Бабушка, Лукерья, Христина Осиповна и Андрей ловили Мишеньку, но он отбивался и объяснял, что видел во сне, как мама стоит на пороге; надо раскрыть дверь или окно, и тогда она войдет.
Бабушка плакала и волновалась, ожидая беды. И действительно, у Миши к утру открылся жар. Он повторял одно только имя со страстным призывом и нежностью; он верил в чудо, верил в возвращение матери, протягивал к ней руки, как бы желая обнять ее и прижаться к ее груди.
Потом он явственно сказал:
— Бедный мальчик! Совсем один. Даже дедушка его не берет.
Арсеньева велела вызвать Абрама Филипповича, дала ему несколько ассигнаций и что-то зашептала. Вскоре в барский дом явился старик Сорокин из сторожки и сказал, что хочет взять мальчика к себе. Дед низко кланялся Арсеньевой и благодарил за помощь.
Мише показали дедушку. Мальчик удивился, какие у старика застывшие, неподвижные, «как у черепахи», глаза. Миша обрадовался, что, оказывается, старик любит Пашу и берет его к себе жить. Арсеньева даже вызвала кучера Никанорку, велела ему свезти больного в сторожку и разрешила внуку подарить Паше свою одежду, башмачки и немного игрушек, после чего стонущего ребенка увезли.
Через несколько дней всеведущая Дарья потихоньку доложила Арсеньевой, что Паша помер, но сенные девушки услыхали и стали шептаться. Юный Лермантов услыхал, вздрогнул, задумался, мрачно поглядел большими черными глазами на бабушку и сказал, что Паше лучше умереть, чем жить. Бабушка испугалась, каким тоном это было сказано, и решила чем-нибудь развлечь Мишеньку, поэтому велела готовиться к святкам.
После обеда оставались сидеть в чайной комнате и клеили игрушки для елки. Христина Осиповна была мастерица вырезывать разные коробочки, фонарики, хлопушки и муфты из цветной бумаги. Доктор Ансельм Левис умел лепить фрукты и овощи, красил их, мазал белком и посыпал борной кислотой, отчего яблоки и груши, морковки и огурцы начинали блестеть. Увлеченный рукоделием, он стал делать грибы и даже виноград, а потом так вдохновился, что слепил из соломы несколько гнездышек и туда положил настоящие воробьиные и ласточкины яички. Илья Сергеев лепил ангелочков из воска, колыбельки с новорожденными, и его работа восхищала Мишу; он взял кусок воску и сам стал лепить. Пашенька мастерила балерин с пышными юбками из тюля и с роскошными шляпками на голове. Бабушка вбивала в орехи тонкие лучинки с цветными ленточками, потом обмакивала орехи в белок и облепляла тончайшим листком сусального золота. Лукерья плела маленькие корзиночки из соломы и красила их в разные цвета.
Взрослые наслаждались этим занятием, но Миша вскоре заскучал.
Однажды, когда приготовления были в разгаре и все оживленно смеялись и переговаривались, любуясь своими произведениями, Миша мечтательно спросил:
— Бабушка, ты любишь стихи?
Арсеньева вскинула очки на лоб и спросила в недоумении:
— Не понимаю, какие стихи?
Мальчик произнес медленно:
— Люблю стихи! Хочется послушать.
Христина Осиповна, доктор и Ефим Яковлев продолжали делать свое дело, но бабушка крикнула:
— Дашка, собери девок и ступай поищи стихи!
— Чего-с? — переспросила Дарья и заморгала.
Видно было, что она сразу не могла сообразить того, что от нее требуют.
Через некоторое время она вернулась, видимо огорченная, что не может услужить, и в недоумении сказала:
— Простите, барыня-милостивица, только не знаю, где их искать. Стихов в новом доме нетути.
Арсеньева спросила:
— Пашенька, а у тебя нет стишков?
Пашенька покраснела и ответила смущенно:
— Альбом остался там…
Арсеньева сразу же вспомнила:
— Альбом-то у нас есть! Дашка, принеси-ка сюда альбом Марии Михайловны.
После того как альбом был принесен, бабушка стала читать некоторые стихи, и все присутствующие очень одобрили их; Миша тоже долго и задумчиво слушал.
Было еще рано, сумерки только сгущались, но Миша попросился спать. После умывания он заглянул в окно. Черные ветви деревьев покрылись снегом, грачи и вороны каркали, пролетая и торопясь куда-то. Миша позвал бабушку.
— Ты, милок, заболел?
— Скучно…
Равнодушный, лежа в своей кроватке, он сказал бабушке, что теперь понял: в этом доме он нужен только ей одной, и поэтому за любовь он всегда будет прощать ее и любить.
Потрясенная бабушка предложила сделать для него все, что он захочет, но он вздохнул и сказал, что ему ничего не надо.
К сожалению, она не понимала того, что он хотел, и из-за этого с ней бывало скучно.
— Бабушка, когда ты была молодая, ты песни пела?
— Нет, Мишенька, голосу бог не дал.
— А книжки читала?
— Нет, дружочек, времени-то не было читать. Пока с управляющим поговоришь, пока владения обойдешь, пока все подсчитаешь — какие тут книжки! Впрочем, псалтырь читала для душеспасения. А вот дедушка твой — он великий охотник до книг был…
И Арсеньева рассказала про театральные представления в большом доме. Начав с одушевлением, она вспомнила кончину мужа и недовольно умолкла.
— А ты танцевала, бабушка? У тебя была талия?
— До поры до времени и я плясала, да после знакомства с Михаилом Васильевичем танцы бросила. Сам знаешь — пока урожай подсчитаешь…
— Бабушка, а ты на небо смотрела?
— Зачем, Мишенька, в небо смотреть, когда на земле столько дела? Об одном доме и то забот тьма. Надо доглядеть, чтобы чист был, запасы припрятать, распределить, что продать, что оставить…
— Бабушка, а ты молодая была? Или уже с детства распоряжалась?
— Не дай бог свою власть в доме упустить.
— Я спать хочу. Только, когда вырасту, все по-своему буду делать.
— Ах, батюшка мой! Почему так рано спать? Вижу я, что ты скучаешь со мной, старухой… А может, хочешь, я девок тебе соберу, пусть повеселят моего миленького!
Она позвала Дашу, и через несколько минут вошли Марфуша, Сима, Матреша, Саша и Дарья. Все успели переодеться в новые сарафаны; девушки как на подбор — молодые, хорошенькие. Все, стесняясь, стали вдоль стены, ожидая приказаний.
— Хочешь, Мишенька, они тебе спляшут или песню споют?
А ну-ка, девки, пляшите русскую. Андрей, тащи свою балалайку!
Зашуршали накрахмаленные сарафаны; сильные, загрубелые в работе руки выгибались плавно, как лебединые шеи; молодые лица, отдаваясь веселью, расцветали и хорошели.
— Э-эх! Восемь девок, один я! — воскликнул, смеясь, Андрей и пошел вприсядку, сам себе наигрывая.
Миша попросил:
— Дай им, бабушка, угощения. Пусть еще попляшут!
Так и повелось. По вечерам стали приходить девушки.
Приближались святки. Девушки садились на полу, размещаясь в кружок, пели подблюдные песни и гадали: заставляли петуха клевать зерно — у кого у первой клюнет, та первая и замуж пойдет. У всех поклевал зерна петух, а у Матреши и Симы не пожелал — очень огорчились девушки. Потом смотрели в стакан с водой, куда брошено было кольцо. Выходили на двор, бросали через дом Абрама Филипповича кто свой валенок, кто лапоть. Матрешин лапоть так и застрял на крыше. Смеялись над Матрешей девки, а она даже заплакала от обиды, что ей замуж не идти: жених-то есть, а замуж нельзя!
Миша дразнил девушек, что прошлогоднее гадание не все сбылось. Девушки смущенно посмеивались, но все-таки гадали.
Бабушка велела вырубить в лесу большую елку, и в зале запахло свежим морозцем. Целый день взрослые обвешивали елку игрушками и сластями. И Миша сначала им помогал, но скоро устал и прилег на диван, глядя на приготовления.
На святки приходили в барские покои ряженые из дворовых; они плясали, пели, играли кто во что горазд.
Как только появлялось новое лицо, Миша бежал в диванную и говорил:
— Бабушка, вот еще один такой пришел!
И ребенок описывал всех как умел, каждую новую фигуру.
Ряженые, которые потешали барыню во время святок, освобождались от барщины.
Они ходили для веселья в необычной одежде — в пестрых нарядах: посмеяться, поплясать. Ходили по домам стайкой, как гуси. Нарядился один парень в овчинную шубу навыворот и рога себе приставил — вот те и козел, бьет в барабан; дед Мороз в белом зипуне и цветном колпаке ведет за собой Снегурочку в пестрых лентах; молодая красавица оденется русалкой, распустит волосы и зелеными матерчатыми листьями обовьет себе кудри и стан.
Ряженые водили под зажженной елкой хороводы, завлекали и Мишеньку, и он один среди взрослых весело топал ножками, дивуясь на невиданные чудеса, но никого не боялся, а всякого ряженого желал рассмотреть получше. Мальчик ко всем доверчиво шел — ему нравилось бродить как бы в заколдованном царстве, не похожем на будничный день.
Хоть девушки и гадали барчуку, что он очень скоро поправится, но и новый, 1820 год Миша встретил в своей маленькой кровати с перильцами и до весны лежал, худея и тоскуя, глядя в окно задумчивыми темными глазами. Он разлюбил игрушки и, скучая и страдая, капризничал.
