Впрочем, мадам Тарваль не так легко было успокоить. Она плакала, умоляла, угрожала и снова плакала. Моника ухаживала за матерью, как за больной, но твердо стояла на своем - поеду! И в этом поединке матери, которая старалась спасти дочь от смертельной опасности, и дочери, готовой пожертвовать жизнью ради своего народа, победительницей вышла дочь. Мать покорилась судьбе.
Моника не послала Генриху телеграммы о своем приезде. Она не хотела, чтобы ее видели с ним на вокзале, где всегда было много полицейских и гестаповцев. Уже по приезде от своей родственницы она телеграфировала прямо в гостиницу, назначив время и место встречи.
Генрих сдержал слово. Он появился в штатской одежде, и девушка подумала, что она ему куда больше к лицу, чем ненавистная форма немецкого офицера. На миг Монике показалось, что преграда, лежащая между нею и Генрихом, исчезла. Так приятно было идти с ним рядом, опираясь на его крепкую, теплую руку. Даже разговаривать не хотелось. И Генрих, верно, понял ее настроение. Он тоже молчал. Моника представила себе, что войны не было, нет и никогда не будет. Ей не надо скрывать своих чувств, у них с Генрихом нормальные человеческие отношения. Но чуть ли не на каждом шагу встречались патрули, и тяжелый грохот их сапог почему-то напоминал сейчас девушке глухие удары первых комьев земли о гроб. Нет, забвения не было. Действительность напоминала об оккупации, о том, что она приехала не на свидание с любимым, а за тем, чтобы добыть очень важные для маки сведения.
"Именно сейчас нам особенно необходимо оружие". Настойчиво звучала в ушах фраза, сказанная ей Франсуа накануне отъезда. Разве она не знает об этом сама? Да, оружие нужно. И Моника сделает все, чтобы оно попало к партизанам. "Но из-за этого у Генриха могут быть неприятности, и даже большие",- внезапно подумала девушка. Вот он идет рядом с нею, молчит, но она чувствует, что он тоже счастлив. Как тепло засияли его глаза, когда он увидел ее там, на углу, на перекрестке трех улиц. Интересно, что бы он сделал, если бы догадался, о чем она сейчас думает? Остановил бы патруль, подозвал и отправил ее в гестапо. Не может быть! Даже если бы он мог прочитать ее мысли - он бы не сделал этого. И если бы его арестовали за то, что оружие не доставлено по назначению, он бы тоже не выдал ее. Моника ощущает это всем своим существом. И несмотря на это, она не может быть откровенной. Потому что, если есть полпроцента, даже сотая доля процента сомнений, она не имеет права рисковать всем из-за своего чувства. Даже если Генриху прикажут поехать с этим поездом?
Моника вздрогнула, представив, что Генрих действительно может получить такой приказ.
- Вам холодно, Моника?- заботливо спросил Генрих.
- Да, немного,- машинально ответила девушка, хотя поздняя осень была на диво теплая.
- В двух шагах отсюда гостиница, где я живу. Может, зайдем погреться и отдохнуть?
Моника протестующе покачала головой.
- О, что вы!
- Но ведь мы не раз оставались с вами наедине? И я, кажется, не давал ни малейшего повода бояться меня. Кстати, мне нужно быть в это время дома, я ожидаю очень важное для меня сообщение...
- Вы покончили с делами?
- Абсолютно со всеми! Остался двухминутный разговор по телефону о времени отправки поезда, и я совершенно свободен. Обещаю, скучать будете не больше двух минут...
- Но... - заколебалась Моника.
- Вы не хотите, чтобы кто-нибудь увидел вас в этой гостинице? догадался Генрих.
- Да. Ведь меня тут никто не знает и могут подумать, что я одна из тех девушек... Ведь гостиница офицерская.
- Эта улица достаточно безлюдна. А если будут встречные - мы подождем.
Моника молча кивнула головой и ускорила шаг. Словно хотела поскорее избавиться от ожидавшей ее неприятности.
Курт был в номере.
- Кто бы ни пришел, меня нет! - на ходу приказал Генрих, пропуская Монику в свою комнату.
Теперь, как в первые минуты встречи, неудобно было молчать. И девушка начала рассказывать о своем путешествии, тщетно стараясь найти в нем хоть что-нибудь интересное, смущенная собственной беспомощностью. Да и Генрих был не менее взволнован, чем она. Помог завязать оживленный разговор взрыв в ресторане "Савойя". Моника слушала рассказ, опустив ресницы. Она боялась, что Генрих прочитает в ее глазах нечто большее, чем обычное любопытство. Но когда Генрих, между прочим, рассказал, что он чуть не погиб, девушка вздрогнула.
- Мне все время холодно,- объяснила она.
