Ну ладно, сказал, оступился, ничего, бывает, зато уже сел в автобус и едет, едет искать, спасать, вызволять, выручать - настоящий друг. Право слово, настоящий, имея в виду, наконец, то, как не вовремя и некстати постучал Лысый в дверь с номером 319А.
Ну что ж, пришло время поговорить о девушке, о женщине, сумевшей так находчиво и строго (совсем к тому же недавно) в высокий брюсовский лирический (элегический) момент решительно объявить:
- А ну, отвернись!
Итак, Мельник не шутил, незнакомку в самом деле зовут Алиса. Фамилия ее Колесова (ударение на первый слог). А прозвище - Лиса. Прозвище, к ее зрительному образу отношения не имеющее, оно сугубо силлабического происхождения (образовано ласковой парочкой "лис-лис", обернувшейся ее именем и фамилией, от этого лесного и таинственного приглашения к игре, к веселью, на диво схожего с домашним призывным "гули-гули", "цып-цып" и "кис-кис"). Внешне же... впрочем, автор не готов положиться на тяжеловатое свое стило в столь деликатном деле, как описание внешности, черт нашей малышки (метр шестьдесят), поэтому займет охотно красоту у специалиста: "frail, honeyhoed shoulders, silky supple bare back, chestnut head of hair", ну и так далее. Впрочем, плечи на самом деле круглые, беззащитные, с медовым теплым оттенком, спина же для автора, к сожалению, terra incognita, а волосы попросту черные, рыжина, каштановый кофейный оттенок, капелька молока в нем (вся эта оптика с ее углами падения, преломления и отражения) - всего лишь следы умелого обращения с пергидролем. Глаза зеленые, кошачьи (вовсе не лисьи, что иной раз встретишь, такие, как бы косо разрезанные от кончика носа к виску), две неправильные (скругленные) миндальные косточки. И еще веснушки (прихоть Создателя).
Впрочем, год назад, осенью, когда Мельник впервые увидел Лису, он мог только догадываться о восхитительных сезонных причудах ее пигментации. Осенью, когда группа Ф-12 Новосибирского государственного университете) грузилась в колхозные (имеется в виду не политэкономическая категория собственности, а цель, направление движения), обыкновенные с виду рейсовые автобусы, худенькая (frail and supple), тогда длинноволосая девушка мрачно объявила:
- Я забыла сапоги.
- Беги,- лениво посоветовал, видно, недремлющим Провидением всех ближе к ней поставленный Емеля.
- А ты не сбегаешь?
- Я?
"А почему бы и нет?" - подумал Емеля, не без удивления изучая доселе неведомое, очень занятное существо.
- Запросто, но только с тобой и только наперегонки.
- Идет,- неожиданно легко согласилась забывчивая особа.- С того, кто прибежит вторым, два пива.
- Сколько?
- Два.
Тогда он еще был ближе к сорок восьмому размеру и привычен к ежедневному футболу, а тонкая розовая жировая прослойка, этот признак всех водоплавающих (включая подотряд пловцов-разрядников), всего лишь смягчала, сглаживала рельеф хорошо тренированных Емелиных мышц, но и тем не менее и все же пива он не выиграл. Просто не стартовал, вступил с крошкой в лес, хотел узнать ориентир и азимут, но... короче, на автобус они опоздали и добирались до места с сапогами под мышкой целый день тремя видами вездеходного сибирского транспорта.
Ну а то, чем венчались длинные сентиментальные романы прошлого, после многословных прологов и вступлений, после сорока листов психологической нюансировки и душевного созревания, это счастливое "..." (многоточие), которое уже нагонял, не давая перевести дыхания, эпилог, послесловие и неразборчивый петит комментариев, это великое таинство, кайф, состоялось совсем просто, буквально само собой. Уже там, в колхозе (а может быть, это был совхоз, who knows), она, Алиса, сама поманила его, позвала куда-то в сторону, прочь от костра и песен" куда-то под звезды, к темному стогу.
- Ну же, Мельников, смелее, покажи-ка силу свою богатырскую.
- Господи,- бормотал он минут через десять с растерянностью и восхищением.- Господи, Лиса, так ты, выходит, девочка...
- А ты, ты разве не мальчик?
- По-моему... по-моему... уже нет...
Мельник, смешной Емеля, он думал - вот оно, прощай, оружие, фиеста долгожданная - праздник, который всегда с тобой. Его семь пядей лба блистали бусинками пота, он плохо соображал, он не хотел соображать. он готов был безупречный свой логический аппарат счесть на сей раз обузой, если несговорчивый отказывался ставить знак равенства между (о! sweetest dream) неприкаянной (мокрой, горячей, очами сверкающей) кошкой под дождем и всемогущей (не меняя прилагательных) "goddes of a mountain top", не желал допустить Роберта Джордана в водовороте феерии, в центре безумия "blak as the dark night...".
