— Братцы! Что это вы себе позволяете? Солдаты вы или бандиты?
Гайдамаки обернулись к нему:
— А ты кто такой за агитатор? А ну, выкидайся отседа, трах-тарарах-тах-тах...
Один из них в бешенстве подбежал к Леське и уже за три шага молодецки развернулся во весь мах. Так, очевидно, дрались у них в деревне. Но, развернувшись, он открыл нижнюю челюсть, и Елисей, слегка изогнувшись, очень точно ахнул по ней мощным свинглером. Гайдамак хлопнул пастью, как собака, поймавшая муху, и грохнулся на землю, высоко задрав ручки.
«Нокаут!» — весело подумал Леська и кинулся на второго. Но тот уже понял, с кем имеет дело. Отбегая, он вырвал из кобуры наган. Елисей схватил его за руку: он пытался завладеть револьвером. Если бы крестьянин наверху действительно удерживал коновода, Бредихин справился бы со своим противником. Но крестьянин не удерживал...
Очнулся Леська на телеге, раздетый до белья и прикрытый рогожей. Голова его была обвязана каким-то тряпьем и ужасно болела над затылком. Рядом, всхлипывая, сидела девушка, тоже закутанная в рогожу. Лица ее Леська не видел. Лошадка шла по сельской улице, мимо проплывали соломенные крыши. Вскоре телега остановилась у ворот какой-то избы, крытой черепицей. Девушка соскочила и вбежала в дом. Крестьянин же подошел к Леське и, ласково улыбаясь, спросил:
— Ну, как, сынок? Полегчало?
— Что со мной было?
— Спервоначалу он тебя сзади рукояткой, этот, который при мне состоял, он, значитца, рукояткой, а опосля они тебя раздели, мне по морде, а сами на коней и драла, потому как на дороге опять автомобили с немцами забегали. Ну, гайдамаки-то понимали, что поступают незаконно. Немцы того не любят.
— А с дочкой как же?
— Хорошо с дочкой! — счастливо засмеялся хозяин. — Не тронули дочку.
Он помог Леське сойти, и Леська в одном белье вошел в избу.
— Агаха! — строго сказал хозяин. — Это дорогой гость. Накормить его надо.
Заплаканная хозяйка, которой дочь уже все рассказала, светло улыбнулась Леське сквозь слезы.
— Спасибо вам, господин, не знаю, как величать... Кабы не вы...
Она махнула рукой и быстро вышла в сенцы.
Леську усадили за стол. Хозяин сел рядом. Кухня была большой и служила столовой.
— А дочка где? спросил Леська, морщась от головной боли.
— Стесняется, — ответил хозяин и указал бородой на дверь, ведущую в комнату.
— А почему вы не схватились с гайдамаком? Мы бы вдвоем их одолели.
— Оробел, — тихо ответил крестьянин и опасливо покосился на дверь. — По слабости болести.
— Как же вы смели робеть, если дело шло о вашей дочери?
— Да ведь они б ее не убили, — почти шепотом сказал хозяин.
— А если бы заразили сифилисом?
Хозяин вздожнул и не ответил.
Вошла хозяйка и вынула вынула из печки горшок с гречневой кашей.
— Сейчас самовар вскипит, — сказала она. — А вы не побрезгуйте, господин. Угощайтесь. Как же все-таки вас зовут?
— Зовите Елисеем.
— А я Агафья. А он — дядя Василий. Сизовы наша фамилия.
— А как зовут вашу дочь?
— Почти как батюшку, засмеялась Агафья, — Васёной.
Она снова вышла в сенцы. Хозяин и гость ели деревянными ложками из одного горшка, В каше попадались кусочки свиного сала, да еще с корочкой, а житный хлеб пахнул степью и был вкуснее всех калачей на свете.
— Как же я все-таки доберусь до Евпатории? — спросил Леська.
— А тут уже недалеко: всего восемнадцать верст,— смущенно сказал хозяин. — Как-нибудь доковыляете.
Елисей понял: нужды в нем у хозяина уже не было, и мужик пожалел лошадь.
— Я не об этом, сказал Елисей. — Но как же я пройду по нашим улицам и кальсонах? Ведь меня там все знают.
— Это как же в кальсонах?
— Ну, в подштанниках.
— А-а... Вот этого уж не знаю. У нас тут магазинов нет. Коли чего надо, мы завсегда в Евпаторию ездим. Там наша столица.
Он с увлечением черпал ложкой, — успокоенный, домовитый, бородатый, крытый соломой.
— Но все-таки вы должны для меня что-нибудь сделать, дядя Василий. Куртка — бог с ней, пойду и в рубахе, но брюки? Войти в город без брюк — это позор на всю жизнь.
— Тятя! — послышался из-за двери низкий девичий голос. — Дайте им хотя свои парусиновые. На что они нам заплатанные?
— А летом чего носить? — запальчиво крикнул Василий, весь повернувшись к двери.
— Да вы же их носить не будете.
— А может, буду? Ты-то почем знаешь, что будет летом?
Но тут он почувствовал устремленные на него Леськины глаза: юноша рассматривал его с интересом, как редкое насекомое.
— Ладно! Где моя не пропадала! Отдам ему парусиновые.
— Васена! громко позвал Елисей. — Выйдите к нам. Давайте хоть познакомимся.
— Незачем нам знакомиться, — грубо ответил голос.
— Ну-ну, дочка. Зачем же так? Ты уж не упрямься. Выходи — гость просит.
Васена не отвечала. Хозяин, подмигнув Леське, подошел на цыпочках к двери, вдруг распахнул ее и, ухватив дочку за руку, вытащил упирающуюся девушку в кухню.
Васена была настоящей красавицей, какие водятся только на белом севере, где поморы смешались с польскими ссыльными. Высокая, выше отца, статная, с пышной сказочной косой через плечо, она мрачно взглянула на Леську черносиними глазами и, отшвырнув тятьку, выбежала в сенцы. Через минуту силуэт ее мелькнул за окном.
— Ушла, — умильно сказал отец, вовсе не обидевшись на обхождение дочери. — Характерная девка.
— Сколько же ей?
— Да уж полных девятнадцать сравнялось на успенье пресвятыя богородицы.
— И жених есть?
— Какие теперь женихи? — вздохнул отец. — Ее женихи в братских могилах.
Агафья внесла зеленый от ржавчины самовар и поставила на стол.
— Просим кушать!
Покуда Леська пил чай, дядя Василий вышел во двор и через минуту принес пару чуть живых парусиновых штанов.
— Вот они, голубчики, — сказал он, нежно растянув их во всю куцую ширь. — Уж какие ни есть, а все же имущество. Коли их покупать, так бумажки хочешь не хочешь, а выкладывай.
— Да что ты, отец? Кто их покупать станет?
— Молчи, Агаха! Не твоего бабьего разума дело. Тут коммерция.
— Денег у меня нет. Но вы скажите адрес, я вам пришлю из Евпатории.
— Да какие с вас деньги? — сказала Агафья. — С нас еще вам полагается.
— А как же! С нас еще... Что же до адреса, так это просто: село Саки, Парковая улица, Василию Сизову.
— Сколько же все-таки с меня?
— Сколько не жалко. Уж какие тут деньги.
Штаны оказались в поясе широки, но коротковаты, едва-едва ниже колен: хозяин был мужик плотный, но приземистый.
— Обмотки еще надо сделать, — сказал Леська.— Есть у вас какой-нибудь кусок черной или серой материи?
— Да где же ее нынче найдешь?
— Ну, дайте хоть юбку, которую гайдамаки разодрали!
— Так ведь юбку, дорогой, сшить еще можно.
— Отдай им юбку! — строго сказала жена. — Слышишь, Василь? Не жадничай. Они для нас могли жизни решиться.
Хозяин с несчастным лицом ушел в комнату и принес коричневые лохмотья.
Леська попросил ножницы и занялся кройкой. Обмотки в конце концов вышли вполне приличными. Понадобились, правда, две английские булавки, но выпросить их оказалось непосильной задачей.
Леська попрощался с хозяевами и вышел на воздух. У плетня стояла красавица Васена. Она ласкала собаку, которая уперлась передними ногами девушке в бедро.
— Ну, до свиданья, Васена. Может быть, еще увидимся?
— А на кой мне с вами видаться? — сухо ответила Васена, сердито глядя Леське прямо в глаза своими иссиня-синими огнями.
— Но разве я вам сделал что-нибудь худое?
Она резко отвернулась и побежала в дом. Леська озадаченно двинулся восвояси. «Чем я ей не угодил?»
Уже за селом его охватил теплый зюйд-вест, хотя моря еще не было видно. Скоро, скоро оно вспыхнет вон за тем бугром!
Леська бежал ему навстречу, забыв о Гульнаре, о Васене, даже о Шурке! Ура! Вот оно, наконец! Вот он, милый, родной евпаторийский берег! Леська понесся к воде, поймал в ладони пену, процедил ее сквозь пальцы и с нежностью стал рассматривать крошечные, удивительно изящные овальные раковины, похожие на большие греческие амфоры. Конечно, греки взяли форму своих ваз отсюда.
Какое счастье жить на этом берегу... Он представлял себе, как слетит с пригорка на пляж у своей бани, как усядется в шаланду, как навалится на весла. Мидии, креветки... Знаменитый бабушкин плов...
Он проносится по городу в коричневых обмотках и ситцевой чалме.
* * *
Леська миновал собор, синематограф «Лицо жизни», мечеть Джума-Джами, кафе Заруднева... Вот остались позади театр, санаторий Лосева, отель «Дюльбер». Наконец, вилла Булатовых. Но... На ровном месте, засыпанном песком, играли совочками дети. Леська стоял среди них, недоуменно озираясь.
