— Относительно меркантильцев.
— Однако не исключено, что это осложнит торговлю с Меркантилем, — осторожно предположил Палафокс.
— Ха! Для меркантильцев богатство и выгода всегда были важнее жизни двух-трех своих сограждан
— Да, жизнь людей у них ценится дешево.
— Эти мерзавцы получили то, что заслужили.
— При этом и преступление, и казнь произошли так скоропалительно, что люди мало что успели понять.
— Я хотел, чтобы восторжествовал? — справедли вость, — жестко произнес Бустамонте.
— К тому же было необходимо раз и навсегда отбить у кого бы то ни было охоту повторять подобное, — кивнул Палафокс.
Бустамонте снова принялся мерить шагами террасу.
— Да, отчасти это было политическое решение.
Палафокс молчал.
— Скажу больше: есть неопровержимые доказательства, что преступление совершили не меркантильцы. Какое решение мне принять в отношении наследника Берана?
Палафокс почесал подбородок:
— В этом деле много неясного.
— А что именно?
— Главный и единственный вопрос: действительно ли Беран — убийца? Это мы должны выяснить.
Бустамонте от удивления так выпучил глаза, что стал похож на жабу.
— Что здесь выяснять? Это несомненно!
— А зачем, по-вашему, ему это понадобилось?
Бустамонте задумался.
— Аэлло никогда не питал к сыну ни любви, ни даже привязанности. К тому же есть основания думать, что он и не отец ему вовсе.
— Действительно? — задумчиво произнес Палафокс. — А есть предположения, кто является настоящим отцом мальчика?
Бустамонте пожал плечами:
— Божественная Петрайя не отличалась особой добродетелью и часто подчинялась минутной прихоти. Но от нее самой мы правды не узнаем, ибо год назад Панарх приказал ее утопить. Беран был убит горем. Может, с тех пор он и затаил ненависть и желание отомстить?
— Вы считаете, что я настолько глуп? — усмехнулся Палафокс.
Бустамонте удивленно на него уставился.
— Не понимаю, о чем вы?
— Поражает редкая четкость воплощения замысла. Навряд ли ребенок на это способен. Похоже, он действовал под гипнозом, его рукой двигал кто-то другой.
— Вы так считаете? — нахмурился Бустамонте. — Ну, и кто же этот другой?
— Да хотя бы вы.
Бустамонте замер, затем сухо рассмеялся:
— У вас не в меру богатая фантазия. Почему бы тогда не предположить, что это были вы?
— Уже потому, что я ничего не приобрел от смерти Аэлло. Он приглашал меня сюда с определенной целью. Теперь ваша политика будет другой, и я полагаю, что мало чем смогу быть вам полезен.
— Не делайте поспешных выводов, — остановил его Аюдор. — Сейчас все изменилось. С Меркантилем, как вы верно заметили, прежние отношения наладить будет трудно. Не согласитесь ли вы оказать мне ту помощь, которую намеревались предложить Аэлло?
Палафокс поднялся и перевел взгляд на закатное оранжевое солнце, которое садилось за океан. Звуки бриза походили то на шелест, то на легкий серебристый звон крохотных колокольчиков, временами переходящий в грустный напев флейты. Цикады монотонно и тоскливо стрекотали за окнами. Солнце наполовину погрузилось в океан, потом над горизонтом осталась лишь четверть.
— Смотрите, сейчас вспыхнет зеленый луч, — сказал Палафокс.
Верхний край солнца погрузился в океан, и вдруг из-за горизонта вырвалась яркая зеленая вспышка. Она погасла, и стало темно.
Бустамонте встал и произнес, будто продолжая начатый разговор:
— Беран — отцеубийца, он должен умереть.
— Вы слишком поспешны, — мягко возразил Палафокс. — Вы признаете только сильнодействующие средства.
— Я поступаю в соответствии с ситуацией, — раздраженно ответил Бустамонте.
— Я могу избавить вас от мальчика, — неожиданно сказал Палафокс. — Он отправится вместе со мной на Брейкнесс.
— И какой же вам прок в мальчишке? — не скрывая издевки, поинтересовался Бустамонте. — Если возвращение с пустыми руками повредит вашему престижу, я готов одарить вас множеством женщин. Но судьбу Берана решать буду я.
Палафокс с улыбкой вглядывался в темноту.
— Я прекрасно понимаю, что существование еще одного претендента на престол будет держать вас в постоянном страхе.
— А я и не пытаюсь это отрицать.
Палафокс задумчиво перевел взгляд на звездное небо.
— Но вам не надо беспокоиться. Беран не сможет быть вам опасен, он ничего не будет помнить.
— Но все-таки зачем он вам? — настаивал Бустамонте.
— Имею я право на маленькую прихоть? — отшутился Палафокс.
Бустамонте больше не скрывал раздражения:
— Вы вынуждаете меня быть резким.
— Те, кто знает меня получше, предпочитают со мной дружить, нежели ссориться, — с мягкой улыбкой ответил Палафокс.
Бустамонте вдруг остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду, и заговорил неожиданно дружелюбно:
— Наверное, мне действительно стоит подумать над вашим предложением. В конце концов, какие беды может принести этот мальчик? Пойдемте к Берану и спросим, что он сам думает о вашей идее.
Бустамонте вразвалку направился к выходу. Палафокс, по-прежнему улыбаясь, последовал за ним. У выхода Бустамонте заговорил о чем-то с капитаном мамаронов, а Палафокс, воспользовавшись тем, что его не слышат, обратился к одному из охранников-нейтралоидов:
— Если я верну тебе то, чем наделила тебя природа, сделаю тебя мужчиной, смогу ли я рассчитывать на твою помощь?
На щеках стража вздулись желваки, глаза сверкнули. Но голос прозвучал неожиданно дружелюбно:
— На мою помощь? Ты можешь рассчитывать, что я переломаю тебе кости и размозжу череп, если ты возвратишь мне мои прежние слабости. На что мне это, если сейчас я сильнее четверых человек?
— О! — усмехнулся Палафокс, — так у тебя совсем нет слабостей?
— Есть одна, если считать это слабостью, — нейтралоид жутко ухмыльнулся. — Я люблю убивать, я испытываю высшее наслаждение от хруста ломающихся костей.
Палафокс молча повернулся и вошел в павильон, двери за ним закрылись. Он заметил, что у всех выходов стояли мамароны.
Бустамонте по-хозяйски расположился в кресле Аэлло и накинул на плечи черную мантию Панарха.
— Я не перестаю удивляться: смелость людей Брейкнесса порой граничит с безрассудством. Это восхитительно!
— Наше безрассудство — лишь видимость. Магистры никогда не расстаются со своим оружием за пределами Брейкнесса.
— И это оружие, конечно, ваша прославленная магия?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
