«Мы, волею Неба император Японии, восседая на Небесном троне в череде своих предков, каковая тянется в глубь веков, обращаемся к вам, нашим храбрым верноподданным.
Сим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи. Солдатам и офицерам наших армии и флота надлежит сражаться до победного конца. Нашим слугам в министерствах и ведомствах следует ревностно и добросовестно исполнять свои задачи, всем остальным нашим верноподданным вменяется в обязанность заниматься своими делами и не отклоняться от долга перед отечеством. Сплоченная единой волей нация обязана мобилизовать все свои силы, дабы ничто не помешало нашим военным успехам».
Императорский указ об объявлении войны тронул народ Японии за душу. Пацифистам ничего не оставалось, как только превратиться в «храбрых верноподданных».
Томокадзу, который собирался жениться сразу после окончания семейного траура, призвали в армию. Получив повестку, он поступил в Школу военного управления и стал кадетом. Весной 1942 года в Зале военных заседаний Кудан состоялась скромная церемония бракосочетания одетого в мундир Томокадзу и его возлюбленной в простеньком наряде. Хана еще долго сокрушалась, глядя на фотографию невесты в свадебном покрове и черном фурисодэ. От снимка веяло щемящим одиночеством – отец со стороны жениха отсутствовал, да и выдающихся людей среди гостей тоже не наблюдалось. Все сложилось бы иначе, будь Кэйсаку жив. Да, незатейливая вышла церемония, а ведь жених – второй сын семейства Матани! От подобных мыслей Хане становилось невыносимо тоскливо.
– Вы слишком старомодны, мама. Неужели вы не понимаете, что нестабильность царит во всем мире? Институт семьи скоро совсем отомрет.
Одетая в мужнины бриджи для гольфа Фумио несла дежурство в Обществе соседей. В руке она сжимала циркуляры о распределении солдатского обмундирования и расписание учебных воздушных налетов, пребывая при этом в крайнем возбуждении. Бывшая либералка, с началом войны она превратилась в храбрую верноподданную, которая целиком и полностью поддерживает политический курс Японии. Однако Эйдзи не разделял ее настроений. Он долгое время прожил за границей и относился к войне весьма пессимистично.
– Все говорят о «великой восточноазиатской сфере совместного процветания», но в странах, попавших под контроль милитаристской Японии, царит полная неразбериха, матушка. Если уж быть честными до конца, надо назвать эту сферу «великой восточноазиатской сферой бедности», – сказал он однажды Хане.
– Времена настали поистине ужасные. Одно вытекает из другого.
– Но война скоро закончится.
– Почему ты так думаешь?
– Если я начну высказывать подобные мысли вне стен своего дома, меня наверняка сочтут предателем. Но я знаю, что Япония проиграет.
– Значит, это правда…
– Кто-нибудь еще придерживается того же мнения?
– Да. Сэйитиро. Косаку тоже как-то сказал, что Япония обречена, и члены Общества молодых людей его чуть на куски не разорвали.
– Неудивительно.
– Фумио не единственная, кто продолжает надеяться на победу в войне. Гораздо проще делать все возможное для победы, чем вообще ничего не делать, потому что уверен в поражении.
Эйдзи поглядел на Хану поверх очков и уловил в глазах тещи отблеск той отваги, которую унаследовала Фумио. Его жена с самого первого дня совместной жизни предъявляла мужу различные требования. Воли к тому, чтобы заставить мужа стать идеалом, ей тоже было не занимать. Она не собиралась сидеть сложа руки и оценивать его возможности со стороны. Несмотря на то что Фумио постоянно выступала против матери, в их жилах текла одна кровь.
Хана приехала в Токио на свадьбу Томокадзу и остановилась у Харуми. Дом действительно оказался гораздо больше их прежнего гнездышка в Оомори. Однако за порядком никто не следил, поскольку всю прислугу забрали в армию. В комнате на втором этаже, которую поспешно приготовили к приезду Ханы, царил полный кавардак. В токонома стояла ваза, но без цветов. Хана взяла ее в руки и поняла, что фарфор очень дорогой. Кремовая с рисунком цвета индиго, она напоминала китайские вазы времен династии Сун и корейские династии Йи.
– Это фарфор саванхалок, – объяснила Ханако, которая ходила за бабушкой по пятам. – Торговцы утверждают, что эту вазу выкопали из древней могилы на Яве. Я переводила для родителей с малайского, когда они ее покупали.
Хана тут же сообразила, что перед ней драгоценный тайский фарфор, который японские антиквары называют «сункоро», и очень удивилась. Неужели Эйдзи и Фумио начали интересоваться старинными произведениями искусства?
– У нас еще есть, – заявила внучка, открывая шкаф.
Чтобы развлечь бабушку, она принялась доставать дорогие вещицы и щелкать по ним ногтем. Звук получался чистый, высокий, словно колокольчик звенел.
– Как красиво!
– Это особенность саванхалок. А вот эта посуда – с Бали. Цвет тот же, но музыки нет.
Ханако расставила несколько тарелок, мисок и ваз «саванхалок», снова и снова проверяя их на звучание. Сперва она делала это только затем, чтобы позабавить бабулю, потом увлеклась сама, и в ней проснулся неподдельный интерес к старинной керамике.
– Фарфор саванхалок всегда такой звонкий?
– Думаю, да. Очень мило, правда? Ханако еще раз щелкнула по краю тарелки и внимательно прислушалась.
– Бабушка, ты можешь себе представить людей, которые жили за много веков до нас? – спросила она с серьезным видом.
Удивительно, как Фумио, которая изо всех сил старалась отгородиться от прошлого, могла взрастить дочь, искренне интересующуюся древностями. Уныние, охватившее Хану после свадьбы сына, внезапно развеялось.
– На следующий год ты пойдешь в Школу для девочек, не так ли?
– Да. Я уже в шестом классе. Но в последнее время у меня масса проблем.
– Да?
– На Яве учителя постоянно повторяли, что мы должны быть настоящими японцами, и я усердно трудилась, ни на минуту не забывая о том, что я японка. Но когда мы вернулись сюда и я очутилась в окружении японцев, меня охватило странное чувство – я не знала, как себя с ними вести.
Хане стало жаль внучку. Она, наверное, и подружку себе в классе найти не может, ведь все остальные девочки родились и выросли в Японии.
– Пойдем в магазин, Ханако, – предложила Хана, желая поднять девочке настроение. – Давай купим тебе кимоно, я ведь скоро уезжаю.
– Кимоно?!
Глаза Ханако загорелись яркими звездами. Отчасти по причине проживания за границей, отчасти из-за убеждений Фумио, она никогда не носила даже простой юкаты.[86] По возвращении в Японию Ханако завидовала своим подружкам, которые надевали кимоно на новогодние праздники. Но девочка понимала, что сейчас, когда страна ведет войну, просить новые наряды не время, к тому же она была не из тех, кто давит на родителей, вынуждая покупать одежду.
Ханако ликовала. Она впервые оказалась в отделе кимоно универмага «Мицукоси» в районе Нихомбаси и совала нос в каждый уголок, стараясь не пропустить ни одной детали. Однако трудные времена сказались и на этом магазине. Хозяева строго придерживались запрета на роскошь, и от прежнего духа веселья и беспечности не осталось и следа. На манекене было представлено свадебное кимоно с узкими рукавами для второй половины торжества. Даже такой строгий наряд и тот смотрелся вызывающе. Шелковый креп и тонкую парчу убрали с глаз долой. Но вместо дешевого крашеного материала на витрине были выставлены образцы дорогого эпонжа – это стало возможным только благодаря его приглушенным тонам.
Продажа кимоно из узорчатого шелка была запрещена. В отличие от Осаки в Токио Хану почти не знали, влиянием своим она воспользоваться не могла, и ей ничего не оставалось, как остановить выбор на рулоне шелкового крепа с белыми пионами на темно-розовом фоне. Стоило приложить материал к груди Ханако, как розовый цвет придал щечкам живости и личико уже не казалось таким бледным. Для хаори Хана выбрала эпонж из Осимы. Он стоил в десять раз дороже шелкового крепа, но Ханако понятия не имела об истинных ценах на материал для кимоно и по пути из универмага с восторгом прижимала к груди пионы.
Бабушка с внучкой прошли между охранявших вход в магазин каменных львов и зашагали по улице. На подступах к мосту Нихомбаси их остановила женщина средних лет в темном кимоно с подвязанными рукавами, надписью на поясе «Японская ассоциация женщин» и забранными в пучок волосами.
– Прочтите это, – сухо бросила она и протянула Хане листовку.
На листке величиной в половину открытки красовались крупные иероглифы, гласившие:
«МЫ ДОЛЖНЫ БИТЬСЯ ДО КОНЦА!
НЕМЕДЛЕННО УКОРОТИТЕ РУКАВА ВАШИХ КИМОНО!
ЯПОНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЖЕНЩИН, ТОКИЙСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».
– Что там написано, бабуля? – Ханако попыталась прочесть слова, но Хана только покачала головой и спрятала листовку за пояс.
