— Тряпка! Ненавижу тебя, ненавижу! — сорвала с пальца кольцо и бросила на стол перед женихом, развернулась и пошла к выходу. Он что-то сказал, мужчины за столом громко рассмеялись. Вильмис на полдороги развернулась кругом, вернулась и влепила ему звонкую пощечину, и опять ушла. За столом опять пошутили, засмеялись и взяли карты, жених извинился, указав на свой мокрый воротник, и пошел к другому выходу, его проводили шуточками, за столом стало еще веселее. Вера усмехнулась и посмотрела на министра, пожала плечами:
— Вот и вся любовь, ноготь ей цена.
Министр улыбнулся, затолкал ноготь поглубже в карман, чтобы его не было видно, загадочно посмотрел на Веру, тихо сказал:
— Так вот, что это. Буду знать.
Она промолчала и опять навалилась на перила, рассматривая зал внизу, министр придвинулся ближе, оперся точно так же, касаясь плечом ее плеча.
— Тогда, у камина, после визита Георга… Я услышал это в первый раз в жизни.
— Что?
— Что меня любят.
Вера округлила глаза и повернулась к нему:
— Шутите?
— Серьезно. Я этого никогда не слышал.
Он стоял очень близко, и улыбался так, что она поспешила отвернуться и изобразить, что увлечена разговором:
— В смысле? Вам тридцать лет!
— И за эти тридцать лет мне никто никогда не говорил этих слов.
— Даже мама?
Он усмехнулся и качнул головой:
— Она не из тех мам, которые сюсюкают с детьми.
— А отец?
— Он — тем более. Зачем ему говорить такие вещи?
— А… пиратка?
— У нас были не особенно романтичные отношения.
Вера стояла молча, чувствуя как пылает все внутри. Слепо смотрела вниз, пытаясь представить такие странные отношения, фантазия рисовала их грубыми и откровенными, это не казалось чем-то плохим, даже очень наоборот. Пытаясь отвлечься от этих темных мыслей, она начала перебирать всех местных знакомых, опять повернулась к министру:
— А Эйнис?
— Нет, — он тихо рассмеялся и качнул головой, — Эйнис — точно нет.
— Хм… — она задумалась, даже пальцы стала загибать, пытаясь все-таки найти человека, который мог бы сказать, а министр мог бы забыть. Но его не находилось. Она посмотрела на загнутые пальцы — четыре. Про Двейна и друзей решила не спрашивать. Подняла глаза на министра и уточнила: — Все, что ли?
— Все, — медленно кивнул он, загадочно улыбаясь.
— Ох и жизнь у вас, — она опять стала смотреть вниз, плечо министра грело ее плечо, раскаляя все тело, она решила бежать, пока не поздно. Не особенно натурально изобразила беззаботный голос: — Так где тусят молодые вдовы?
Он улыбнулся так, как будто актриса из нее так себе, но он не настаивает, жестом пригласил ее на выход и предложил локоть:
— Пойдемте, провожу. А по дороге вы мне ответите на один вопрос.
— Сначала вы мне, — она взяла его под локоть, изо всех сил изображая, что ничего за последнюю минуту не произошло, и что вопрос ее действительно интересует.
— Задавайте, — министр открыл дверь, жестом попросил Веру подождать, и взял у подбежавшего официанта пачку бумаг, пробежал глазами по диагонали, махнул рукой и вернул, жестом отослав парня. Официант убежал, министр приглашающе посмотрел на Веру, уводя ее в очередной узкий проход между этажами, она спросила:
— Каким образом вы можете не позволить принцессе выйти замуж, когда и она, и ее жених, и их родители этого хотят?
Он самодовольно усмехнулся, полушутливо посмотрел на Веру.
— Шантажом, естественно. Страх, боль, насилие — мои методы. Работает безотказно.
— Вы их шантажируете?
Она выбралась вслед за ним из узкой двери, осмотрела широкий полутемный коридор, оформленный в необычном для этого дворца минималистично-геометричном стиле. Здесь не было резного камня, узоров на плинтусах и витражных окон, зато на стенах было много мозаичных, нарисованных, и собранных из металла и камня картин, в полумраке было не видно, но она решила рассмотреть, когда они подойдут поближе. Министр повел ее по мягкому как мох ковру, прогулочным вальяжным шагом, она была не против — соскучилась по тишине. Музыканты из большого зала ушли после последнего танца, но звуки музыки и пения доносились вразнобой из западного крыла, раньше, здесь их уже было не слышно. Она даже не пыталась гадать, толстые стены и ковер за это следует благодарить, или местную магию, просто наслаждалась моментом. Повернулась к министру и тихо спросила:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Так что там с принцессой? За что вы ее так не любите?
— Да плевать мне на принцессу…
«Дзынь.»
— …много чести, не любить ее еще за что-то…
«Дзынь.»
— …ее функция и единственное предназначение — родить наследника. А я не хочу, чтобы она родила раньше королевы Мейрис, это создаст множество проблем. И де'Боннея осчастливить таким браком я тоже не хочу.
— И чем вы ее шантажируете?
— Я шантажирую его. Он просто не делает ей предложение, а она ждет и бесится.
Вера смотрела на стену между двумя массивными двустворчатыми дверями, там была картина из стальных полос и листов, изображающая часть карты континента, над которой распускались стальные цветы.
Она не спросила, они прошли мимо, он продолжил:
— Граф де'Бонней когда-то был маркизом, это титул хозяина приграничных территорий, он дает право сидеть ближе к королю за столом, и другие придворные несущественные плюшки, но главное, он дает право на пятидесятипроцентную скидку по налогам. В древние времена, когда Карн воевал со всеми соседями, эти пятьдесят процентов маркиз был обязан тратить на содержание армии и укреплений, но сейчас графы расслабились, стали ленивыми и жадными, и эти пятьдесят процентов воспринимают просто как приятный бонус к своим доходам. Но после присоединения Четырех Провинций его графство потеряло статус пограничья, и эти пятьдесят процентов скидки он потерял. Для него это выглядело так, как будто налоги подняли вдвое, он был жутко возмущен, и начал искать способы увеличить свои доходы до состояния как было. И мой отец предложил ему хороший способ — построить в его графстве несколько фабрик по новейшим технологиям, как раз можно цыньянцев туда нанять, они дешевые и двужильные. Цыньянцам — рабочие места, де'Боннею — прибыль, Карну — продукцию, все в выигрыше. Он, естественно, схватился за эту возможность. Это было еще до моего рождения, тогда графом был отец нынешнего. Потом через время отец открыл там еще несколько заводов, потом еще, технологии совершенствуются, объемы растут, прибыль растет, жадность тоже растет — она никогда не бывает удовлетворена полностью, это ее главное свойство. А когда у кого-то внезапно появляются легкие деньги, это почти всегда его… скажем так, расслабляет. Расхолаживает, делает самоуверенным, лихим и глупым. Это происходит как с людьми, так и с государствами, и тем более, с княжествами. А у де'Боннеев есть северская кровь, северцы всегда славились национальной такой… почти гордостью — ставить все, идти ва-банк, такая отвага, плюющая на осторожность. Чтобы если выиграть, то состояние, если проиграть — то все подчистую. У них обанкротиться с одной неудачной сделки — почти национальная забава, там миллионеры растут как грибы, каждый год, и так же стремительно превращаются в нищих приживал у более осторожных родственников. И вот на этом де’Бонней и погорел — поверил, что схватил удачу за хвост, и расслабился. Его графство буквально за год стало жить очень хорошо, заводы строились и процветали, зарплаты и премии платились регулярно, выделялись гранты на всякий оригинальный малый бизнес, фермеры побросали поля и ударились в производство совершенно ненужных, но забавных штук, открыли фабрики люксовых товаров для дома, расписной посуды, одежды из элитных шелков и мехов, эксклюзивной ювелирки, феерически роскошных карет. Хорошие, кстати, кареты, я купил самую первую, не пользовался, правда, ни разу — уж очень гламурная. Вам, наверное, подарю.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Вера смотрела на рисунок на стене — там красивая цыньянка, нарисованная струящимися лентами и брызгами алого, рассматривала сквозь лупу лезвие ножа в крови. Они прошли мимо, она ровным тоном спросила:
