишь к нему, и тут он отбирает у тебя пушку. Ты хватаешь его за руки, вы боретесь, и раздается выстрел, просто так. Потом Уолтер отталкивает тебя и кончает с собой.
– А почему он кончает с собой? – спросил Вэнс.
– Угрызения совести. Классика.
Вэнс приуныл:
– Никто не поверит! А когда он притворяется, что ему плохо, почему ты тоже не пришел в зал для допросов? Странно ведь, что я один, а?
– Могу и я тут быть, но ведь у вас драка, и логичнее, если ты в зале один, так ведь? Если нас двое, нам не составит труда его обезвредить. Ладно, остановимся на этом, чудо еще, что никто до сих пор не прибежал.
Казински взял руку Уолтера с револьвером. Прицелился в потолок и пальцем Уолтера нажал на курок. Раздался выстрел. Но жест получился неловкий, пуля угодила в одностороннее зеркало, и оно со страшным грохотом разлетелось на куски.
– Ох, блин! – вырвалось у Казински.
– Твою мать! – заорал Вэнс. – Вот теперь мы по-настоящему вляпались.
– Не волнуйся, это ничего не меняет, – сказал Казински, вне себя от изумления, что ему приходится успокаивать Вэнса. – Наоборот, придает нашей истории убедительность. Так, а теперь ступай вызывай подмогу.
Казински, наклонившись над трупом, укладывал его подобающим образом, и вдруг почувствовал, как чья-то рука лезет ему под куртку. Среагировать он не успел: Вэнс забрал у него револьвер и уже приставил к собственному виску, готовясь покончить с собой.
– Прекрати, Вэнс! – в ужасе заорал Казински. – Ты что творишь?
– Нам крышка, Казински! Глаза разуй, твою мать!
– Положи пушку! Говорю тебе, мы выпутаемся.
– Нам крышка! У тебя концы с концами не сходятся! Почему я весь заляпан кровью и мозгами? Если чувак в меня стреляет, я должен пригнуться и спрятаться! А если я от него достаточно далеко, чтобы избежать пули, как я мог собрать все его мозги на брюхе?
– Скажем, что ты хотел ему помочь. Отдай мою пушку, пожалуйста!
– Нет, нет, в это никто не поверит!
– Положи пушку! Выпутаемся, я тебе говорю!
– А я говорю, что нам крышка! – рявкнул Вэнс, еще крепче прижимая дуло к виску. – В тюрягу уедем до конца дней! А с копами, знаешь, что в тюряге делают?
С этими словами Вэнс закрыл глаза и нажал на курок.
Раздался выстрел.
* * *
– Я стоял столбом, глядя на его развороченную голову, – рассказывал Казински одиннадцать лет спустя, сидя у окна своей гостиной. – Вдруг мне показалось, что он шевелится. Может, померещилось, или это был рефлекс какой, но я бросился к нему, словно еще мог что-то сделать. Мое лицо было в нескольких сантиметрах от его лица – ну, того, что от него осталось, – и я в итоге сблевал. Какое-то время вообще ничего не чувствовал, а потом во мне проснулось что-то вроде инстинкта самосохранения. Вэнс теперь помер, никакие передряги ему не грозят. Не пропадать же из-за этого идиота. Я вырвал свою пушку из его руки, обтер мозги, которыми она была перепачкана, и сунул в кобуру. Наручники остались у меня в кармане, и я пошел вызывать скорую. Тут на меня накатил новый приступ паники: число пуль, оставшихся в магазине револьвера Вэнса, не сходилось с числом выстрелов. Надо было убрать одну пулю. Я бросился в зал для допросов. Снял магазин с револьвера, который держал Уолтер Кэрри. Вынул одну пулю, потом вставил магазин обратно. И как раз вовремя, так как подоспели коллеги. Придумал, как объяснить это дерьмо. И все мне поверили. Копам всегда верят на слово. Если бы меня тогда обыскали, нашли бы в кармане наручники и пулю, которую я достал из магазина.
– Почему вы не сказали правду? – спросил я.
Казински, все время своего рассказа не сводивший взгляд с окна, в конце концов соизволил развернуть кресло и посмотрел мне прямо в глаза.
