Ловлю его взгляд и благодарно моргаю. Рома коротко кивает головой и произносит одними губами: «Действуй». И в этот момент в кармане джинсов завибрировал телефон, не знаю, как ему это удалось, но брат дал мне шанс.
— Надо ответить, — отстраняясь, поясняю я Соболевой. На экране высветилось фото среднего пальца и неопределившийся номер. Оставалось только растянуть уголки губ в подобии улыбки.
Несмотря на необычную попытку Рому поддержать меня, на кухню я иду с самыми мрачными ожиданиями.
Вера стоит у окна в лёгком окружении сигаретного дыма. И есть в этом что-то отчаянное. В позе, в движениях, самой ситуации. Больше всего на свете мне хочется вжать её в себя и не отпускать. Только сейчас начинаю понимать, как давно мне этого хочется.
Подхожу нарочито медленно, давая возможность уйти. Но она остаётся, хоть и не оборачивается. Независимая. А эта мысль придаёт мне уверенности.
Я близко, очень близко. Схватить бы её в охапку и утащить куда-нибудь, пусть сопротивляется, пусть орёт, всё что угодно, лишь бы не её холодная отчуждённость. Но не время. Пока что. Чтобы не наделать глупостей, хватаюсь за подоконник, заодно лишая её возможности сбежать. Но она не двигается, лишь сжимается, словно стараясь стать меньше.
Ловлю сбившимся дыханием нотки её аромата. Табак, водка и кофе… Запах порока и чего-то неподобающего. Но это напускное. Маска, защита, её броня. А ведь где-то там, под всем скрыто нечто другое — женственное, ранимое, беззащитное. Солнечные лучи, свежескошенная трава, немного мёда и корицы. Я не Рома с его чудо-носом, но мне и не надо, чтобы понять, что вот оно моё — родное и близкое.
— Всё совершенно не такое, каким кажется… — шепчу ей на ухо, и с садомазохистким наслаждением чувствую, как Вера дрогнула. Чуть заметно, несмело, но дрогнула. И я хватаюсь за этот шанс. — Настя сама приехала встречать нас в аэропорт. Наверное, так себе оправдание, но я, правда, её не ждал. Как не крути, но мне надо с ней поговорить. Она не заслужила, что бы вот так… у неё за спиной.
Усмехается. Она как всегда поняла всё раньше меня. Ведь Вера буквально кричала мне про Настю все эти недели, а я тормозил, цепляясь за свои глупые убеждения.
-У нас в любом случае не получилось иначе…
Не знаю, что ещё можно сказать. Зато Вера наконец-то отмирает, начинает шевелиться, нервно тыкая сигаретой в блюдце. Злится. У меня от этого мороз по коже.
— Ты сказала, что будешь на работе, и я решил, что у меня есть этот вечер, чтобы решить всё с Настей.
-Что именно решить? — впервые после моего прихода нарушает своё молчание.
Желание оправдаться становится жизненно-острым. Рассказать ей о всех своих мыслях, выборе, решениях. Но мысли о Насте, сидящей где-то в глубине нашей квартиры, сдерживают все мои порывы. Я и так уже наломал дров. Как всегда пошёл с конца, а надо было сначала решить всё с Соболевой, тогда не было бы всей этой глупой ситуации. Поэтому у меня нет ответов на Верин вопрос, не могу я сказать ей то, что практически само рвётся с языка.
Остаётся только стоять рядом и судорожно глотать запах её волос вперемешку с теплом её тела.
Вера резко отрывается от меня, прижимаясь к окну. С трудом удерживаю себя на месте, чтобы не последовать её примеру и не навалиться сверху.
— Знаешь, — настороженно начинает она, — я ушла из родительского дома ровно в тот день, когда поняла, что родители опять вместе…
Вера говорит о родителях, об их отношениях, а меня опять берёт злость. И даже не столько на её семью, сколько за то, что она проводит сейчас параллель с нами.
— Я бы не поставил тебя в такую ситуацию!
-Ты уже поставил, — ставит она свой вердикт.
Пытаюсь объяснить. Быстро, сбивчиво, перескакивая всё на свете, а в итоге упуская самое главное.
Никак не реагирует на мои слова. Не смотрит, не поворачивается, и даже, кажется, что не дышит. Опять жмусь к ней, лишь бы не сбежала, лишь бы не ускользнула как обычно.
Кто бы мог подумать, что однажды я буду… бояться? Робеть и переживать. А тут… Впервые жизни я не знал, что мне делать с девушкой. Слишком многого мне хотелось, и слишком недостижимым это было для нас.
Её пальцы лихорадочно цепляются за подоконник, и я почти физически ощущаю чужое смятение. Моя рука сама касается Вериной ладони, мне необходимо чувствовать её. Мне уже мало собственных глаз и ушей, чтобы знать, что она здесь, рядом со мной. Она опять вздрогнула, и дыхание стало прерывисто-рваным. Причём, у обоих.
Но она продолжает стоять и не двигаться, скрываясь от меня внутри своей раковины.
— Я просто хочу поступить правильно! — хватаюсь за последнее, что идёт мне на ум.
И тут она не выдерживает.
— Поступай! — со слезами в голосе срывается она. — Поступай, как хочешь. Только давай в отрыве от меня, а? Это ничего не изменит. Ровным счётом ни-че-го. А знаешь почему? Потому что мы с тобой две мрази. Мы стоим с тобой здесь и обнимаемся, решая какое-то своё будущее, когда там, — я указываю пальцем на стену, — сидит твоя девушка. И это грязно! Мы с тобой низкие… и подлые! Мне противно, понимаешь ты это?
Заслужил? Заслужил. Каждое её слово бьёт по моим воспалённым нервам. Вера первая вспарывает тот нарыв, который я гасил в себе последние часы. Поглощённый своим желанием достучаться до неё, старался не замечать то, что мы с ней творили. В итоге, я сделал то, возможность чего отрицал почти всю свою жизнь. Я изменил? По сути да. Но ведь мне этого мало? Очень мало. Я хочу большего…
И я бы сделал. Не выдержал бы, и начал сыпать теми обещаниями, которые ещё пару минут запрещал озвучивать себе. А ещё лучше поцеловать, накинуться на её губы, отметая все ненужные слова. И скорее всего, испортил бы всё раз и навсегда.
Но на помощь как всегда пришла семья в лице Ромы.
— Эй, там на кухне, все одеты?! Мы идём. Ай, Соболева, вот чего ты дерёшься?!
Вера уходила быстро и скомкано, прыгая по коридору на одной ноге, в попытках натянуть кеды, и сверля меня злым взглядом. В тот момент, когда она попыталась вылететь из квартиры в одной толстовке, я дёрнулся к ней, но Рома перегородил мне путь, пообещав, что сам со всем разберётся. Я молча всучил ему ключи от машины, проклиная весь сегодняшний вечер. Когда входная дверь захлопнулась за этими двумя, я ещё какое-то время простоял в прихожей, собираясь с мыслями. Квартира слишком резко погрузилась в щемящую тишину, нарушаемую лишь обиженным пыхтением Бонифация, про которого все сегодня позабыли. Пёс не оценил, и теперь с упоением грыз очередной мой кроссовок в одной из комнат. Впрочем, мне опять было не до него.
Настя нашлась в гостиной. Ждала у окна, обхватив себя руками, и нехорошо смотрела на меня, будто пытаясь влезть мне куда-то под кожу. Мы долго молчали, обмениваясь тяжёлыми взглядами.
— Стас, что происходит?! — первой не выдерживает она.
Я не спешу с ответом, пытаясь найти самый правильный, а его нет.
— Нам нужно поговорить, — в итоге выбираю самое очевидное.
Но это уже неважно, потому что Настя тут же задаёт свой следующий вопрос, который как нельзя точно попадает в цель. Всё-таки она не была дурой и многое уже давно предчувствовала.
— Это из-за этой барменши? — голос Соболевой, жёсткий и хлёсткий, слегка дрожит, выдавая высокую степень волнения.
— Нет, — излишне резко отвечаю я. Про Веру сейчас совсем говорить не хочется. Это было только моё, ещё неоформившееся и неясное, но от этого не менее интимное и важное. Да ведь и не в Вере дело было, совсем не в ней. — Это из-за нас. Ну или из-за меня.
— И как это понимать?
Вымученно вздыхаю.
— Насть, нам надо расстаться…
Через полчаса, когда Соболева разгневанно покинет нашу квартиру, громко хлопнув дверью, я упрусь спиной в стену и буду долго до рези в глазах рассматривать что-то на потолке, потирая горящую щеку. На душе паршиво и никакого облегчения. Лишь горький вкус собственного предательства и тяжесть принятых решений.
А воспалённый мозг раз за разом будет прокручивать всё произошедшее, ища доказательства тому, что сделал хоть что-то правильно.
