— Спрашиваешь! Это моя любимая тема. В институте мы очень её любили. Такой вид искусства! Мы искали оригинальные предметы, чтобы из них создать художественный шедевр. Чаще всего в дело шли стулья, обрезки пластиковых труб, бутылки из-под пива и всякое говнище, которое мы находили в ближайших мусорных контейнерах. Соединяясь в различные неординарные комбинации, вещь освобождалась от своей практической функции, приобретая функцию символическую.
Наши художественные объекты напоминали друг друга похожестью составных деталей. Педагог нас прессовал, говорил, что мы работаем примитивно, ведь в инсталляции можно включать звук, движение. Но студенты уже наелись новизны, за окном бушевала весна, мы бегали на свидания и делали свои задания без рвения. Препод озверел и всем поставил неуды. Надо было спасать стипендию.
Актёры, режиссеры и художники учились вместе, только на разных этажах. Мы вместе скакали на общих дискотеках. Все друг друга знали. Художники и режиссеры любили актёрские сдачи спектаклей, актёры приходили на итоговые просмотры художников. И у нас были общие занятия по физкультуре — бассейн.
Перед дипломом студенты театрального отделения всегда делали веселый капустник. Последнее своё задание я задумал показать на этой веселой вечеринке. К тому же среди актёров очень мне нравилась одна девочка под два метра ростом. Она меня открыто презирала. А я ей каждую субботу покупал билет в кино. Но тщетно, дылда Валя ни разу не порадовала меня. Мне требовался эмоциональный взрыв, чтобы эта девчонка увидела, — какой я смелый, веселый и достойный, несмотря на мой рост.
Степашка ловко откупорил банку с пивом и вопросительно посмотрел на Марусю. Она добивалась более конкретного объяснения:
— И что же ты показал народу?
— В те времена мы любили смотреть ужасные фильмы, где хлестала кровь. Вурдалаки, некроманты, маньяки и разнообразное мочилово, которое возникало на фоне романтической любви или семейных идиллий. Я задумал продемонстрировать себя как часть такого кинематографа. Стать основной деталью в живой композиции: «Борьба с внутренним Я».
Олешка замолк и как ни в чем не бывало стал разглядывать рекламные проспекты на журнальном столике.
— Ну? — хором заторопили его Юрик и Маруся.
— А-а-а! Вот видите, что значит подготовить слушателя. Но предупреждаю, в этом рассказе будут кошмары и ужасы. Детям, женщинам и особо впечатлительным особям слушать запрещается.
Маруся фыркнула:
— Давай уж, рассказывай. Особо впечатлительные потерпят!
— Да уж не знаю, как вам и рассказывать. С конца — будет интереснее и страшнее, с начала и по порядку — можете не оценить, и я зачет вам не сдам.
Юрик расхохотался:
— Рассказывай результат. Потом уж тонкости.
— Актеры вставили меня в свою программу, и в конце капустника я вышел на сцену наглаженный, с галстуком, в любимой кожаной авиаторской куртке. Поздравил с окончанием, пожелал счастливого творческого пути и, глядя пристально на Валю, выразил свою боль от расставания с самыми прекрасными девушками Беларуси. Особенно с Валентиной, которая не дала мне ни единого шанса. Актрисульки зашептались, захихикали. И тут я достал из-за спины огромный, побитый ржавчиной тесак, который умыкнул у хозяйки, сдающей мне угол. Им она крошила курам зелень.
Я с размаху вонзил себе в живот нож, безжалостно испортив свою кожанку. Из раны фонтаном брызнула кровища, пачкая светлые доски сцены. Публика в зале замерла. Я запустил руку в рваную рану и стал вытягивать из неё кишки. Когда они кончились, я добыл из своего нутра печенку…
— Фу, какая гадость! Меня сейчас вырвет! — скривилась Маруся.
— Вот, я же предупреждал! Все девушки из первого ряда поднялись и побежали к выходу, а куратор актёрского курса упала в обморок. Кто-то додумался прекратить мое действо, опустив занавес. Я отчаянно сопротивлялся. Пока портьера медленно спускалась к полу, я успел изобразить предсмертные конвульсии, а затем выскочить к рампе и вежливо раскланяться.
Моя инсталляция имела бешеный успех. Пока я учился, на меня приходили смотреть первокурсники.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Никакой эстетики! — вынес свой вердикт Стилист.
Марусю интересовал другой вопрос:
— Из чего ты лепил своё представление? Полагаю, что без Комаровского рынка здесь не обошлось.
— В самую точку! — рассмеялся Степан. — Я там оставил большую часть стипендии, но получил море удовольствия от произведенного эффекта. Вечером для любимых зрителей была предложена конференция с жареной печенкой и пивком. Я сидел на этом празднике рядом с Валей.
— Неужели она согласилась на свидание? — удивилась Маруся.
— Ну как тебе сказать? — замялся Олешка. — Вроде бы согласилась, но пришла на высоченных каблуках, прибавив себе еще 12 сантиметров! Отметила мой талант, но музой быть отказалась. Я понял, что публики пугаться не надо! Ее надо удивлять!
— Да уж, наперекор правилам конкурса мы обязательно порвём публику и максимально ее удивим, — съязвила Маруся.
— А мы не в конкурсе, а над ним, — победно произнёс Олешка, — кроме здешних начальников, есть родной и близкий народ, с которым я железно договорился. Осветители, такелажники, работники сцены — всё, как у нас на киностудии.
— Да как же ты с ним договаривался, языка ведь не знаешь? — сбивала Олешкину прыть Маруся.
— Есть международный язык жестов. Я им комиксы рисовал. Они всё отлично поняли.
Степан повалился на широкую кровать рядом с Марусей и фальшиво засвистел «Болеро» Равеля.
Маруся принюхалась. Знакомый запах перегара, который она так ненавидела, выдал Олешкино весёлое настроение.
— Степан, ты надрался, — разочарованно протянула она.
— Фу, как грубо. Всё происходило очень интеллигентно. С французскими друзьями раздавили «Зубровочку». Но они непривычны к нашим напиткам. Полегли сразу после второй. А я вот, как огурчик, сам дошёл. Пойду сейчас к Геле. Пяточки ей полечу.
— А договаривались вы до или после «Зубровочки»? — ехидничала Маруся.
— Обижаешь, мать. Сначала говорили, потом веселились. Я правила переговоров соблюдаю, — вполне осознанно оправдывался мультипликатор, пытаясь устроиться поудобнее на чужой подушке, облюбовав узкую свободную полоску огромного гостиничного ложа, но Маруся растолкала его:
— Иди уже к своей Геле. Это место занято.
Стилист вывел Степана в коридор и смотрел, как он шёл по ковровой дорожке — удивительно прямо, хотя и с короткими остановками, разглядывая цифры на дверях номеров. Отыскав нужную дверь, Олешка стукнул три раза и стал терпеливо ждать. Геля открыла, и он, сказав какой-то короткий пароль, беспрепятственно вошёл к ней.
Конечно, Геля хотела сразу же выставить его за дверь. Но разговор в ресторане не давал ей покоя, а так как его затеял Степан, ей очень хотелось узнать ход мыслей этого странного человека, потому что он вселил в неё это ужасное чувство неловкости и вины. Её уже пугал завтрашний день приезда карамельщиков. Она перебрала все эпизоды, связанные с передачей коллекции Юрика в юрисдикцию «Карамелей». И везде находился маленький неоговоренный пунктик, который грозил большими неприятностями.
Вспомнились беседы с юристом, подписанные бумаги с мелким текстом, в который особо не вникала. Сможет ли Стилист выкрутиться из ситуации, если та действительно сложилась не в его пользу?
Геля усадила Олешку на кресло возле письменного столика и уставилась, не мигая, на его простоватое лицо со слегка покрасневшим носом. «Надо же, какие кавалеры пребывают у меня в номере!»
— Я внимательно вас слушаю, — нетерпеливо начала она опасный разговор, забравшись с ногами на кровать. Сидеть больше было негде.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Можно, я пересяду к тебе? — хитро сощурился Олешка, — мне тут неуютно и одиноко.
— Только попробуй!
Олешка воспринял эти слова как приглашение и переместился на кровать.
Она опешила от такой наглости и больно ткнула своим маленьким кулачком в Степашкину скулу. Олешка перехватил её руку и прижал к своим губам, выразительно глядя на сердитое Гелино лицо.