- Знаешь, Мельников (любила она всех, и его в том числе, звать по фамилии, грубовато и просто, как обращение "эй, мистер"), или машина задавит, или какой-нибудь геморрой, что еще хуже, приключится. И все, одни слезы. Вообще не хочу быть старой, не хочу жить долго, с дряхлыми какими-нибудь пердунами соревноваться, кто дольше пальцем пошевелить сможет. Пф-фф. Надо увеличивать плотность, а не продолжительность, надо успевать, пока та машина с тем геморроем не порешили, кому ты достанешься.
И слова ее не расходились с делом. Полгода не прошло, как на Алису Колесову стали показывать пальцем. "Да нет, не эта... вон та маленькая деваха, видишь... ну, так это она..." Вещи, от коих приличных людей бросало в жар, а у "нормальных" утрачивалось чувство реальности и холодели от растерянности виски, она делала походя, легко и естественно.
- Ты чего усердствуешь? - спросила как-то раз (после очередного вызова в деканат) старосту, педантичного любителя отмечать пропуски.
- Это ты усердствуешь, а я лишь фиксирую.
- Вот так?
- Именно.- Его дальнозоркие глаза за толстыми стеклами роговой оправы глядели не мигая.
- Значит, усердствую?
- По-моему, разговор окончен...
- Ошибаешься, разговор сейчас только и начнется.- И, не раздумывая больше ни секунды, она изящно приподняла кровожадные окуляры с прыщавого носа будущего физика-теоретика и едва ли не одним движением расколола оба о край стола. Красный, с дрожащими губами бедняга еще судорожно фокусировал взгляд на взбесившейся пигалице, она же, спокойно протягивая разом полегчавшую оправу, сухо заметила: - Ну. что стоишь, давай фиксируй.
Улаживали происшествие неделю. Улаживали еще. улаживали часто, за эти самые полгода к "Лисе", через дефис, присоединилось неприятное дополнение "психопатка".
А он все хитрил, все водил себя за нос, Емеля. словно их было две Алисы, одна его Лиса. а вторая их А. Колесова, и связи нет, и он в тени, счастливый обладатель миру неведомого сокровища.
Впрочем, все же в конце первого семестра Ленка Лазарева (вот еще одноклассница Лысого), одногруппница Емели, вдруг заговорила с ним о Лисе. Ленке по распоряжению деканата (не любящего суеты и очередей у заветного окошечка) группа еще в сентябре доверила получать стипендию на всех каждого двадцать второго; в декабрьский день зимнего противостояния Мельников где-то болтался и зашел за деньгами к Ленке в комнату на четвертом этаже общежития.
Ленка оказалась одна и, наверное, поэтому решила завести ненужный совсем разговор.
- Знаешь,- сказала она, как бы оттягивая миг передачи ему в руки тощего конвертика с аккуратной пометкой "Мельников А. Р.",- Саша, я хотела тебе сказать, может быть, это тебе неприятно, но я почему-то думаю, все же, пожалуй, полезно...
Конечно, он сразу понял, к чему такая прелюдия, но грубить и прерывать Ленку не стал просто из сочувствия, а может быть, даже уважения к этой стеснительной, очень доброй барышне (право, гвардейского роста, хоть и не толстой, не обрюзгшей, не пастозной, но невероятно широкой и в бедрах, и в скулах, нескладной, близорукой, однако в самом деле прочитавшей книжку под заглавием "Наука логика"). Итак. Ленка, эта на вид несостоявшаяся героиня первых пятилеток, совсем по-матерински вздумала открыть Емеле глаза.
- Понимаешь,- говорила она с паузами, и было заметно, как созидает, соединяя разрозненные элементы в целостную систему, ее в самом деле светлая голова,- Понимаешь, Саша, ты ведь из породы строителей. Такие, как ты, строят пирамиды и мосты, верят в Бога и хотят жить вечно. Такие, как ты, часто не замечают соседства в мире двух крайностей. Есть люди. я их называю разрушителями, они не верят в чудеса, они ни во что не верят, они сходят с ума от своего пессимизма. У них нет планов, у них нет идеи, и жизнь их кончается с их физической смертью. И самое ужасное для строителя, самая, возможно, трагическая ошибка - это компания разрушителя или "-лей" (ишь, дипломатка!), ибо строитель всегда фантазер и потому слеп. Такая близость сродни опьянению, только... ломать ему естество не дает, а строить времени не остается. Это... Ты понимаешь, о чем я? - Ленка остановилась, задетая должно быть, Емелиной неподвижностью.
- Нет.
- Совсем?
- Совсем.
- Тогда... тогда извини.
- Не за что. Спасибо за деньги.
- Пожалуйста.
Обидеться Емеля не обиделся, слишком уж был самоуверен, скорее развеселился, позабавила Ленкина сложная абстрактная фигура, четвертое измерение, необходимое для такого, в сущности, простого, банального даже намека. Обиделся Мельник, когда разъяснять ситуацию, ставить точки над i (и тильды над п) принялась уже Лиса, впрочем, это все несколько позже, а пока... пока сессия, легко сданная им без троек, а Лисой без завалов. На каникулы домой не поехал.
