– Прочтите это, – сухо бросила она и протянула Хане листовку.
На листке величиной в половину открытки красовались крупные иероглифы, гласившие:
«МЫ ДОЛЖНЫ БИТЬСЯ ДО КОНЦА!
НЕМЕДЛЕННО УКОРОТИТЕ РУКАВА ВАШИХ КИМОНО!
ЯПОНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЖЕНЩИН, ТОКИЙСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».
– Что там написано, бабуля? – Ханако попыталась прочесть слова, но Хана только покачала головой и спрятала листовку за пояс.
– Пойдем домой, милая.
Девочка вся искрутилась в такси, наслаждаясь роскошной обстановкой и вспоминая беспечную жизнь на Яве, где у них был собственный автомобиль. Хана же сидела, погрузившись в свои мысли. Теребя белый платочек, который достала из рукава длиной в один сяку и три суна, она все думала, как материал от обрезанных рукавов кимоно может помочь победе над врагом. Этого, наверное, ей никогда не понять.
Эйдзи настаивал на том, что нет никакой необходимости эвакуировать семью, – такова была его уверенность в скорой капитуляции Японии. Однако ситуация день ото дня осложнялась, японские милитаристы продержались гораздо дольше, чем он рассчитывал. Пессимистические настроения Эйдзи целиком и полностью разделял его шурин Томокадзу, ныне второй лейтенант.
– Знаешь, Эйдзи, у Японии не осталось ни одного авианосца, – мрачно вздохнул Томокадзу, выдав зятю военную тайну.
Эйдзи побледнел.
– Значит, нам придется вести бой на родной земле?
– Да. Армия этого добивается, хотя флот категорически против.
Южный тихоокеанский фронт уже приближался к Японским островам. Императорский штаб выпустил коммюнике, в котором говорилось, что битва у острова Гуадалканал явилась поворотным пунктом в войне, причем в пользу Японии, но большинство сочли эту кровавую бойню поражением. Вскоре было объявлено о полном уничтожении войск, защищавших остров Атту.
Повсюду слышались истерические вопли: «Биться до конца на японской земле!» В конце осени 1943 года Эйдзи и Фумио решили-таки эвакуировать детей. К тому времени уже половину одноклассниц Ханако перевели в провинциальные школы.
Кадзухико поступил на литературный факультет Токийского императорского университета. Отсрочку – последнюю привилегию студентов – продлили только до осени. Никто не знал, когда начнется призыв учащихся школы высшей ступени. Фумио, которая на всех углах кричала о том, что семья не имеет большого значения, тем не менее осталась в Токио с Кадзухико в знак уважения к его положению старшего сына. Узнав, что Утаэ доверила своих детей Хане еще в прошлом месяце, она сама отвезла Ханако и Акихико в Мусоту.
– Что такое семья, мама? – совершенно неожиданно спросила Фумио.
– Порой я и сама задумываюсь над этим вопросом.
Хана увильнула от прямого ответа и продолжила работу, не желая вступать с дочерью в бессмысленные препирательства. Она шила мешок для песка, которыми пользовались для защиты от пожаров. Члены Общества молодых людей доставляли песок из Исоноуры и ссыпали его в кучи у деревенской управы и на школьном дворе. Начиная с апреля 1942 года воздушные налеты регулярно совершались даже на отдаленные районы сельской местности.
– Сэйитиро покинул Осаку и теперь ездит на работу из Кисивады, где живут родители Яэко. Жена Томокадзу сбежала с ребенком в Киото. И даже старший брат Эйдзи отправил детей к родителям жены. Вам не кажется это странным? К Матани вернулись только Утаэ, я и наши дети. Мама…
– Что такое? И прошу тебя, не повышай голос.
– В древности процветал матриархат. И это правильно, вам так не кажется? В конце концов, в случае опасности можно положиться только на родную мать.
Хана изумленно уставилась на Фумио. Слова дочери поразили ее в самое сердце. До сих пор она думала, что ее терзает вдовье горе, но Фумио разложила все по полочкам и объяснила истинную причину нестерпимой тоски. Хана не могла смириться с тем, что ее старший сын живет у родителей жены. Не желая предстать в собственных глазах ревнивой свекровью, она пыталась убедить себя в том, что Кисивада ближе к Осаке и добираться оттуда удобнее. И все же она обижалась на Яэко за то, что та украла у нее Сэйитиро. Более того, ей совсем не нравился выбор Томокадзу. Да, времена сейчас не из легких и призыва в армию все равно не избежать, но зачем же добровольно лезть в самое пекло? А дочь Томокадзу, первая внучка Ханы по линии Матани? Ее отвезли к родителям жены! Фумио права – наследник, второй сын и их семьи держались в стороне от дома Матани. В переломный момент войны вокруг Ханы собрались только ее дочери и их дети.
