Дарья велела Марфуше идти в контору, и Миша из окна чайной увидел, как она, бледная и разом осунувшаяся, накинула на себя полушубок и пошла к управляющему, а через некоторое время Абрам Филиппович и кучера Никанорка и Матвей повели ее со связанными руками, подталкивая, а она плакала и не хотела идти.
Мишу позвали к столу, и он, как всегда, перед тем как сесть за стол, посмотрел во двор. Заметив, что Марфушу повели, мальчик, не думая о последствиях, выскочил через девичью как был, в одной рубашечке, во двор и по снегу побежал освобождать Марфушу. Миша бросился с кулаками на Абрама Филипповича, укусил ему палец и стал кидаться на кучеров, которые вели девушку. Все растерялись и остановились, в недоумении переглядываясь.
Наконец Абрам Филиппович опомнился, быстро подхватил мальчика на руки и понес домой. Миша укусил его за ухо. Тем временем из саней возле девичьей выбежали Христина Осиповна в одном платье, Андрей Соколов, Лукерья. Управляющий передал ребенка на руки Андрею и стал отирать кровь с уха.
Миша находился в состоянии неистовства. Его внесли в чайную комнату, а он опять бросился к окну и стал выкрикивать: «Куда увели Марфушу?» Мальчик схватил с накрытого стола нож, бросился на бабушку и замахнулся на нее; Андрей Соколов едва его удержал.
Доктор Ансельм Левис посоветовал Арсеньевой вернуть Марфушу в дом, чтобы успокоить ребенка. Мише показали в окно, как Дарья Куртина побежала по снегу тоже в одном платье и что-то сказала Абраму Филипповичу и как тот, посасывая укушенный палец, распорядился. Кучера развязали руки Марфуше; девушка бегом бросилась домой, и Миша побежал к ней навстречу.
Мишу умыли, переодели. Бабушка сказала, что он, наверное, убьет ее своим поведением. А Марфуше не велели больше ходить в часовню и приказали работать в усадьбе, так что отцу ее никто не помогал.
Сцена с Марфушей произошла при гостях. Мишу раздражало, что в доме у Арсеньевой постоянно бывали гости: то соседи, то какие-то малознакомые люди приезжали по делам; бывали даже офицеры из полка, стоявшего в Чембаре.
После обеда все усаживались в зале за карты, и девицы танцевали с офицерами. Пашенька выступала в первой паре. Арсеньева любила сватать молодежь и приглашала женихов.
Мишу тоже выводили в зал. Гости ласкали его, целовали, брали на колени, играли с ним в жмурки, в кошки-мышки, пока старики перекидывались картами.
Но Миша вяло играл со взрослыми. Казалось, он совсем был здоров, но после приступов гнева мальчик опять начинал тяжело ходить, как бы хромал на обе ступни, тяжело ковылял и часто падал.
По-прежнему он чертил мелом на сером сукне разные линии и фигуры и проводил долгие часы за этим занятием. Чертя, он напевал, а иногда бормотал слова в такт и так углублялся в это занятие, что бывал недоволен, когда Христина Осиповна, отрываясь от своего вязанья, говорила:
— Мишенька, пора кушать. Дарья приходила — говорит, сейчас подают.
Няня Лукерья тщательно умывала его и переодевала, вела в чайную комнату, а он бежал к окну смотреть, что делается во дворе. Но Андрей Соколов его подхватывал и усаживал в высокое креслице, потому что бабушка не велела ему долго стоять у окна. Лукерья стояла за его креслом; в кармане она держала несколько чистых салфеток наготове.
Обычно к столу собирались бабушка, Христина Осиповна, Миша, доктор Ансельм Левис и Пашенька, и все они считали своей обязанностью напоминать Мишеньке, что надо хорошо кушать, и все показывали ему в этом пример. Но ребенок, сидя на высоком стуле, повязанный салфеткой, брезгливо морщась, раскрывал рот, и няня Лукерья заставляла его съедать обед, а главное, ненавистный ему кресс-салат: доктор Ансельм Левис верил в целебную силу фруктов и зелени.
Мишу заставляли ежедневно есть то шпинат, то салаты, приготовленные по-разному, но кресс-салат с черным хлебом — обязательно каждый день. Но все-таки мальчик болел, у него выступала сыпь по всему телу. Кожа от расчесывания покрывалась струпьями, так что по ночам сорочка опять стала прилипать к телу. Доктор Ансельм Левис кормил Мишу серой в облатках и утверждал, что это лекарство прекрасно очищает кровь и излечивает золотуху. За обедом доктор присутствовал неизменно, с удовольствием кушал блюда, которые сам же заказывал, и из года в год толстел и здоровел.
Арсеньева была довольна, что он взял на себя труд ежедневно проверять провизию и составлять меню.
Однажды, когда сыпь особенно измучила Мишу, Арсеньева стала расспрашивать доктора о пользе серных ванн. Он подтвердил, что мадам права: серные ванны излечивают самые тяжелые случаи кожных болезней, очищают тело человека, закаляют кожу на много лет. С древних времен считают, что это лучшее средство от золотухи.
