тогда же он обратился с письмами к ряду лиц, приглашая их присоединиться к его протесту…
Отвечает Лавров: «Письмо это мною получено, может быть, от самого г. Верви… Хранил я его, как многие другие бумаги, для изучения и характеристики эпохи, как исторический материал, и, вероятно, никому не показывал. Сношения мои с г. Верви были весьма небольшие: я его встречал у г. Кавелина, он был раз или два у меня…»
Умалчивает Лавров, что вместе с Верви собирал средства для помощи арестованным в 1861 году студентам, что вместе намеревались они читать лекции в «Вольном университете»… Но тут-то и арестовали Василия Васильевича. Умалчивает Лавров, что в двадцатых числах марта 1862 года получил он такое письмо:
«Милостивый Государь Петр Лаврович, Вас[илий] Вас[ильевич] Верви, который все еще содержится в 1-ой части, просил меня уведомить Вас о его затруднительном положении. Вчера его подвергли вторичному медицинскому осмотру в Губернском правлении, где с ним обошлись далеко не так кротко и прилично, как в первый раз; по всем признакам, его хотят во что бы то ни стало сделать сумасшедшим. Он рассчитывает еще на Суворова (петербургского генерал-губернатора. — Авт.) и надеется, что кто-нибудь из его знакомых найдет случай довести до сведения губернатора о насильственном признании его, Верви, умалишенным, а может быть, и выхлопотать ему свидание с Суворовым. С этой целью он просил меня написать к Вам, М[илостивый] Г[осударь], в надежде, что Вы не откажете помочь ему, если найдете к тому какую-нибудь возможность…
С совершенным уважением и преданностью…
Влад. Благовещенский».
Ничего не помогло: признали Верви умалишенным и надолго упрятали в ссылку…
Спрашивают Лаврова следователи, в чем состояли его сношения с Альбертини, замеченным в связях с русскими эмигрантами, уже однажды судимым (но оправданным) и в июне 1866 года вновь арестованным по делу о так называемой гейдельбергской читальне.
Отвечает Лавров: «С г. Альбертини я был знаком еще с того времени, когда участвовал в редакции «Отечественных записок», кажется, с 1857 или 1858 года. Он бывал у меня и я у него. Он был, кроме того, довольно деятельным сотрудником по отделу истории в «Энциклопедическом словаре». Никаких особых сношений, кроме указанных, у меня с ним не было».
Очень большие надежды связывали следователи с письмом Щебальского: ведь он прямо обвинял «партию» Лаврова в поджогах, прокламациях, сочувствии полякам…
Но и тут Лавров с блеском защитился: польской партии у петербургских литераторов не было, лично к нему обвинения в принадлежности к какой-либо партии вообще относиться не могут, поскольку ни с одним известным журнальным направлением он солидарен не был. Нет, Лавров не отрекается от своих «литературных собратий»: «…Обвинения в поджигательстве и в измене отечеству, обрушившиеся на петербургских литераторов, произвели такое сильное действие на общество, что значительная часть его, прежде сочувствовавшая петербургской литературе, от нее отвернулась, и лица, более или менее не разделявшие направления «Моск[овских] Ведом [остей]» и «Рус[ского] Вести[ика]», действительно, потеряли от пожаров, прокламаций и польского восстания чрезвычайно много в общественном мнении, хотя вовсе не по какой-нибудь положительной вине со своей стороны».
Довольно дотошно допрашивали Лаврова и об «Издательской артели», и о найденной у него записке его к Тиблену.
Записка была вот какая: «Многоуважаемый Николай Львович!.. Посылаю Вам для соображения набросанный краткий проект издания Энциклопедических словарей. Желательно бы очень, чтобы дело получило какое-нибудь движение, потому что, кажется, летом издание «Заграничного вестника» прекратится. Последний из трех способов издания я считаю удобнейшим при данных обстоятельствах, потому что можно сначала приняться за выпуск невинных вещей, а затем, затянув издателей и приучив наблюдателей к изданию, пустить вещи и посерьезнее».
Лавров объяснял: «Так как прежний «Словарь» ввел издателей в большие потери и, кроме того, возбудил обвинение в том отношении, будто статьи богословского содержания были написаны не согласно с требованиями христианского учения (обвинение, по моему мнению, незаслуженное), то при этих существующих обстоятельствах надо было быть очень осторожным, начиная издание… показать Главному правлению по делам печати, что характер издания чисто научный… Цель была одна: дать наконец на русском языке издание, которое в научном отношении могло бы быть рядом с иностранными изданиями того же рода». По словам Лаврова, что-то помешало ему отправить эту записку к Тиблену. «Предприятие дальнейшего хода никакого не имело, и в частном разговоре г. Тиблен нашел его во всех формах невыгодным в денежном отношении».
На материале данных следственной комиссии составляется (и подписывается Муравьевым) всеподданнейший доклад, на основании которого следует повеление предать Лаврова военному суду в Аудиаторском департаменте военного министерства. Основное обвинение — «преступный образ мыслей».
8 августа граф М. Н. Муравьев в письме военному министру Д. А. Милютину сообщает о результатах следствия: «Полковник Лавров с давнего времени обращает на себя внимание своей неблагонадежностью в политическом отношении, при производстве же Комиссиею порученных ей дел об нем упоминалось как о деятеле не разрешенного Правительством общества, под названием «Издательская артель». Изложив обстоятельства обыска и расследования, охарактеризовав бумаги наиболее «преступного и предосудительного содержания», найденные у Лаврова, и указав, что Лавров «старался проводить вредные идеи в печать», Муравьев заключает: «По всеподданнейшему моему докладу о вышеизложенных обстоятельствах, Государь Император Высочайше повелеть соизволил: полковника Лаврова за изъясненные поступки предать военному суду…» Вместе с этим письмом препровождались и «Дело», и бумаги Лаврова.
«Аудиаторский департамент. К исполнению», — начертал Д. А. Милютин на полях письма Муравьева. И приписал: «Надобно принять меры, чтобы дело это не затягивалось слишком долго».
10 августа в Аудиаторском департаменте заводится дело: «По отношению Графа Муравьева, о предании военному суду полковника Михайловской Артиллерийской академии Лаврова, по обвинению в преступном образе мыслей».
Именно так: судили за образ мыслей.
Мыслить в самодержавной России было опасно. Но Лавров не мыслить не мог. В заключении же времени для раздумий хоть отбавляй. А задумывает Петр Лаврович создать новый труд, нечто колоссальное. Даже в Европе ничего подобного нет. Историю мысли.
Собственно говоря, это будет труд об истории человечества. Конечно, нельзя объять необъятное. Сначала надо — некоторые ученые уже пытались это сделать — выделить из всей массы исторических событий главное — историю цивилизации как основную струю всего хода человечества (ведь многие общественные формы вовсе лишены развития). Но и цивилизация все же слишком сложное явление; ее сердцевина, ее ведущий, активный элемент — мысль: только благодаря критической мысли разрушается старое и создается нечто новое, пересоздаются формы внешней жизни общества, формы культуры. Вот историю мысли и следует прежде всего исследовать. Задача