Матриархат. Материнская линия. Хана уже давно заметила этот странный феномен, просто не сумела подобрать таких точных слов, как Фумио. Хана твердо верила в то, что женщина теряет всякие связи со своей семьей, когда выходит замуж; и не только верила, но и жила согласно этому принципу. Она не смогла бы переехать к Кимото вместе со своим мужем, даже если бы Мусота исчезла с лица земли. Да, времена меняются. Хана чувствовала, что и сама она тоже изменилась. Но воспитание не позволяло ей последовать примеру Фумио и идти в ногу со временем. Когда глава семьи постоянно отлучается из дому по делам, это вполне естественно, но ее место – у очага. Она будет тихо сидеть в гостиной, пока балки не треснут и крыша не рухнет ей прямо на голову.
В доме собрались пятеро внуков в возрасте от пяти до четырнадцати лет: двое из троих детей Фумио – Ханако и Акихико, и дети Утаэ – Горо, Ёко, Эцуко. И жизнь Ханы внезапно снова забила ключом. Дело осложнялось тем, что крестьян-арендаторов забрали на войну и их жены больше не могли помогать Хане по дому. Кроме Оити, у нее никого не осталось, если не считать стариков, которые по-прежнему жили в пристройке у ворот.
– Вам не кажется, что дом превратился в детский сад, госпожа хозяйка? – смеялась Оити. Ей пришлась по душе вся эта суета.
Ханако пошла в Школу для девочек Вакаямы. Каждое утро она выбегала из дому с аптечкой через правое плечо и шлемом от воздушных налетов через левое. В этой школе учились три поколения женщин семейства – Хана, Фумио и вот теперь Ханако. Минуло лет пятьдесят с тех пор, как туда ходила Хана с девичьей прической и в кимоно с длинными рукавами. Два десятилетия назад в школу пошла Фумио в хакама с белыми полосками по низу. Ныне альма-матер посещала одетая в брюки Ханако.
Для начала ученицы выстраивались во дворе на перекличку, поднимали флаг и зачитывали указ императора о начале войны, затем маршем расходились по классным комнатам, в которых не было ни единой книги. Все девочки считались членами Студенческого патриотического корпуса. Здание школы превратилось в швейную фабрику, и Ханако день за днем заставляли пришивать воротнички к кителям цвета хаки. Работа шла по методу конвейера: одни пришивали только рукава, другие имели дело исключительно с брюками, карманами, пуговицами либо петлями. Весь день девочки проводили с иголкой в руках.
Даже в Токио Ханако заболевала и пропускала занятия каждый месяц. В Школе для девочек Вакаямы ей пришлось ежедневно горбить спину над воротничками – работа, которую она терпеть не могла. Организм Ханако был устроен так, что у нее непременно поднималась температура, если вдруг случалось заняться чем-нибудь неприятным. Именно по этой причине она и пропустила три дня кряду, и, когда вернулась в школу, классный руководитель объявил ей строгий выговор, сказав, что, если бы она была в армии, ее посадили бы на гауптвахту. Ханако единственная в группе пришивала воротнички, и за время ее отсутствия накопилось больше сотни неготовых кителей. «Болезнь – не повод для пропуска занятий, – заявил учитель. – Япония бьется с врагом не на жизнь, а на смерть, и каждый, кто позволяет себе заболеть, проявляет малодушие».
Родители всю жизнь баловали слабенькую Ханако. Кроме того, она росла в вольной голландской колонии, и ей было невыносимо трудно смириться со строгими правилами Студенческого патриотического корпуса.
– Я больше не хочу ходить в школу, бабуля. Если занятия бросить нельзя, я возвращаюсь в Токио, – заявила девочка.
Хана, которая до сих пор во всем потакала внучке, только покачала головой:
– Разве ты не боишься воздушных налетов?
– Вовсе нет. Уж лучше бомбы, чем швейная фабрика. У меня эти воротники уже поперек горла стоят. Я предпочитаю погибнуть в Токио.
– Ханако! – ужаснулась бабушка. – Как ты можешь так говорить, когда вся нация ведет войну?
– Но мне плохо. У меня температура.
– Если ты настолько слаба, пользы от тебя все равно никакой нет, иди и умри.
Ханако ушам своим не поверила, а бабушка тем времени продолжала гнуть свою линию:
– Какая разница, где умирать, здесь или в Токио. Я выступлю свидетелем, можешь покончить с собой прямо тут, чего далеко ходить.
Ханако побледнела и несколько секунд глядела на бабушку. Потом со слезами на глазах выскочила из комнаты, не разбирая дороги добежала до конца коридора и увидела открытые фусума, за которыми находилось хранилище. Там она и нашла себе убежище среди свертков и сундуков. Загнанная в угол, девочка выбрала местечко потемнее и скорчилась на полу, захлебываясь рыданиями. Она ревела так громко и так неистово, что казалось, еще немного, и хранившиеся десятилетиями вещи рассыпятся в прах, а тяжелый воздух закрутится в торнадо.
