Запах исходящий от его раны, мешался с чистым воздухом гор.
«Вонь, словно нога у него совсем сгнила», — подумал Мокки.
Еще пару часов тому назад, мысль, что Урос может умереть, ввергала его в отчаянье, ужас и страх. Смерть Уроса означала для него конец света. Но сейчас он больше ничего подобного не чувствовал. Будет, что будет, — все в руках Аллаха… И вновь, хотел он этого, или нет, его мысли возвращались к сложенному листу бумаги, который Урос держал у себя за пазухой.
Не открывая глаз, Урос пробормотал:
— Я хочу немного поспать.
— Спи, не беспокойся ни о чем, — ответил Мокки по-привычке.
Он лег на землю, повернувшись к Уросу и Джехолу спиной, и стал молча наблюдать за игрой пламени. Потихоньку он начал забывать все, и разморенный теплом костра, снова ощутил себя одним целым с ночью, со звездами, что сияли на темном небе, с шумом текущей речной воды, с ее запахом, с травами и кустарниками.
Внезапно Джехол громко заржал. Мокки испуганно бросился к нему. Конь дергал веревку так сильно, словно хотел выломать камень, за который он был привязан.
— Где-то поблизости бродит дикий зверь, — сказал Урос.
Мокки зашептал:
— Он подбирается ближе. Джехол дрожит все сильнее.
Но тут, Урос и Мокки услышали странный голос, который шел к ним с другой стороны площадки, оттуда, где тропа шла дальше. Грубый и нежный, резкий и мягкий, ясный и мрачный одновременно, он напевно произнес:
— Мир вам, о друзья, которым купол ночи заменяет юрту. И также мир вашему длинногривому спутнику. Не бойтесь! У зверя, что идет со мной, нет ничего дикого, кроме его запаха.
Голос приближался. И на светлый полукруг огня упала тень от высокой, худощавой фигуры, которая двигалась спокойным и легким шагом.
«Как странно… Эта величавая походка и речь. Так разговаривали поэты прошлых времен. Кто это может быть?» — думал Урос.
Женщина вышла из тени и встала в свете костра.
Не смотря на все то, что случилось между ними раньше, Мокки и Урос бросились друг к другу. Суеверный страх перед колдовством принудил их к этому. Было совершенно невероятно, чтобы здесь, в этих горах, во тьме ночи, какая-то женщина, — да, женщина! — спокойно шла по своему пути.
«Да, но все же, — подумал Урос, присматриваясь к женщине внимательней, — почему она одета в теплый пуштин, юбку и сапоги? И этот мешок в ее руке? Духи не страдают ни от холода, ни от голода. Наверняка это горная ведьма…»
Он спросил:
— Разве не мужской голос обращался к нам только что?
Ответил ему не Мокки, а эта женщина, что продолжала стоять не двигаясь:
— Среди моего народа, те, кто рождены для пения, имеют не один голос, но несколько.
— Какого народа? — спросил Урос.
Женщина ничего не ответила на это, но выкрикнула несколько слов на неизвестном языке. И из темноты появился маленький, крепко сбитый человечек, который, опираясь на палку, подошел к ним качающейся походкой. Он остановился и тогда Урос и Мокки поняли, что это была обезьяна, покрытая густой коричневой шерстью. В ту же секунду с Уроса слетел и страх и беспокойство, а также и любопытство.
Он понял, с кем имеет дело:
— Джат — вырвалось у него.
Его презрение к ним, казалось, было старше, чем он сам, и было правильным и естественным. И ему никогда не приходила в голову мысль, что он может им обидеть или задеть этих людей, к которым с древних времен все относились именно так.
А что другого заслуживали эти твари, неизвестного происхождения и языка, без родины и пашни, без оружия и очагов? Всегда в дороге, без всякой цели? Все эти лудильщики и предсказатели, все эти бродячие фигляры с дрессированными медведями, собаками и обезьянами?
— Да, это одна из них, — сказал Мокки.
И против воли на широком, добродушном лице саиса, отразилось недоверие.
И для него это тоже было совершенно естественно. Никто не хотел иметь с ними дела, с этим бесчестным сбродом. Хотя Мокки встречал джат в степи, и не видел, чтобы они делали что-то плохое, но с детства слышал он что все обвиняли этих вечных бродяг в преступлениях, и ему казалось, что он все видел собственными глазами. Когда они снимались с места и уходили, то в каком-нибудь хозяйстве всегда пропадала пара овец и несколько кур. А иногда, — более худшего преступления нельзя представить, — пропадала одна из лошадей.
И Мокки привязал Джехола покрепче. Так, на всякий случай…
Казалось, что джат не почувствовала того презрения, что исходило от мужчин. Привычка? Притворство? Гордость? Равнодушие? Она, не двигаясь, смотрела на огонь, который отбрасывал на нее светлые блики. Она была уже немолода. Короткие волосы, выглядывающие из-под круглой меховой шапки, были седы. Но она отличалась очень высоким ростом и почти королевской статью. Ее резкие и четкие черты лица носили отпечаток благородства и гордости свободного человека. Урос больше не удивлялся, что в эту ледяную ночь она путешествует по горам одна, независимая и бесстрашная.
Старая женщина дернула свою обезьяну за цепочку и пошла мимо костра.
«Она поняла, — подумал Урос, — Она уходит отсюда».
Но он ошибся. Она подошла прямо к ним, бросила мешок на землю, села и протянула руки к огню. Обезьяна последовала ее примеру.
В движениях старухи не было ни вызова, ни страха, ни дерзости, ни скромности. Она просто воспользовалась законным и древним правом: правом путешественника на гостеприимство. Уросу понравилось, что она, не колеблясь, поступила именно так и когда она торжественно произнесла:
— Мир тебе, очаг гостеприимных хозяев!
Он ответил ей так же:
— Добро пожаловать, путешественник, который оказал ему честь!
И обратился к Мокки:
— Быстро вскипяти воду для чая. Подогрей рис и лепешки.
— Но я не могу отойти от Джехола, — возразил тот, — Он все еще дрожит.
Не убирая руки от огня, джат ответила:
— Скажи своему саису, что он может отойти от коня. Я успокою его.
— Как ты думаешь это сделать? — спросил Урос, — Конь совсем тебя не знает.
— Увидишь, — ответила джат.
И Урос приказал Мокки:
— Делай, что она говорит!
Мокки убрал руку с шеи Джехола и отошел в сторону. Но лишь на один шаг: этой старухе он все еще не доверял.
Джат приложила два пальца к губам и свистнула. Первый свист был короткий и ясный, но без резкости. Словно она хотела сказать: «Послушай меня!». Уши Джехола задвигались и он повернул голову в сторону огня, где сидела джат. Она засвистела снова, но теперь тихо и нежно. Джехол фыркнул. Он больше не дрожал. Медленно покинул его страх и он успокоился.
«Иди! Иди сюда!» — говорил нежный призывный свист.