- Я сейчас дам вам что-нибудь накинуть на плечи,предложил Генрих и хотел сбросить пиджак, но в этот момент в дверь комнаты, где был Курт, громко постучали. Генрих приложил палец к губам, показывая гостье, что надо молчать.
- Обер-лейтенант фон Гольдринг у себя? - послышался хриплый голос.
- Нет, куда-то вышел.
- А ты как тут очутился, Шмидт? Ведь тебя должны были отправить на Восточный фронт? - снова прохрипел тот же голос.
- Обер-лейтенант фон Гольдринг попросил оставить меня при штабе как его денщика, герр обер-лейтенант.
- Верно, не знал, что ты за птица! Но я ему расскажу... А теперь слушай, да, смотри, не спутай. Передай обер-лейтенанту, что поезд номер семьсот восемьдесят семь отправляется завтра в восемь часов вечера. Если он захочет ехать с нами, пусть предупредит, мы приготовим ему купе. Понял? Утром я ему позвоню, болван, а то ты обязательно все перепутаешь.
- Так точно. Не перепутаю! Немедленно передам, как только обер-лейтенант придет или позвонит.
Дверь комнаты, в которой происходил разговор, хлопнула.
- Так вы тоже собираетесь ехать этим поездом? - девушка хотела, но не могла скрыть волнение. Оно слышалось в ее голосе, отражалось в глазах, сквозило во всей ее напряженной от ожидания фигурке.
"Милый ты мой конспиратор, как же ты еще не опытна!" - чуть не сказал Генрих, но сдержал себя и небрежно бросил.
- Фельднер с двумя десятками солдат справится и сам. На шесть вагонов это даже многовато. А мы поедем на машине, так ведь? Как условились. Завтра погуляем по городу, а после обеда можно выехать.
- Нет, мне необходимо вернуться сегодня, я обещала маме, она очень плохо себя чувствует.
- А как кузина, вы же с ней почти не виделись?
- Я ей передала посылку от мамы, а разговаривать нам особенно не о чем. Она ведь только недавно уехала от нас.
- Тогда я предупрежу Фельднера, что выеду машиной, а вы пока собирайтесь. Куда за вами заехать?
- Ровно через два часа я буду ждать вас на углу тех трех улиц, где мы встретились сегодня. Вас это устраивает?
- Вполне. У меня даже хватит времени проводить вас к кузине.
- Нет, нет! Это лишнее!- заволновалась Моника.Она может увидеть в окно и бог знает что подумать!
Генрих с улыбкой взглянул на Монику. Девушка опустила глаза.
После ухода Моники Генрих предупредил Фельднера, чго выезжает сегодня машиной, и дал ему последние указания, касающиеся охраны поезда. Оставалось немного времени, чтобы зайти к Лемке. Тот встретил его очень почтительно и приветливо. Но похвастаться, что напал хотя бы ни след организаторов покушения в "Савойя", не мог.
Генрих высказал сожаление, что должен уехать и это лишает его возможности помочь гестапо в поисках преступника.
Когда через два часа Генрих подъехал к условленному месту, шел густой осенний дождь.
Моники еще не было, и Генрих решил проехать немного дальше, чтобы не останавливать машину на углу - это могло привлечь внимание.
Проехав квартала два, он увидел знакомую фигурку, а рядом с нею женщину, высокую блондинку в плаще. Женщина прощалась с Моникой и пыталась насильно накинуть ей на плечи плащ. Генрих хотел остановить машину, но, вспомнив, что он в форме,- проехал дальше, сделал круг и снова вернулся на условленное место. Моника уже ждала его.
- Напрасно вы не согласились взять плащ. Он бы пригодился нам обоим.
- Разве... разве...- девушка сердито сверкнула глазами. - Вам никто не дал права подглядывать за мною!
- Это вышло случайно. Но я благословляю этот случай, он убедил меня, что это была действительно кузина, а не кузен, и к тому же красивая кузина.
- А вы и это успели заметить?
- У меня вообще зоркий глаз. Я замечаю многое такое, о чем вы даже не догадываетесь, милая моя учительница!
Вскоре машина уже мчалась по дороге на Сен-Реми. Дождь не стихал. Им обоим пришлось закутаться в плащ Генриха. Холодные капли проникали сквозь неплотно прикрытые окошки.
Из Бонвиля Генрих с Моникой выехали во второй половине дня, и теперь Курт гнал изо всех сил, чтобы засветло вернуться в Сен-Реми. Ночью по этим местам ездить было опасно.
Но пассажиры Курта не замечали ни быстрой езды, ни дождя. Они молча сидели, прижавшись друг к другу, им не нужно было ничего на свете, кроме этого ощущения близосш и теплоты, пронизывающего их обоих. Хотелось так мчаться и мчаться вперед, в вечность, где можно стать самим собою, где вместо игры, двусмысленных фраз, намеков можно откровенно и прямо сказать то единственное слово, готовое сорваться с губ, которое каждый боялся произнести:
