– И такое бывает, – солидно подтвердил ещё один гость. – Моя сестра в уборной хотела повеситься, когда сказали про болезнь Дауна у ребёнка. Оставила его, не взяла. Теперь тоже всё молится, кается. Кто-то убедил, что Богу виднее, и надо было принять свой крест.
– Как твоя фамилия-то? – поинтересовался Лобанов. – Малышева?
– Нет, я красивую фамилию оставила даже после развода, – призналась Наталья. – Разве можно сравнить? Только не хотела Андрея тут позорить, а отцу-то уже равно на том свете. Да и был-то он тот ещё жук-навозник.
– Нехорошо так об отце родном! – поджала губы одна из местных интерш. – Он жизнь тебе дал. Да, к тому же, уже покойник, а о них нельзя плохо вспоминать.
– Кто б забрал у меня эту жизнь! – вдруг с невыразимой болью крикнула Наталья. – Провались она пропадом! Квартира, машина, это, – она подергала себя за колье и серьги, – ещё не всё, что человеку нужно. А грех давний, долг на мне камнем висит, и не отделаться от него никогда. Я уж и в церкви ходила, и с батюшками говорила, и монахинями в Пюхтице – ничего не помогает. Хочу хоть на Рождество в Палестину съездить. Может, кто-то там дело посоветует. В Москве, месяц назад, сразу после путча, меня к одному очень известному магу на приём привели. Так он сказал, что вину мою только искуплением снять можно. А как, где искупить – не знает. Просто так просить прощения можно в пустяковых случаях. А мой грех – один из самых тяжких. Страшную вещь он сказал – такое только кровью смывают…
– Ну, Фея, ты и завела на радостях! – ухмыльнулся Лобанов. – Тебе, наверное, проблеваться надо. Было – и было, а потом прошло. Все равно назад его не вернёшь. И чего вы, бабы, только о мужиках плачетесь, будто других скорбей нету?
– А это и есть моя главная скорбь!
Наталья с вызовом прищурила свои прекрасные карие глаза. Всегдашняя лёгкая улыбка пропала с её уст, и лицо выглядело напряжённым, злым.
– Андрей был задвинут на своих лошадях, на трюках и карате. Баба ему была нужна только для постели, а так он меня почти не замечал. Я сидела дома одна, как собака. Думала, ребёнком займусь – не сбылось. Да, завела себе любовника! Просто с горя, потому что муж мой приползал поздно вечером, весь вымотанный тренировками и съёмками. Он ведь жуткий эгоист, все мысли только себе. Нет бы поговорить, утешить, пообещать, что всё будет хорошо. Нет, все должны только вокруг него вертеться, как вокруг Солнца. Короче, залетела я снова, а сама не знаю, от кого из них. Фирмач тогда у меня был уже, иностранец. А тут Андрей возьми да позвоночник сломай! Конечно, я в шоке была, даже плохо помню, как решилась на аборт. Главное, думала, всё разом оборвать, не упустить шанс. Озирский и здоровый-то был ещё тот фрукт, а больной и вовсе, как я думала, в могилу меня загонит. Врачи никаких шансов ему не давали. Кто же знал, что он такой упрямый? Другие-то каскадёры, когда травмы получали, часто спивались, катились по наклонной. Кое-кто и руки на себя наложил. Думаю, что без Ленки, царствие ей небесное, и тут так же было бы. Что ж, я рада, что она двоих детей Андрею родила. А я вот и одного не сумела…
– И чего ты воешь до сих пор? – грубо спросил Лобанов, опрокидывая в себя энную стопку водки. – Вы оба живы и здоровы. Молодые ещё, найдёте себе утеху. Поглядела бы с моё на горе людское, чтобы каждый день – одни покойники, по-другому бы запела. Хорошо тут у тебя! – Матвей оглядел банкетный зал отеля. – Не моя контора с ломаной мебелью! Зажралась ты тут, Фея!
– Не понять тебе, полену, – всё тем же безжизненным голосом ответила Наталья. – Это надо женскую, тонкую душу иметь. Я всё вспоминаю, как пришла в больницу, в Куйбышевскую, документы на развод подписывать. Андрей на меня так грустно посмотрел, а потом подписал. Не выругал, не ударил. Не в его это характере, чтобы таким смиренным быть. Думала, матом покроет при всех…
– И не мешало бы, – заметил Лобанов. – Он, наверное, слабый был после операции. Под наркозом всё иначе видишь.
– Так что мне делать-то, ребята? – Наталья тоже выпила водки, не закусывая. – Как мне поступить?
– В монастырь иди, – махнул рукой Матвей. – Там грехи замолишь.
– Ну тебя, я серьёзно! – Фея спрятала мокрый платочек в ридикюль.
