- Чижик-пыжик,- завел с бесенком негромкую беседу Коля Бочкарев, Бочкарь, Abbey Road. первым приметивший неизвестного Линнею rodent'a среди всеобщей суеты.- Чижик-пыжик, где ты был? - любопытствовал, заигрывал Коля, внимательно разглядывая лапки и хвостик.- Где ты был, что там пил? - лез Коля в душу млекопитающего.- Почему не хочешь, Джим, дать на счастье лапу мне? - позорно путал Эбби Роуд Божий дар с яичницей, нарушал размер и гармонию.
Но "чижик-пыжик", непростая сия зверюшка, на вопросы (безусловно, бестактные и при первом знакомстве просто неуместные) отвечать не желала, плотоядно облизывалась и на Колю даже не смотрела. Не берусь теперь судить, или в самом деле обуял Бочкаря научный интерес (что вряд ли), или же измучило его (что наиболее вероятно) одиночество пловца, гребущего вольным стилем в 2-этил-2-фенолглумаримидной реке, не знаю и гадать не решусь. Скажу одно, Фенимора Купера Бочкарь читал не зря, ибо, как и положено зверобою, зашел с подветренной (от вентилятора на стойке) стороны, изготовился и прыгнул - и схватил бы, сомнений нет, микки-мауса за хвост, если бы не излишек темперамента, если бы не предательский крик: "Ага-а-ааа!" вырвавшийся у него в волшебный миг полета, один неверный звук, и хвостик выписал в воздухе крендель, оп, и глазки (бусинки, смородинки, пуговки) блеснули весело уже в метре-полутора от места Колиного приземления.
Итак, Коля делал второй заход, вторую зачетную попытку, загонял ушастого в угол между колонной и лестницей, шел, растопырив ладони, публика ловила момент: дамы - затаив дыхание, джентльмены - скаля зубы. Ленивый бармен Толик, криво улыбаясь, выходил из-за стойки, накручивая на кулак несвежее полотенце, а внизу, у входа в заведение, надо же, точность вежливость королей, дружно хлопнули двери казенного "уазика".
Читатель ждет уж рифмы роза, то есть не сомневается... настал святой для автора момент отступить, откашляться и еще раз напомнить, кто в данном случае чей одноклассник. В данном конкретном случае временного умопомрачения одноклассников несколько. Два одноклассника Лысого. это, во-первых, сам Николай Валерьевич Бочкарев, главное действующее лицо комедии здесь у нас, на третьем этаже, а во-вторых, это Лена Лаврухина, жившая в одном дворе с Лысым, в знакомом нам дворе с тополями на нечетной стороне улицы Николая Островского и обучавшаяся вместе с ним в школе, правда, до восьмого класса, до поступления в Южносибирское медучилище. Она, Лавруха. не в курсе наших забав, она стоит внизу, в закутке у пустого гардероба и слушает горячие речи вызвавшего ее сверху сюда почти полчаса назад молодого человека, которого мы легко узнаем по японским джинсам и дудочке, что висит у него на шее на тонком кожаном ремешке.
Еще имеется одноклассник, это Дима Смолер (по прозвищу Смур), он одноклассник Бочкаря по вечерней шкоде рабочей молодежи. (В ШРМ сын профессора кафедры прикладной математики Николай Бочкарев поступил после того, как в начале десятого был исключен из физматшколы.) Смур в ту же школу в то же время поступил после исключения из английской спецшколы. (Кстати, это он, Смур, Дима Смолер, употребил час тому назад третий стандарт немецкого, снимающего ригидность препарата.) Второй, возможно, читатель еще не забыл, под стук и крики "выходи" заглотал Олег, тезка беседующего с Лапшой музыканта Олега Пескова Олег Свиридов, и этот стандарт ему, никому здесь не однокласснику, выпускнику сорок первой (еще тогда существовавшей) школы, "не пошел", не в жилу оказался, не в кайф. Наложился на вчерашнюю ширяловку, аукнулся с позавчерашней дурью, упал на старые (третьего дня) дрожжи - колесики, заполированные парой мутных стограммчиков обыкновенного самогона, но главное, вступил, подлец, в конфликт с беляшами (двумя, рыбными), съеденными вместо обеда с пылу с жару (по одиннадцать копеек штука) в подворотне у киоска.
Итак, когда милицейский хром уже скрипел на лестнице под перезвон подковок между вторым и третьим, когда обернутый полотенцем кулак Толика взвился над темечком готового к прыжку Бочкаря, в тот самый миг, когда медитировавший Смур увидел наконец Махавишну в голубом, тощий кадык прикорнувшего у него на плече Олежки Свиридова предательски дернулся. Раз, два, три, и по счету пять бедняга поехал в Ригу. Хоть мал золотник, но площадь, занятая на полу молодежного бара парой плохо переваренных беляшей, позволяет без колебаний заключить - и тем не менее дорог. Что еще? Самоотверженность Свири избавила Бочкаря от сотряса, мышку от поимки, работников УВД от лишних сомнений, и кроме того, вслед за вторым и на третьем этаже был вымыт пол. Красота.
Кому повезло? Повезло обделенной колесами Лапше. Кстати, свое смешное прозвище Ленка Лаврухина заработала на школьных турслетах. Таких шумных мероприятиях, коими в те давние времена заканчивался учебный год в школах областного центра. Сразу несколько школ отправлялись пешком километров за пять от города к речке Люскус, жгли там костры, купались в ручье, ориентировались на местности и так далее и тому подобное, и по усам текло, и башка дурела. Лапшой Ленка стала из-за своей твердой убежденности, отмеченном с пятого класса, в необходимости гарнира к тушенке. После восьмого, мы знаем, Ленка двинула в медучилище, выучилась на медсестру и ко дню, когда началось наше приключение, даже успела немного поработать по специальности в третьей городской поликлинике. Где больные, кстати, с ходу, толком и не разглядев ее, тут же начали, раздражая озабоченное показателями начальство, упрекать в неаккуратности и недобросовестности. Жаловались, например, будто бы медицинская сестра Лаврухина ставит им не то. Эффект от ее уколов кое-кому представлялся несравнимым с действенностью инъекций Анны Андреевны Смыгиной или Любы Ямщиковой. Впрочем, что правда, то правда, в самом деле, еще в медучилище Ленка очень ловко научилась (спичкой и ваткой запаивая родимые) разбавлять, а то и заменять содержимое иных ампул на невинный демидрол, сэкономленный же материал ширяла сама себе. Теперь нам, конечно, ясно, почему она в такую погоду носит свитер с длинными рукавами руки у нее неэстетные, все в точечках и шрамах.
Примерно такие же руки у Олега Свиридова, но в отличие от Ленки он колет в ускользающую вену не казенный, проверенный электроникой продукт, а сваренную им самим из в те времена беззаботно и повсеместно произраставшего мака ханку. У Бочкаря и Смура руки чистые. Кстати, выгнали их из разных школ за общий грех. За общий изъян, за отсутствие товарищеских чувств к однокласснику Смура (тезке!) Диме Рукавкову (не правда ли, славная фамилия, так и просится в какой-нибудь "Кортик" или "Бронзовую птицу"). Втроем молодые люди наелись венгерского транквилизатора, запили рислингом и, кажется, неполной бутылкой коньяка. Но если Смур с Бочкарем под черно-белое "видео" программы "Время" принялись внимать Уэйкману, то склонный к романтике Рукавок не послушался уговоров (попросту вырвался и убежал), отправился к девочке (что-то, видно, недосказал с утра, повздорив). Стоял ноябрь, самый его конец, лежал снег, и термометр показывал минус пятнадцать. На Бульварной, не дойдя квартала два до дома возлюбленной, Димка, изнывая от жары, снял пальто, а потом и вовсе присел у панельной стены дома номер семь. Тут десятиклассника шестьдесят шестой английской спецшколы поутру и нашли.
Итак, невзначай мы выполнили данное давно, еще в первой части обещание познакомить читателей с будущими объектами диспансерного учета известной своим передовым вычислительный (да-да) центром южносибирской психухи. Впрочем, попытаемся взглянуть на происходящее не из окна учительской или жэка.
Попробуем обобщать, назовем безрассудство - испытанием, а идиотов добровольцами. Естествоиспытателями. Да, да, послушаемся поэта, станем искать смысл в созвучиях. Бросим взгляд на героев нашего приключения (педант Лысый и сумасброд Штучка, эгоист Емеля и бескорыстная душа - Лапша, бешеная Лиса и неразговорчивый Дима, злюка Смолер, по прозвищу Смур), заглянем им в глаза и убедимся, холодея от внезапного открытия,- все они вместе и каждый в отдельности дерзкие (или наивные), умные (или психи безмозглые), но все до единого искусители естества, "изведыватели и дознаватели" души своей и плоти. В самом деле, заблуждается Саша Мельников, не исчерпывается даром логарифмировать гармонию талант испытывать естество. Нет, в поколении автора не было заурядностей, если речь о способности пробовать. Все, что нагромождено и рассеяно между плюсом и минусом у знака оо, по крайней мере, отчаянно старались изведать, испытать, повидать и через все пройти дети периода застоя и временных негативных тенденций в надежде открыть тот сказочный предел, где исполняются желания. И потому (заодно упреждая любителей раздавать оскорбительные для слуха определения вроде perdu) автор сам выбирает для своих сверстников нужный ярлычок - естествоиспытатели.
Ну, а теперь, задумчиво глядя в пустоту, встряхнем кудрявой головой и возвратимся на брега Томи, где некогда (лет тринадцать назад) гуляли наши герои.
