апреля арестовали Николая Курочкина — это было уже близко.
Аресты арестами, а публика славила крестьянина Комиссарова, будто бы толкнувшего «убийцу» в момент выстрела. В театре давали «Жизнь за царя». Зрители неистовствовали, выражая верноподданнические чувства, свой восторг новому спасителю России; театр дрожал от криков и рукоплесканий. Слушал, смотрел на это Лавров, силился улыбнуться — и не мог: слезы мешали.
Согласно расписанию, утвержденному 13 апреля, Лавров должен был участвовать в академической комиссии годового экзамена по математике 15, 16, 26 апреля и 2 мая. Но 26-го комиссия оказалась в неполном составе — Лаврова накануне арестовали.
А уже недели за две до этого «общество» «видело» Лаврова посаженным. Слухи разные ходили, кто что рассказывал: взяли ночью с постели, арестовали в стенах академии, нет, во время заутрени во дворце…
Так как молва очень часто примешивала к обыскам и арестам имя Лаврова, то Елена Андреевна, уезжая на несколько дней на мызу близ Гатчины, предложила Лаврову дать ей на хранение его бумаги и книги. Минуту поколебавшись, Петр Лаврович протянул ей небольшую пачку старых, пожелтевших уже писем и свой юношеский дневник. Самое заветное, что желал он уберечь от истребления, от постороннего глаза…
Как-то раз, когда Лавров выходил из ялика на том берегу, где находилась академия, куда он отправлялся на экзамен, к нему подошел незнакомый молодой человек. Назвавшись учеником Лаврова, он сказал ему, что только что собственными глазами видел предписание о его аресте — сегодня же, в залах академии. Он умолял не ходить туда и тут же на берегу предлагал Лаврову фальшивый паспорт и деньги для немедленного побега за границу («За несколько дней до моего ареста… я имел возможность эмигрировать, и меня предупреждали, что я буду арестован», — напишет три года спустя Лавров князю А. А. Суворову).
Что было делать? Лавров отправился в академию и только распорядился — на всякий случай — послать записку детям. Но все обошлось На этот раз…
Меж тем Евгения Ивановна решала судьбу Жозефины. И в конце концов пришла к выводу: лучшего выхода, чем женитьба, нет. Вместе с мужем она уговорила девушку дать согласие пойти за Лаврова. А как же Петр Лаврович? Его тоже было решено уговорить.
Такой оборот дела совсем выбил Лаврова из колеи. Он все еще не мог ни на что решиться, не знал, как поступить. Уж лучше бы фатум овладел им и решил все за него!
Так и случилось.
Было воскресенье, 24 апреля. Лавров отправился с Жозефиной в Эрмитаж смотреть картины (это Конради организовали). А потом они обедали вдвоем на квартире Конради (супруги специально для этого случая уехали в Пулково. В этот день, видимо, и произошло решительное объяснение.
Вечером в небольшой угловой квартире на четвертом этаже в доме на Надеждинской, угол Саперного, у Конради собрались: Лавров, Жозефина, Антон, товарищ его, часто бывавший у Лаврова, студент-медик И. И. Крашевский, Елена Андреевна, постоянный гость Конради, только-только ступающий на стезю литературного критика Владимир Викторович Чуйко, да еще подруга Евгении Ивановны толстая красивая девица Фенечка. Сидели за ужином долго. Белая ночь глядела в окно, даже огня свечей видно не было — так светло. Все говорили, говорили — о новостях, о театре, о Деверии в «Прекрасной Елене», всю зиму сводившей с ума Петербург. Лавров был как-то пасмурен, стерт; Жозефина — и так-то не очень эмоциональная — печальнее и тише, чем обыкновенно.
Глубокой ночью раздался звонок. «Верно, к больному», — промолвил Павел Карлович и пошел со свечой в прихожую (прислуга уже спала). Звякнули шпоры: «Полковник Лавров здесь?»
Это был подполковник Черевин. Из его записок: «…В ту же ночь я арестовал Лаврова, которого, впрочем, не застал дома, он проводил свое свободное время у друга своего д-ра Конради, человека весьма сомнительной благонадежности…» Запамятовал Черевин: пока имелось предписание только об обыске. Дома Лаврова не застали, слуга направил к Конради.
Лицо Павла Карловича было бледно, когда, вернувшись из прихожей, он объявил Лаврову, что его ждет жандармский офицер (Черевин был не жандармским, а армейским офицером, да, видно, не разглядел Конради формы… Или и в самом деле велики глаза у страха?). Лавров поспешно вышел и тут же вернулся, сказав, что ему надо срочно ехать домой с присланным от Муравьева офицером. Что-то живое появилось в его лице, будто поюнел человек в одну минуту… (Когда в июле 1834 года арестовывали двадцатидвухлетнего Герцена, он, по его собственным словам, «состарелся в эту минуту».)
Апреля, 24 дня, во 2-м часу пополуночи (то есть фактически уже 25-го) подполковник Черевин, два жандармских офицера и пристав Литейной части 4-го квартала составляют акт о том, что, прибыв в дом Лаврова на Фурштадтской улице, они «квартире его, г. Лаврова, сделали осмотр, где оказались бумаги и книги в большом количестве, а потому впредь до сделания Комиссией) распоряжения об осмотре таковых, положили все таковые бумаги и книги, найденные в спальне г. Лаврова, оставить в оной и запечатать печатью надзирателя 4-го квартала Литейной части, именною г. Лаврова и командированного от Комиссии подполковника Черевииа, что и исполнено. Часть бумаг г. Лаврова сложена в пакет, запечатана теми же печатями и взята для представления в вышеозначенную Комиссию». На акте среди прочих и подпись Лаврова.
Итак, арестован он не был. Часов в восемь утра он послал дочь к Конради за оставленным у них бумажником (думал, наверное, Петр Лаврович, что его сразу заберут, вот и выложил в последнюю минуту бумажник). Там стали расспрашивать Марию, что да как. «Отец дома, кабинет опечатан, днем будет второй обыск, а до тех пор отец не выйдет из дому», — весь ответ внешне невозмутимой пятнадцатилетней девочки.
Днем действительно был еще обыск, еще тюк бумаг и книг забрали жандармы (да еще портрет Герцена, со стены кабинета сняли) и вновь «сдали оный кабинет на сохранение г. полковника Лаврова».
А вечером, в 10 часов, опять явились за очередным пакетом книг и бумаг. «Вместе с тем» и Петр Лаврович был наконец арестован (шпагу у него отобрали) и взят «для препровождения». И на этом акте — среди прочих — подпись Лаврова.
Ареста он, конечно, ждал и успел переслать письмо Елене Андреевне и Евгении Ивановне: поручал им свою дочь.
Еще не раз производилась «выемка» книг и бумаг в доме на Фурштадтской, 28. Был произведен обыск и в комнате сына, и в квартире престарелой матери.
Как военный офицер, Лавров был посажен в ордонансгауз (комендантское управление): заключение не очень строгое. Уже через несколько дней он сумел послать близким известие о себе
