Во время долгих, дальних прогулок она не раз с тоской смотрела на огромный графский дом, где было много комнат и еще больше слуг. Все это теперь принадлежало ей по праву, но гордость мешала Александре явиться в этот дом и заявить свои права. Она предпочитала терпеть холодность Мари и ее постоянные упреки. Александра понимала, что в хозяйстве от нее самой нет никакого толку, да и Мари ни за что не потерпит ее вмешательства в дела. Марье Васильевне нужен повод, чтобы показать свою власть над богатой замужней сестрой, постоянно упрекать ее, говорить колкости. В общем, мстить. Поэтому никакой помощи от нее Мари не приняла бы. Переносить это было нелегко, но ради ребенка Александра терпела. Как только им с Сержем можно будет уехать за границу, все тотчас будет забыто. Александре оставалось только надеяться, что любовник ее не обманет.
Единственной отрадой была живопись, которой, имея много свободного времени, она теперь занималась всерьез. Часами она стояла перед мольбертом, где-нибудь в саду или на берегу маленького живописного озера. Иной раз пейзаж получался мрачным: она вдруг вспоминала, что здесь, в этом тихом озере утонула ее сестра Долли. И невольно вспоминала причину. В другой раз на холст ложились только светлые краски: она вспоминала знакомство с графом Ланиным и самое начало его любви к ней, которую наивная в таких делах Шурочка Иванцова долго принимала за дружбу.
За этим занятием и застал ее Серж, без всякого предупреждения нагрянувший в Иванцовку.
– Я скучал, – сказал он, торопливо покрывая ее лицо поцелуями. – Я все время думаю о тебе.
– Нас могут увидеть, – она отстранилась и поправила прическу.
– А весьма недурно, – небрежно сказал он, глянув на холст. – Хотя я и не знаток живописи. Весьма недурно для женщины.
– По-твоему, женская рука отличается от мужской? – слегка обиделась она.
– Разумеется, – снисходительно сказал он. – И рука, и ум, все отличается.
– По-твоему, женщины нужны только для удовольствия? – рассердилась она.
– Для чего же еще? А некрасивые женщины и вовсе не нужны.
– Ты шутишь, должно быть?
– Может быть, и шучу, – серьезно сказал он.
– Некрасивые богатые женщины очень даже нужны, – уколола она. – На них очень охотно женятся любители красивых, но бедных.
– И потом ловко водят их за нос, – рассмеялся Серж. – Ну, перестань. Сердится тебе не идет… Признаюсь, я давно уже не был так счастлив, – сказал он, развалившись на траве. Она же опять взялась за кисть и принялась подправлять пейзаж, пока солнце не стало клониться к закату. – Александрин… Иногда мне хочется, чтобы это никогда не кончалось. Ты, я, небо, солнце… Покой и благополучие… Черт его знает! Может, и не надо никуда ехать? Тетушка оставит мне свое имение. Поселимся в нем. К нам не будут ездить, и нас не будут нигде принимать, да разве мы не будет только рады этому? Это же счастье – не видеть здешних дворян, которые, кроме улыбки, ничего у меня не вызывают. Я, признаюсь, с трудом заставляю себя быть с ними любезным. Останемся здесь, Александрин?
– А твои долги? Твоя жена, наконец?
– А что жена? Не станет же она стоять под моими окнами и требовать, чтобы я ее пустил в свой дом?
– Насколько я узнала Екатерину Григорьевну, она станет, – тихо сказала Александра.
– А ведь ты права! – он резко сел. – Станет! Моя жена, скажу я тебе, это черт знает что такое! Я ожидал получить в жены существо кроткое, нежное, ни в чем мне не перечащее. Она такою и была до замужества, клянусь! Обожала меня и была согласна на все, лишь бы пойти со мной под венец. Но оказалось, что я женился на ревнивой, склочной бабе, которая ни за что не уступит своего, и которая, к тому, же совершенно неразборчива в средствах. Вот что значит низкое происхождение!
– Оскорбляя ее ты, таким образом, оскорбляешь и меня! – вспыхнула она. – Я тоже не из знати.
– Ну, не сравнивай. Твоя мать, как-никак урожденная княжна. Древний род, голубая кровь. А она… Она – это черт знает что такое! – раздраженно повторил Серж. – Я ее не то что не люблю, иной раз даже боюсь, хотя я никогда раньше не боялся женщин. Я знал, чего от них ожидать, даже в гневе своем они своей любовью жалели меня. А эта губит, – пожаловался он. – Непонятное что-то – ее любовь. Никак я ее не разгадаю.
– Я не понимаю, к чему ты меня готовишь?
– Я хочу, чтобы ты знала: я от тебя ни за что не откажусь, – серьезно сказал вдруг Серж. – Мои намерения относительно тебя я высказал еще тогда, когда ты не была графиней, но уже была моей. Ты единственная женщина, к которой я привязан. От которой я не могу уйти надолго и навсегда. Мне надо хотя бы знать, что я в любой момент могу вернуться.
– Ты не можешь не понимать, что для меня это оскорбительно, – она сердито отбросила кисть. – Для меня это означает постоянную ложь, двойную жизнь, которой я жить просто не могу! Да и не хочу! По-твоему, я каждый раз должна гадать, от кого мой ребенок, от тебя или от мужа?
– Ну, насчет этого ребенка ты вполне уверена, – усмехнулся он. – Я тут ни при чем.
– И это справедливо, – заметила она. – Ведь мальчик унаследует состояние графа Ланиных.
– Я не понимаю, кого ты больше любишь, меня или его? – раздражаясь, спросил Серж. – Его ты бережешь больше. Заботишься о том, чтобы подарить ему наследника.
– Он мой муж, – просто сказала она.
– Скажи еще: перед Богом и людьми, – насмешливо посмотрел на нее Серж. – Ты же никогда не была набожной. Мораль для тебя ничто, ты всегда поступаешь так, как хочешь, а не как велит тебе долг. Но для меня это значит, что к мужу тебя привязывает отнюдь не чувство долга.
– Я, кажется, начинаю понимать: ты устраиваешь мне сцену ревности.
– Да никогда со мною этого не бывало!
Он вскочил.
– Тогда прекрати немедленно свои упреки. Когда влюбленные предпринимают попытки разобраться в своих чувствах, это означает, что они друг от друга устали.
– Я сам не знаю, что со мной. У меня срочные дела в Петербурге, а я не могу уехать, потому что тетушка меня не отпускает. И ты не отпускаешь.
– В этом ты ошибаешься. Я тебя не держу.
Он подошел и обнял ее.
– Мне кажется, что как только я уеду, я тебя потеряю. Ты опять меня губишь… Помнишь предсказание цыганки?
– Раз ты еще жив, значит, оно неверно.
Она коротко вздохнула и поцеловала его в губы. И все разом было забыто. Они и так уже растратили на пустяки то короткое время, что было им дано. Соболинский и в самом деле не мог надолго оставить тетушку, потому свидание вышло коротким.
Когда Серж уехал, у нее возникло дурное предчувствие.
Три дня спустя, в почтовый день, это предчувствие вполне оправдалось.
– Зайдем в мой кабинет, – скорее приказала, чем попросила Мари. Александра заметила, что в руках она держит письмо.
Они зашли в комнату, прежде бывшую кабинетом Василия Игнатьевича. Теперь он сюда не заходил, полностью переложив все канцелярские дела на старшую дочь.
Мари, с письмом в руке, взволнованно прошлась взад-вперед по комнате, словно не решаясь начать разговор.
– Да говори же, наконец! – не выдержала Александра.
– Я получила письмо от Софи.
– Ах, вот оно что!
– Она пишет, что ты умерла. Двумя днями раньше мне пришло письмо от моей подруги, нашей дальней родственницы, также из Петербурга. Она спрашивает, правда ли, что графиня Ланина скончалась от огромной потери крови вследствие выкидыша, случившегося с ней вскоре после концертного бала? Поскольку я вижу тебя здоровой и по-прежнему беременной, я подумала, что это какая-то ошибка. Но письмо Софи… Ты можешь объяснить, что происходит?
– И как Софи описывает мою смерть? – с любопытством спросила она.
– Якобы по дороге в Иванцовку на тебя напали разбойники. Она спрашивает, где тебя похоронили? В графской усадьбе, в фамильном склепе, или же на нашем семейном кладбище? Что я должна ей ответить?
– А откуда Софи знать, что меня пытались ограбить? Ей что, сообщили об этом разбойники?
– Что я должна ей написать? – сердито спросила Мари.
– Ничего.
– Но надо же опровергнуть слухи о твоей смерти!
– Этого как раз делать не надо. Послушай, Мари… Я у тебя надолго не задержусь. Как только мы с ребенком в состоянии будем путешествовать, я тотчас уеду.
– Почему же ты не можешь уехать сейчас? – с любопытством спросила Мари.
– Потому что мужчину, с которым я хочу ехать, не отпускают дела.
– Я так и думала, – с удовлетворением кивнула Мари. – Ты решила бежать за границу с любовником. Для того и распустила слух о своей смерти.
– Ты хочешь денег за молчание? Сколько?
– Безумная, – покачала головой Мари. – На что мне твои деньги? И что мне в моем положении могут дать деньги?
– Если у тебя будут деньги, ты не должна будешь так много работать.
– И что мне тогда делать? Неужели ты не понимаешь, что тяжелый труд спасает меня от мыслей о моей несчастной жизни? О любви, которой у меня не было? О моих удачливых сестрах, которые все замужем и имеют детей? Думаешь, мне не хочется иметь детей? У меня единственное, что осталось, это мой труд. Забота о хозяйстве, которое я одна подняла. Оставь меня жить так, как я живу.
