Урос повернул голову к Мокки, бежавшему позади лошади, и сказал:
— Мы не сможем уйти еще дальше. Посмотри на небо!
Вечернее солнце садилось между двумя горными пиками. Его свет, отражаясь от огромных боков скал, был странного, пурпурно-черного, цвета.
Мокки произнес заикаясь:
— Вот здесь как… Ночь сразу же приходит вслед за солнцем.
— Иди впереди меня, — сказал Урос, — Так я чувствую себя безопаснее.
Большой саис повиновался и прошел вперед. Проходя, он бросил на Уроса обиженный взгляд, словно спрашивая: «Почему ты так говоришь со мной? Неужели ты думаешь, что я ударю тебя в спину, если пойду сзади?»
Мокки побежал перед Джехолом и еще больше втянул голову в плечи.
«Трусливая, рабская душа. Без страсти, без огня. — думал Урос на него глядя, — Но подожди, придет время и я доведу тебя до белого каления».
Они быстро нашли место, где можно было расположиться на ночлег. Сумерки пока не сменились темнотой, и можно было видеть, когда штурмующая гору тропа, по которой они шли, вывела их на широкое плато.
Текущая вдаль река образовывала здесь небольшую запруду, на берегу которой росли высокие травы и редкий, сухой кустарник. Лучшего места для отдыха нельзя было и желать.
— Помоги мне спуститься, — приказал Урос.
— Сейчас, сейчас! — ответил Мокки.
Но он, который всегда с радостью торопился помочь, сейчас приблизился к Джехолу неохотно. И его сильные руки вдруг стали тяжелыми, грубыми и неповоротливыми. Чтобы спустить Уроса с седла на землю ему понадобилось очень долгое время… И все это время, он чувствовал, как по телу его хозяина проходят спазмы боли. Наконец он опустил его вниз и у Уроса вырвался хриплый стон: жалоба человека, который жаловаться не привык.
— Я сделал тебе так больно? — спросил Мокки.
Левая нога Уроса вывернулась в месте перелома.
— Твоя нога, твоя нога! — закричал саис.
Он наклонился и протянул руки, чтобы помочь Уросу. Но тот с силой оттолкнул его в сторону, и сам вправил себе перелом, не издав и звука. Потом он повернулся в сторону саиса. Его лицо было совсем близко от Мокки. Были ли виноваты в этом сумерки или усталость, но саису оно показалось совершенно лишенным человеческих красок — серым, словно пепел от сгоревшего костра.
— Я сделал тебе так больно? — повторил саис.
— Недостаточно больно, чтобы убить меня.
Его голос дрожащий от лихорадки был тих, но Мокки отпрянул назад, потрясенный.
— Урос, зачем ты так… Урос, зачем? — зашептал он умоляюще.
Он закрыл лицо руками и повторил:
— Зачем ты так, Урос?
Когда он поднял голову вновь, он понял, что остался один — Урос пропал.
И хотя Мокки показалось, что на скрытой темнотой земле он видит какую-то длинную тень, но был ли это действительно Урос, или он свалился в расщелину?
— Этого не может быть, — прошептал Мокки.
Он хотел потрогать эту нечеткую фигуру у своих ног, но потом вспомнил о том, как не доверяет этот чавандоз, сын Турсена, ему — своему верному саису и глубоко вздохнул. Его голова болела так, что, казалось, лопнет. Он медленно встал, посмотрел вокруг и не узнал этого места. За несколько мгновений, незаметно и тихо, опустилось ночь и изменила все. От отчаянья Мокки затряс головой. Он ничего больше не понимал и ничему больше не верил. Почему, зачем он был тут? В этом черном, как ночь, колодце, в этой ловушке.
— Нет, нет, это невозможно! — громко воскликнул он, чтобы заглушить свой собственный страх.
Ржание ответила на его голос. Джехол… Джехол звал его, он нуждался в нем.
Он его друг, его ребенок — внезапно тьма перестала казаться Мокки ужасной, и все стало ясным и осмысленным. Он снова знал, что ему нужно делать. Сначала освободить Джехола от груза и снять с него седло. Это было самое важное. Затем отвести его к воде, накормить, а потом развести огонь и приготовить поесть.
Жеребец вновь заржал от радости, когда Мокки взял его за уздечку.
— Пойдем, мой брат, пойдем, — прошептал саис, — Сейчас тебе станет хорошо, пойдем!
Но прежде чем он смог сделать хотя бы один шаг, его окликнул резкий голос Уроса, который шел от темной тени на земле:
— Конь, останется стоять там, где он стоит сейчас. Возле меня.
Мокки застыл. Но потом пришел в себя и ответил:
— Но как же я тогда его напою?
— Ты привяжешь его здесь на длинную веревку, чтобы ее хватало до воды.
— Разве он не потревожит твой сон, если будет так близко от тебя? У тебя жар.
— Поверь мне, — ответил Урос и коротко рассмеялся — я буду спать еще более неспокойно, если и мне, и Джехолу, придется оказаться в твоей власти.
Мокки совсем не понял, что означали эти слова. Его разум отказывался верить в их чудовищный смысл.
— Я все сделаю так, как ты приказываешь, — сказал саис.
Он снял с Джехола груз, седло и уздечку, и длинной веревкой привязал его к камню, к которому Урос прислонился. Вытащил два толстых одеяла, посуду и продукты.
Собрал сухих веток и разжег огонь. Все это он сделал быстро, как и обычно.
Но радости от этой работы он не почувствовал. И даже когда посреди холода ночи затрещало пламя огня, и вода над костром завела свою песню, он сидел в его свете, словно окаменев. Тепло костра не прогнало его отчаянья.
Урос ел жадно и торопливо. Он опускал пальцы в глубокое блюдо с обжигающе горячим рисом, подхватывал рис кусками поджаренной баранины, и проглатывал, почти не жуя.
Все это время он не спускал с Мокки глаз. И Мокки подумал, не понимая причины: «Он так жадно ест и все смотрит на меня… словно хочет проглотить не плов, а меня самого».
— Я никогда не видел, чтобы ты ел с таким аппетитом, — сказал он ему.
— Никогда, — ответил тот, — Мне еще никогда не требовались все мои силы, так как сейчас.
— Ты прав, конечно! — воскликнул Мокки, обрадовавшись, что он вновь может разговаривать с Уросом, как раньше, — Тебе нужно много сил, чтобы бороться со своей болезнью!
— А так же с тем, кто может ее использовать себе на пользу, — ответил Урос.
Он облизнул пальцы, выпил одну за другой три чашки черного чая, а затем согласно обычаю, передал саису остатки еды, половину плова. Мокки съел все до последнего куска, но равнодушно и без желания. Такой бедный человек, как он, просто не имел права отставить блюдо в сторону, тем более, если ему предлагали плов из баранины.
Урос закрыл глаза. В свете огня его скулы казались еще более резкими.
Запах исходящий от его раны, мешался с чистым воздухом гор.
«Вонь, словно нога у него совсем сгнила», — подумал Мокки.
Еще пару часов тому назад, мысль, что Урос может умереть, ввергала его в отчаянье, ужас и страх. Смерть Уроса означала для него конец света. Но сейчас он больше ничего подобного не чувствовал. Будет, что будет, — все в руках Аллаха… И вновь, хотел он этого, или нет, его мысли возвращались к сложенному листу бумаги, который Урос держал у себя за пазухой.
