Конор, которому всего один день от роду. Улыбающийся Конор, плачущий, спящий Конор. А вот он постарше, хлопает в ладоши, лежит во дворе, на газоне, он и Мерри, бок о бок, ребенок, прижимающийся к изгибам ее мягкого тела. На одном из видео она щекотала его под подбородком, чтобы он засмеялся на камеру. «Молодец, – приговаривала она, – ты мой молодец!»
На другом видео я кормлю его с ложки – он первый раз пробует твердую пищу, целое событие. А потом – мой день рождения, Конор у меня на коленях, перед нами – шоколадный торт, который испекла Мерри, в него воткнуты свечи, и мы вот-вот загадаем желание. Я задул свечи – и Конор расплакался, потому что пламя погасло.
У нас куча записей. Конор взрослеет передо мной на экране, жизнь стремительно развивается. Он почти всегда выглядит счастливым, самый обычный мальчик, еще не испорченный этим миром. Мы тоже выглядим счастливыми. Она заставила меня поверить в это.
Последняя запись, которую я просматривал, была обозначена как «Озеро». Она была сделана в начале весны. Мерри в цветастом сплошном купальнике. Конору около четырех месяцев, он улыбается, лежа у нее на руках, на голове панама, голенький животик, малыш сучит ножками и ручками.
«Вот это – настоящая жизнь!» – слышу я собственный голос за кадром.
Мерри не шелохнулась в ответ. Она улыбается какой-то неестественной, словно нарисованной улыбкой, шея напряженно застыла. «Вот оно что», – теперь я замечаю. Камера такое не пропускает. Руки напряжены, пальцы жестко сжимают толстенькие белые детские ножки. Ребенок кричит, сердито и обиженно, и камера гаснет.
Я прокрутил запись снова. Потом в третий раз. Увеличил. Смотрел, как пальцы впиваются, сжимают тело, сдавливая, причиняя боль.
Выключив экран, я долго сидел в темноте.
Она выставила меня дураком. Растоптала все, что я для нас построил. Растоптала мои мечты.
Она все время только и делала, что лгала, обманывала.
Предательница.
Все это время она меня предавала. Я вспомнил упаковку противозачаточных таблеток. Но зачем, если она знала, что…
А может, она не знала. Может, только догадывалась.
Поэтому она так поступала? Застывшее лицо Конора улыбалось мне с экрана. Было невыносимо смотреть на него. Его лицо перестало быть родным. Оно стало каким-то чужим.
И мне больше не жаль, что его не стало.
Мерри
Сколько дней прошло с тех пор, как я видела солнечный свет? Или спала, или мылась? Я едва могла поднять голову. Волосы чесались. Когда я скребла голову ногтями, то расцарапывала кожу до крови.
– Я говорю правду, – повторяла я.
– Да вы ни слова правды не сказали, Мерри. Одну только ложь!
– Нет, вы не понимаете, – покачала я головой. – Это была не я, я точно этого не делала.
«Фрэнк, – чуть не сказала я, – вероятно, она могла…» Но какой ей смысл? Вся ее показная материнская забота о нем в последние несколько недель. Вся эта материнская мудрость, внимательность – на ее фоне я выглядела только хуже.
– Вы хотите представить себя жертвой, – сказала детектив. – Этакой скорбящей матерью.
– Я и есть скорбящая мать.
– Нет. Вы – женщина, которая убила собственного ребенка.
– Какой сегодня день?
– Четверг.
– Когда меня сюда привезли?
– Во вторник утром.
– А где мой муж?
– Он ушел домой.
– Когда я смогу его увидеть?
– Он не хочет вас видеть.
Кто-то принес мне свежий кофе и булочку с корицей. Я с жадностью на нее накинулась. Зубы покрыты неприятным налетом.
Детектив Бергстром вернулась в комнату. Она переоделась. Свежая рубашка, темно-синий брючный костюм. На ногах белые кроссовки. Она поставила передо мной бутылку воды. Негазированной, как она сказала. У них закончилась газированная вода.
Она села.
– Мерри, – начала детектив, – вы сейчас далеко от дома. Но в вашем случае это даже хорошо. Шведское правосудие отличается от американского. Мы стремимся не наказать нарушителя закона, а реабилитировать его.
