class="p1">— Пиши, писатель. Руки убери! — сказал он вахтеру, и замдеканше, — Видал я ваш паскудный институт знаете где? Вместе с вами. Взяточники и ворье, — в каком-то болезненном отчаянии вскричал он, развернулся и зашагал к выходу.
— Дронов стой! — крикнула замдекана.
— Я сказал — отчисляйте, — оглянувшись, крикнул он. А что касается милиции — пишите. Он первый начал.
— Задержать? — кивнул ему вслед вахтер.
— Пусть уходит. Посторонним здесь не место, — ответила замдекана. — А вы чего? — она оглядела собравшуюся толпу. — А ну-ка по аудиториям — быстро!
Уже через полчаса на стенде возле деканата висел подписанный деканом приказ об отчислении Дронова Федора с формулировкой «За аморальное поведение и неуспеваемость». За Сингапуром числилось три несданных зачета.
Угрюмый стоял он у входа, не зная, сам чего ждал, Гену ли, вахтера… Не всё он сказал им, надо было еще что-нибудь такое, что-нибудь такое… Надо было что-нибудь еще сказать… А что?! Что сволочи они?! Да, сволочи. Отчислили они его! В милицию! Выкусите — вот вам! Захотелось крикнуть… Заорать! Он две сигареты выкурил, аж муторно стало, аж… он третью прикурил и тут же бросил на ступени — а, плевать. И плюнул еще и не растер. Вот вам моя маленькая граната. Выдохся он. Противно стало. Поднял окурок, в урну бросил, и плевок подошвой затер. Развернулся и неторопливо, ожидая, что вот сейчас его кто-то окликнет, зашагал. Никто его не окликнул.
Крыльцо было пусто, шли занятия.
Впереди продуктовый магазинчик. Зашел. Была десятка, решил купить сигарет. Хоть что-нибудь купить на единственную десятку. Хоть… что-нибудь. Он встал в очередь. Очередь небольшая, всего пять человек. Но девушка, стоявшая за кассой, оказалась неопытной и, одна, обслуживала медленно. Очередь роптала, но еще негромко. Девушка ошибалась, по нескольку раз перебивала чек, волновалась жутко. И очередь роптала всё громче.
— Да сколько можно! — воскликнул какой-то мужчина, он стоял за Сингапуром, очень, видно, торопился, нервный был мужчина, вспыльчивый. — Мне кефиру купить литр, я стою тут… — он не договорил, сдержался.
— Молодая, — заметила женщина, стоявшая перед Сингапуром. — Практикантка, — добавила она со знанием.
— Ёб твою мать, практикантка! — не сдержался мужчина. — Мне литр кефира, а я стою тут как… Практикантка, — выругался он. — Откуда ты взялась такая?!
Девушка испугалась, покраснела, прошептала:
— Маму не трогайте.
— Что других поопытнее нет? Практикантка, — разошелся мужчина.
— Извинитесь, — Сингапур обернулся.
— Я с тобой разговариваю? Я с ней разговариваю, — осадил его мужчина, он был очень рассержен, роста невысокого, кругленький и не по погоде, в джемпере с широким вырезом, из-под которого выглядывали синие купола на смуглой груди. Сингапур смолк, отвернулся. Когда подошла его очередь, обернулся, решился, повторил негромко:
— Извинитесь, — и в глаза мужчине посмотрел.
— Да ладно, стьюдент, — на английский манер ответил мужчина, широко улыбнувшись и как кавказец на рынке вскинув руку. — Тоже мне джентльмен, — он озорно подмигнул. Практикантка понравилась? Забирай, — он вновь вскинул руку.
Сингапур купил сигарет, вышел на улицу, стал ждать. Вышел мужчина. Он, даже не взглянул на Сингапура, сел в свой БМВ, бросил пакеты с кефиром на заднее сиденье, и уехал. Сингапур не сказал ни слова. Что сказать? Кому? Что?
— Трус ты, Сингапурчик, — прошептал он, проводив БМВ, выехавшее на улицу и, набрав скорость, проскочив на красный свет, как глиссер, рассекая лужи, скрылся за поворотом. — Трус, — повторил.
Куда теперь идти. Он не знал. Дождь, подгоняемый ветром, лил, знобливо пробираясь за ворот. И некуда было спрятаться, некуда было идти. Не пройдя и сотни шагов, Сингапур вернулся к пустому крыльцу факультета. Заглянул в окно. Вахтер привычно созерцал пространство. Теперь Сингапуру не хотелось его окликать, скандалить с ним, теперь и Гену ждать не хотелось. Теперь Сингапур был трус. Он стоял на пустом крыльце и чего-то ждал. Скоро будет перемена, выйдут на перекур студенты, а он отойдет в сторону и будет смотреть на них как чужой. Всем чужой. И первой — Кристине; пусть не переживает Гена, пусть не волнуется… Интересно, Паневин отдал Гале сапожки? Теперь у него появилась цель — дождаться Паневина и узнать, отдал ли он Гале сапожки. Теперь стоять на пустом крыльце стало легче — есть цель. Только стали выходить первые студенты, он сошел с крыльца и стоял теперь на углу — один. Все видели, что он стоял на углу, но никто не позвал его. Он теперь чужой, теперь официально чужой. Нужно подойти и спросить, где Паневин. Это цель. Он направился к компании. Из дверей вышел Данил. Увидел Сингапура.
— Ну, ты совсем! — с ходу сказал он. — Ты знаешь, что тебя отчислили?
— И что?
— Ты, идиот, тебя отчислили. Понимаешь, отчислили. Приказ висит. Это не шутка.
— Какая теперь разница. Одолжи полтинник. Напьюсь. Один.
— Мне не жалко, — Данил достал деньги. Хотя, давая тебе деньги, я подталкиваю падающего.
— Тоже мне, Фридрих Ницше. Ниже не упаду, — взяв деньги, ответил Сингапур.
— Если хочешь узнать мое мнение, то ты урюк, причем в квадрате.
— Спасибо.
— Хватит острить. Тебе к декану надо. Надо это как-то решать. Пока не поздно.
— Поздно, пойду я. Напиться хочу. Один побыть хочу. Трус я.
— Урюк ты.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Сингапур махнул ему, развернулся и ушел. Когда проходил мимо магазинчика, отвернулся; и проходил его — шаг шире. Не помогло. Трус — кольнуло под дых. Трус — схватило желудок. Трус — скрутило и вырвало с кишками.
— Ха, — выдохнул он с болью. Шаг резче, шаг шире, быстрее мыслей, там их оставить — в магазинчике, за прилавком, с этой неумелой практиканткой, проверившей его на трусость. Слабо ему. И сам бы ее обматерил, нерадивую, испуганную… А тот уехал, кинул кефир на заднее сиденье и уехал. А она там, и на весь день со своей обидой, со своим унижением, одна, молоденькая, неумелая девчонка, ненавидевшая свою работу и весь мир. Тоже ведь, пристроенная, тоже ведь, наверное, с дипломом. И что он ей дал? Обиду на весь день, боль и слезы?
В подземном переходе бабушка продавала тюльпаны.
— Почем тюльпаны?
— Пятсят, сынок, бери.
— Возьму, — он взял цветы, отдал деньги. Развернулся и еще быстрее — в магазинчик. Откупиться, заплатить за трусость, хоть что-то, хоть как-то… хоть так. Откупиться.
Он вошел в магазинчик.
Очередь еще больше. Очередь ропщет, но пока негромко.
— Неужели нет больше никого? — кто-то возмутился. Девушка бледная, роняет деньги, пальцы бьют не ту кнопку, чек придется перебить.
— Да что же это такое? Где ваше начальство?
Девушка чуть не плачет, молчит, чек перебивает.
— На совещании, — шепчет, — совещаются, — совсем тихо шепчет.
— Извините за того хама, — Сингапур протянул ей цветы.
— Что? — не поняла девушка.
— Это
