– Это и есть мутанты?
– Они самые.
– И они сразу стали другими?
– Да, им не пришлось ждать следующего поколения. Генотипы менялись за считаные недели и месяцы.
– Но ведь это противоречит теории Дарвина!
Я усмехнулся:
– Теории сочиняют люди. И люди же их меняют. За последние восемнадцать лет много чего произошло – из того, что не лезет ни в какие рамки… то есть не отвечает устоявшимся научным представлениям. Думаю, через пару занятий мы этого малость коснёмся.
– А как же естественный отбор…
– Ну, ты задрал, Иевлев! – возмутился Кашин. – Тебе ж сказали – потом! Глеб Антонович, вы ж ещё прошлый раз обещали рассказать про живоглота!
– Про живоглота! Про живоглота! – хором поддержали остальные.
Я решительно махнул ладонью – не люблю базара.
Они притихли.
И я кивнул:
– Ладно. Что вы хотели знать?
– Всё! – выпалил Кашин.
…Было ещё рано. Но солнце ушло за тучи, и казалось, что давно наступил глубокий вечер.
Мелкий дождь шуршал по траве. Пелена окутала овраг.
От росы промокли ботинки, промокли штаны, вода влажно чавкала под ногами при каждом шаге.
Мы оба давно жалели, что решили срезать. По шоссе – пятнадцать километров, а напрямик – меньше десяти, но в такую погоду они кажутся бесконечными.
– А прогноз обещал «ясно», – Володька Пилипенко хрипло матернулся.
– Может, передохнём?
– Ещё чего! Так и до ночи не придём!
Сумрак и дымка сгущались. Уже за считаные шаги ни черта не разглядишь. Нет, заблудиться я не боялся. Но отчего-то муторно становилось на душе – даже здесь, вдали от пройденного периметра.
– Смотри, – шепнул я, трогая Володьку за плечо. – Что-то чернеет – там, в тумане…
Он нахмурился и качнул головой:
– Дерево. Или куст.
– Раньше здесь не было кустов!
– Ты просто забыл.
– Кусты начинаются после родника.
– А вон тебе и родник, – Володька усмехнулся. – Да расслабься ты, здесь не Зона!
Он старше меня на три года. К тому же местный – хорошо знает этот район.
И правда, чего я так разволновался? Тьфу! Словно сопливая девчонка…
Мы идём, не меняя направления, – по склону оврага между болотистой низиной и скрытым в тумане лесом. Собственно, у нас и выбора нет – лезть в чащу опасно, ещё нарвёшься на какую-нибудь «изменённую» травку, а топать по колено в болотной жиже – удовольствие для дебилов.
Володька спокойно шагает по тропинке.
А я… я хочу оставаться дальше от всего, что темнеет во мгле. Иду по осоке и… левой ногой глубоко проваливаюсь в грязь!
Я – дебил!
Пока вытаскиваю ногу – гнилой шнурок лопается, и кроссовка остаётся в болоте. Кое-как её оттуда выковыриваю.
Что за день сегодня?!
Володька смеётся. Но ждать меня не собирается:
– Догоняй!
Я сажусь прямо на мокрую траву, вытираю об неё же облепленную грязью кроссовку. Связываю лопнувший шнурок.
Когда поднимаю глаза – Пилипенко уже и след простыл.
Он что, нарочно?!
– Эй!
Только этого не хватало – остаться тут одному!
Я торопливо обуваюсь и бегу по тропинке.
– Эй! Володька!
А он, гад, не отзывается…
Лишь какой-то странный сдавленный звук долетает впереди справа – от неясного силуэта в тумане.
Я вздрагиваю и делаю шаг в том направлении:
– Дурачок, это ведь не смешно…
Я уже злюсь. Я готов дать ему в ухо – пофиг, что он старше и сильнее! Решительно двигаюсь на звук.
И через десяток метров цепенею, будто примороженная муха.
– …А это мутант или аномалия?
– До сих пор нет единого мнения.
– То есть вообще ничего не понятно? – удивился Данилин.
– А где оно водится? – уточнил Кашин.
– Где? – Я закрыл глаза и провёл пальцами по столу. – А ты вообрази – выходишь ночью из подъезда. Сворачиваешь в тёмный переулок. И вдруг…
Наташа Щерба громко роняет пенал.
Танечка Корчевная на последней парте взвизгивает от избытка чувств.
Мальчишки оглядываются и хихикают.
Я тоже улыбаюсь.
И отворачиваюсь к окну.
…Я вижу Володьку.
Верхняя половина его тела торчит из какой-то чёрной хреновины, напоминающей широкий резиновый раструб. И этот живой колышущийся раструб – часть чего-то огромного, тёмного, скрытого в дымке.
Володька смотрит на меня расширенными глазами. Его губы вздрагивают, будто он хочет крикнуть. Но вместо этого из его груди вырывается всё тот же сдавленный хрип:
– Помоги…
Я бросаюсь к нему, хватаю его за куртку. И меня словно холодом обдаёт. Ноги подкашиваются – ещё немного, и я упаду рядом…
И буду следующим!
Ясная мысль пронзает меня в долю мгновения.
Я отшатываюсь. Отступаю назад.
Раструб шевелится, втягивая Володьку – словно огромная чёрная глотка. Уже только плечи, голова торчат наружу – я слышу, как хрустят его кости…
Но он до сих пор жив.
И смотрит на меня – я почти физически чувствую его боль и ужас.
Дрожащей рукой выхватываю из кармана отцовский «грач» и нажимаю спуск.
Пуля попадает Володьке в голову…
Листья клёна за окном – ярко-зелёные, словно в начале мая. Они похожи на бабочек, когда колышутся в солнечных лучах. Ещё немного – и вспорхнут, закружатся в воздухе…
Что-то хрустнуло в моей руке. Механический карандаш сломался.
Я повернул голову и окинул класс взглядом.
– И это всё? – Кашин разочарован. – То есть до сих пор точно неизвестно, как эта тварь выглядит?
– Неизвестно.
– И что, никому не удалось её поймать или убить?
– Никому, – кивнул я. И уточнил: – Думаю, это не мутант, а существо из другого мира. Что-то вроде живой аномалии…
– Такое бывает? – удивился Иевлев.
– Бывает.
– Интересно, – шмыгнул носом Данилин. – Может, его и нету – этого живоглота? Может, обычные байки, страшилки…
– Не байки. Просто те, кто хорошо его рассмотрел, – ничего уже не расскажут.
Девятый «А» притих.
И первым нарушил молчание Иевлев:
– Но ведь тут противоречие… – любимое его слово.
Громкий и радостный звонок долетел из коридора.
Я изобразил улыбку:
– Всего доброго! Продолжим в следующий раз…
Ребятишки прощались и уходили.
А я всё сидел за столом – опустив веки, вслушиваясь в чириканье воробьёв за окном.
– До свидания, Глеб Антонович!
– До свидания.
Ещё пару месяцев назад я бы и во сне не поверил, что буду вести ОБЖ в школе…
Хотя кто лучше меня сумеет такому научить? «Безопасно выживать» – разве не этим я занимался последние восемнадцать лет?
…Чёрный раструб целиком втягивает тело Володьки. А я до сих пор стреляю в то тёмное, огромное, что окутано туманным маревом. Неясный силуэт едва колышется, разрывные пули уходят, как в болото.
Но я продолжаю давить спуск – будто страх и ненависть не дают мне ослабить палец.
«Резиновый» раструб уползает в дымку. Я медленно отступаю. А большой размытый силуэт как-то странно вздрагивает. И мой столбняк вдруг проходит.
Я бросаюсь наутёк – без оглядки!
Последняя вспышка в памяти – что-то тёмное, нависающее надо мной, как огромная ладонь. Или как раскрытая чёрная пасть…
– Глеб Антонович! – послышалось рядом.