– И я серьёзно! Если гложет червь, разговорами его не вытравишь. Мне вон тоже перед сыном стыдно, а высказать ему это не могу. И бросить дело тоже никто мне не позволит. Взял бы сына домой, а кто заниматься с ним будет? Нинка покойная часто снится, особенно к дождю. И все глядит на меня с укором, всё глядит. Я б даже и в монастырь скрылся, так ведь Ювелир и там меня сыщет…
Матвей вспоминал всё это, пока ехал до Гаврской. Вряд ли Наталья успела позабыть о тех разговорах – было всё три дня назад. Вот теперь и поглядим, как ты любишь Озирского, когда ему небо с овчинку покажется! Правильно тот колдун сказал – только искупить тяжкий грех можно, и кровью очиститься.
Матвей уже привык к мысли о неизбежном самоубийстве. Он хотел умереть в одиночестве, где-нибудь в лесу, чтобы враги не издевались над ним в последнюю минуту. И после не волокли бы труп за ноги по земле, и не прыгала бы голова по корням, оставляя мокрый тёмный след, стукаясь затылком о землю. Лобанов пришёл к этому решению и теперь оберегал его ревниво, зорко, отчаянно. Он боялся, что не доедет до Натали, и какой-нибудь самосвал врежется в его машину, размазав кишки по металлу.
Одежда прилипла к телу от страха и жары. Несмотря на рано сгустившиеся сумерки, из-под земли парило. Объезжая сосны, Матвей всё-таки подрулил к двенадцатиэтажному дому, где жила Наталья. Эх, знать бы три дня назад, спросил бы код! А так придётся ждать здешнего жильца, чтобы открыл дверь и впустил. Святое ведь дело, хоть бы повезло сейчас, и Фея была дома!
Матвей выбрался из машины, отошёл подальше, но в Натальиных окнах на восьмом этаже не увидел света. Неужели зря прокатился, и придётся искать другой выход? Озирский ведь переехал недавно, и где теперь его квартира, Матвей не знал. Впрочем, вряд ли люди Ювелира дадут ему во второй раз встретиться с Андреем, да ещё накануне поездки к стеклотаре…
Тощая тётка в очках, которая гуляла с кошкой на проспекте Тореза, оказалась из этого подъезда. Матвей влетел на лестницу следом за ней, перепугав до родимчика. Тётка заорала, кошка зашипела, но Лобанов уже бросился вверх по лестнице, не дожидаясь лифта, и только на четвёртом этаже пробормотал запоздалые извинения, которых тётка, конечно, не расслышала.
Песок на его зубах так и скрипел, язык был, как деревянный. Его подташнивало то ли со страху, то ли после той трапезы на Кантемировской. Но, во всех случаях, о своём здоровье Матвей уже не думал – это осталось в прошлом. Лишь бы подольше ждали его на кладбище, думали, что приедет прямо в засаду. Али Мамедов приглашал его на ночь и на утро – видимо, тогда и собирались разом покончить и с Озирским, и с Лобановым. Дело слишком серьёзное, раз замочили троих свидетелей. А где трое, там и четвёртому всегда место найдётся…
Около Натальиной финской двери Лобанов вытер изуродованные кладбищенской грязью кроссовки, пригладил встрёпанные волосы и позвонил. Сразу ему не открыли, но Матвей продолжал навить на прозрачную янтарную кнопку с отчаянием обречённого, и в квартире то и дело взрывалась заливистая соловьиная трель. Он знал, что Наталья вряд ли сейчас уедет куда-нибудь, потому что перед сменой в гостинице она подолгу занималась своей внешностью – принимала ванну, приглашала парикмахера и косметолога прямо на дом. Навещали её и портные, и дизайнеры – словом, жила современная Фея на широкую ногу.
Матвей не ошибся, и, наконец, послышались лёгкие, скользящие шаги. Гость между делом подумал, что, возможно, Наталья сейчас не одна. В гостинице у неё бизнес, а тут вполне может быть любовь, и потому надо подготовиться к худшему. Впрочем, Лобанов сейчас в таком виде, что его вряд ли можно принять за Натальиного сердечного друга…
– Кто там? – сонно спросил мелодичный голос хозяйки.
Она, кажется, зевнула и сладко потянулась. Может быть, сегодня вообще в гостиницу не собиралась, а взяла выходной. Сама себе хозяйка, и может решать, оставаться дома или вновь молотить с фирмачами.
– Я, Лобанов! – ответил Матвей торопливо. – Открывай быстро!
– Ой! – Фея удивилась, потому что Лобанов никогда к ней сюда не приезжал. Да и адрес узнал вовсе не от неё, а от Юляши Чернобривец. Она же и показала Наташкины окна, а вот код подъезда Матвей тогда не спросил – не было нужды. – Ты, Мотя? Чего надо-то? – Наталья, похоже, сомневалась, впускать его или нет.
– Я сказал – открой! – Матвей еле удерживался, чтобы не послать её по-матерному. – Дело срочное к тебе. Не тяни – хуже будет! Ты меня знаешь – я хипишиться зря не стану.
Отворив, Наталья появилась на пороге своей шикарной квартиры в купальном, белом в алую полоску, халате. На голове у неё был накручен тюрбан, а лицо густо намазано каким-то розовым кремом. На ногах у неё сверкали восточные тапочки с загнутыми носами, совершенно не идущие к этому халату.