Арсеньева предложила:
— Может быть, еще раз съездить на Кавказ? Сестрица Екатерина Алексеевна очень зовет опять погостить в Шелкозаводске. Ведь после первой поездки на Кавказ и я и Мишенька стали ходить! Конечно, поездка трудная, черкесы нападают на мирных путешественников. Но сестрица обещает, что нас опять встретят и проводят…
Миша захлопал в ладоши от радости и стал проситься ехать на Кавказ.
Так, начиная с зимы, Арсеньева стала готовиться к летней поездке, о чем и написала брату Александру Алексеевичу.
Глава IV
Сказки о Степане Разине. Погорелец Паша Сорокин. Елка. Игры с дворовыми
Зима наступила как-то сразу: снег шел подряд два дня и улегся все сравнявшей пухлой пеленой. И, если только чуть заплутаться, можно было свалиться в овраг.
Снег запушил балконы нижнего этажа вплоть до перил. Увидев такой снежный завал, Миша попросил, чтобы очистили входную дверь, а то нельзя было выйти гулять.
Через несколько дней дворовые ребята уже катались на самодельных коньках по пруду — он подернулся крепким, чистым льдом.
Днем, в тихую погоду, ясно смотрело солнышко, но к вечеру разыгрывался ветер; он пронизывал прохожих насквозь, до костей, и то гудел, то свистел, то завывал в печной трубе. Снежные заносы заметали дорогу, и она сделалась выше, чем обычно. Зимой, когда бывало двенадцать — пятнадцать градусов мороза, можно было, закутавшись в тулуп, ехать с приятностью в открытых санях: воздух свежий и легкий, морозец пощипывает, но легко дышится.
…Ежедневно появлялся управляющий Абрам Филиппович. Человек он был еще не старый, подвижной, с быстрыми глазами, очень угодливый, неглупый и знающий, а главное, не только готовый исполнять в мелочах волю своей госпожи, но и предугадывать ее желания. Усердие его Арсеньева принимала как должное, но ценила своего управляющего и постоянно награждала его — правда, за счет крестьян, но награждала так, что он оставался доволен. Абрам Филиппович входил всегда осторожно, внося с собой струю морозного воздуха, несмотря на то что бабушка велела ему отогреваться, прежде чем входить к ней; но он всегда торопился. Стоя на пороге, он долго кланялся в пояс, покамест Арсеньева ворчала:
— Опять явился, как ледяной статуй! Так и разит от тебя морозом!
Соколов, конфузливо пряча красные руки за спину, опять кланялся и начинал обычное вступление:
— Честь имею рабски донести: делов по горло. Скажем, морозы ударили, со скотом управляться надо.
— Корму, что ли, не хватает?
— Корму-то хватает. Как велели, кормим мякиной да яровой и отчасти озимой соломой, от этого корму и навоз подходящий. Нет, не в том дело. Нет порядочных помещений скоту. Хлевы-то из плетня, едва помазаны глиной, да и то разве можно сказать, что это хлевы? Крыши-то над скотом нету! Мерзнут коровки. Молока намного меньше дают.
— Ну так что ж! И у батюшки моего стояли, и у братьев в имениях коровы стоят на воле в зимние стужи, и ничего! Привыкли к воздуху, и сам знаешь, как коровы выносливы. Весна придет — отогреются. Телят, лошадей и Мишенькиных симменталок поставь в закрытых сараях, а этих оставь!
— Сумлеваюсь я, барыня-милостивица. Начались Никольские морозы, а самые лютые — рождественские и крещенские — впереди, да и февраль иной раз стоит холодный. Позвольте-ка лучше коров поставить в зерновой амбар, там половина помещения пустая.
— Ого! Все зерно провоняет твоими коровами. Уж ежели надо скоту тепло, то поставь их лучше в деревню и вели мужикам за ними ухаживать, в избах-то у них места хватает! Выбери малосемейных и к ним поставь. Свиней сгони в сарайчик, также и овец, а птица давно снята с пруда.
Затем следовал подсчет, сколько еще можно продать замороженного мяса и птицы.
Миша слушал, зевая, эти разговоры. В морозы соседи почти перестали ездить, каждый отогревался в своем углу. Отец давно не приезжал. Миша скучал и просил бумаги для рисования, но весь запас кончился, и бабушка давала мелки, чтобы рисовать на доске.
Зимой темнело рано, и под окошком слышался лай спущенных на ночь собак. Сторож бродил вокруг барского дома с колотушкой, и однообразный звук этот, казалось бы, должен был наводить сон, но Миша спал плохо. Тени от свечей на светлых стенах то увеличивались, то уменьшались. Мальчик наблюдал их вздыхая. Иногда он просил своего дядьку Андрея рассказать ему про старину, и тот охотно повторял сказку про Степана Разина.