Она подняла руки над головой и потянулась. Я сразу поняла, что она сильна в йоге. Гибкая. Я несколько месяцев была тренером по йоге. Вела занятия в Колорадо, пока жила с Мэттом, инструктором по сноубордингу.
– Зачем я все это вам говорю? – продолжала женщина. – Я говорю потому, что искренне хочу вам помочь. Оказать вам ту помощь, в которой вы, вероятно, давно нуждаетесь. Вы меня понимаете?
Я на нее даже не взглянула.
– Я работаю детективом очень долго. Так долго, что уже успела столкнуться с несколькими подобными случаями. Отчаявшаяся, подавленная мать, которая не в состоянии справиться со своей ролью. Вечно отсутствующий отец, и где-то между ними – ребенок. В результате – трагедия. Мы пытаемся помочь этим женщинам, потому что… Мерри, посмотрите на меня!
Я позволила ей поймать мой взгляд.
– Потому, что я знаю, что они вовсе не плохие люди, – закончила она. – Просто женщины, доведенные до края, загнанные в невыносимые для них рамки. Они совершили очень, очень плохие поступки. Но им можно помочь. Их можно простить. Но начать нужно с выяснения истины.
В папке с моим делом появилось больше документов. Она открыла ее, порылась в бумагах и нашла то, что хотела.
– Ваш отец покончил жизнь самоубийством.
– Почему мы говорим о моем отце?
– Мы говорим о состоянии вашей психики. В 2014-м умерла ваша мать. Правильно?
– Да.
– А как она умерла?
С разрезанной грудью и сосками в хирургическом контейнере рядом с операционным столом. Ирония или сатира? Я помню, как мне позвонила Эсмеральда, ее домработница, и сообщила новость.
– Она умерла во время пластической операции, – ответила я детективу.
– Она делала несколько операций?
– Да.
– Она принимала антидепрессанты?
– Не знаю. Она принимала много обезболивающих препаратов.
– У вас с ней были хорошие отношения? – поинтересовалась собеседница.
– Она была моей матерью, – пожала я плечами.
Кто-то постучал в дверь, и детектив Бергстром вскочила, чтобы открыть замок. Она сказала что-то по-шведски и быстро закрыла дверь за человеком, прервавшим наш разговор.
– Невероятно, – сказала она. – На табличке написано «Не беспокоить», и все равно кто-нибудь обязательно постучит. А как насчет Сэма? – продолжала она. – Как вы считаете, у вас счастливый брак? Он хороший муж?
– Я очень устала, – призналась я.
– Нам осталось разобраться только с одним вопросом. Сэм. Что он за человек?
– Он хороший муж, – сказала я.
– Вспыльчивый?
– Нет.
– Властный?
– Нет.
– Вы уверены? Разве не он привез вас сюда и запер в четырех стенах совсем одну?
– Нет.
– Он производит впечатление очень деспотичного человека. Переезжай сюда, делай это. Рожай ребенка. Сиди дома. Он самолично принимает все решения. Именно он решает, какой должна быть ваша жизнь.
– Нет, – возразила я. – Нет!
Она пытливо заглянула мне в глаза. А потом сделала какую-то пометку в своем блокноте. Потом глотнула воды из своей бутылки.
– Мерри, знаете, что я думаю? Я думаю, дело было так: Сэм загулял со своей студенткой, его выгнали с работы. Он пакует вещи, хватает вас и отправляет в богом забытую Швецию. А потом бросает вас на весь день одну с новорожденным ребенком. Ни друзей, ни помощи. Все незнакомое, все чужое вокруг. И ребенок становится для вас западней. Уехать вы не можете. Сэм вам не разрешит, верно?
Ее глаза блестели. Подмышки ее пиджака взмокли от пота. Она весь день отчаянно потеет.
– И знаете, что у вас появляется? – Она наклонилась вперед, так что ее лицо оказалось прямо перед моим. – У вас появляется мотив, – закончила она.
Сэм
Я хочу, чтобы она страдала. Хочу, чтобы она заплатила за все.
В студии я обработал видео, на котором Мерри причиняла боль Конору. Я обрезал запись, выделив только эту сцену, и закольцевал. Все, улика налицо.
Схватил свои ключи с кухонного стола. Фрэнк только что проснулась.
