— Начало очень плохое.
— Не признает Сталина полководцем, — говорю я.
— Волкогонов не понимает одного: Сталин — явление мирового порядка, политик мирового масштаба, руководитель единого хозяйства страны. Сталин и военный руководитель, такой тип полководца, которого мир не знал, не только по его способностям, но и по всему его масштабу.
Вот возьмите вы наше отступление в начале войны. В нем, сначала вынужденном, а потом уже маневренном, был заложен элемент наступления большого. Это рискованно говорить, потому что могут сказать: что же, вы сознательно отступали? Нет, неверно. Сначала вынужденное, а потом уже маневренное. И на этом Гитлер проиграл, погорел. А мы выиграли. Не всегда отступление является проигрышем. Не всегда. Я так думаю.
— Но могут возразить, что армию вначале погубили.
— Я потому и говорю, сначала было вынужденное отступление. А потом вынужденное переходит в сознательное. Такова диалектика. В этом тоже что-то есть, на этом можно поймать противника. А у Кутузова не было сознательного отступления? История его оправдала!
Первоапрельская шутка
Я подарил Кагановичу «Сто сорок бесед с Молотовым».
Написал на книге: «Бойцу ленинско-сталинской эпохи на память о его друге и соратнике по борьбе за построение первого в мире социалистического государства».
Мая Лазаревна напомнила о первоапрельской шутке в еженедельнике «Собеседник», где говорится о том, что в памятник Дзержинскому на Лубянке замурован золотой запас Германии, и об этом знает только Каганович. Сорок пять лет он хранил тайну,…
— Папа не так реагировал, как я, — говорит она. — Мне» звонили: передай папе благодарность, спас нашу страну!
На полном серьезе…
— Надо же такое придумать! — говорит Каганович.
— Мне тоже звонили: спроси у Кагановича, правда это или нет? Иногда и сейчас употребляют ваше имя. Какой-то фильм показывали. Вот, мол, плохо живем. А кто в этом виноват? И ни к селу, ни к городу: виноват Лазарь Моисеевич Каганович.
— Это всерьез было сказано? — спрашивает Каганович.
— Да нет. Вроде хохма.
— Понимаю… Это сказано с иронией, чтоб люди посмеялись, шо и тут, мол, его обвиняют. Понимают, что я сейчас не у власти.
— Я недавно частушку слышал:
По весне у ГорбачеваВ голове проталина.Всю державу развалил,А свалил на Сталина.
Мая Лазаревна рассказывает, что ей звонил сын Демьяна Бедного. Написали, что Демьян Бедный — незаконнорожденный сын царя, поэтому его фамилия Придворов. Его даже за это исключали из партии, а Бедный член партии с девятьсот третьего года. Потом восстановили, потому что было доказано, что это неправда.
— Да, говорили об этом, — вспоминает Каганович. — И раньше говорили, ходило это. Я не могу вспомнить его стихотворение на Ленский расстрел, в «Правде» напечатано. Так написано, что все подымало! А всего четыре строчки… В апреле двенадцатого года. Считался главным нашим поэтом. Вообще сейчас не упоминают никого из народных и рабочих поэтов. Ни одного. И Горького не упоминают сейчас, и других. А ведь много было поэтов рабочих, целая организация пролетарских поэтов. Куда они делись?
Только и воспевают буржуазных во главе с Буниным. Ахматова, еще кто там?
— Пастернак, Мандельштам…
— Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Ахматова и еще какая-то вроде Ахматовой, русская фамилия, — говорит Каганович. — А съезд был всесоюзный писательский?
— В мае должен. Но Михалков сломал ногу.
— Бедный, — сочувственно говорит Каганович. Знает, что это такое.
— Он поскользнулся в Союзе писателей, за ковер зацепился.
— И у меня тоже.
Вручаю свою книгу Кагановичу. Он говорит: — Серьезная работа. «Сто сорок бесед с Молотовым».
— Где послесловие? Кулешов. Он сравнивает, Ленин сказал Спиридоновой, что в политике морали нет, нравственности нет и так далее. Так какая же разница между Лениным и Гитлером? Это, мол, одинаковая мораль.
— Что вы хотите, сейчас Ленина называют главным преступником двадцатого века.
Очень огорчен
— Что делается в Грузии, Армении! Жуткое дело, — говорит Каганович. — Я в последнее время очень огорчен, более огорчен, чем раньше. Но тем не менее я надеюсь, что не удастся развалить колхозы и совхозы, не удастся приватизировать крупные государственные предприятия. Не удастся. Не выйдет. Не пройдет это. Я как-то убежден: не может быть, чтобы у нас в стране это прошло. А если это не пройдет, тогда и государство социалистическое останется. А, если это пройдет, тогда, конечно, на время завоевания наши потеряем.
…Я считаю, что если мы имеем ксерокс, машинистке даем печатать, ей же меньше печатать, — мысль Кагановича направлена на его рукопись.
— Я узнаю насчет ксерокса. Вторая задача — машинистка..
Третья задача, — добавляет Каганович. — Вы будете продолжать читать?
— Да, посмотрим. Тогда давайте отдыхайте, я пойду.
— Иттить надо, — шутит Каганович. — Спасибо, Феликс Иванович, книжку мне дали. Надпись дали хорошую. За это благодарю вас. Спасибо вам за беседу хорошую, приятную. Хорошее дело будет. Одно вы издали, теперь будет новое. Теперь будет редактор. Автор — Каганович редактор — Чуев.
Меня уже называют специалистом по антипартийной группе. Молотов по этому поводу шутил….
Я спросил о В. В. Шульгине. Каганович ответил: Шульгин был из цивилизованных черносотенцев. Теперь ведь не говорят: «капиталистические страны», говорят «цивилизованные страны»!
Шла программа «Время», когда я уехал домой…
21 июня 1991 года. Телефонный звонок.
— Здравствуйте, Лазарь Моисеевич, как вы живы-здоровы?
— Да ничего так, живем.
— Жарко сейчас очень.
— Жарко, жарко, очень жарко.
— Я вас с шестидесятилетием метро поздравляю!
— Да, да.
— Это большое дело было. Причем, самое красивое в мире метро построили в то время, такая гордость!
— У вас как дела?
— Ничего, потихоньку.
— Потихоньку, значит, полегоньку.
Каждый хочет жить
— Показывали вас в одном художественном фильме. Изображены скульптуры, вы стоите и Хрущев: Каганович и Хрущев обсуждают план реконструкции Москвы. Из воска или из чего… Вы в сапогах, во френче наркомовском, что-то руками показываете… Потом, первый исполнитель рок-энд-рола там же.
— Какой исполнитель? — переспросил Каганович.
— Рок-энд-рола, танца.
— Фильм художественный.
— Каждый хочет жить, — сделал вывод Каганович. — Каждый хочет жить, — повторил он. — Вот такое дело.
3 июля 1991 года
Вчера мне позвонила Мая Лазаревна и пригласила на среду, в 17 часов. Она же, как всегда, открыла дверь.
— Немного я тут прихворнул, — улыбается смущенно Каганович, — Но подлечился, вылечился более или менее. У меня бронхи. Подлечили меня довольно крепко. Но жарко очень, душно. Волнуют все проблемы, которые в стране возникают. Все, что происходит в стране и в партии. В особенности, в партии.
— Обидна — все против партии сейчас.
— Не то что против партии — в самой партии не ясно. Что за движение…
Какие они коммунисты?
— Лазарь Моисеевич, скажите мне, вы опытный человек, могли они быть коммунистами, если так легко положили партийные билеты?
— Кто они?
— Ельцин, Собчак, Попов.
— Нет! Ну какие же они коммунисты?
— Шеварднадзе создает новую партию.
— Шеварднадзе не положил билет партийный… Это не партия, это движение, это попытка объединить существующие движения демократические. Демократия России, вот эти Собчак, Попов, Ельцин и, кроме того, видимо, другие демократические организации входят в это движение… Ведь они обычные социал-демократы… Но что это за движение, какое это движение? Что оно собой представляет? По-моему, то, что объявлено сегодня, это чисто буржуазное.
— По-моему, тоже.
— Шаталин, Собчак — это буржуазное, эти за буржуазию, это, если можно так выразиться, «аулес монд». Я так думаю. А как воспринимает народ?
— Шестьдесят процентов приняло участие в голосовании. Из них пятьдесят семь проголосовало за Ельцина. Это значит, что за него проголосовало тридцать четыре, то есть чуть больше трети.
— Как в Америке, то же самое, — говорит Каганович.
— Вы сравнили Америку и нашу страну? Ничего общего…
Хоронят партию.
— Это все меня не волнует. А меня волнует идейная сторона дела. Политическая сторона дела. Программа партии. Что они скажут там о капитализме? Об империализме?
— Ничего не скажут.
— Что они скажут о приветствии к юбилею Второго Интернационала?
— Это от них далеко. Они будут говорить, как нам перейти к рынку.
— Это не программа партии, — возражает Каганович.
