презрением, но каждый презирал по-своему.
Марина предвидела, что должно будет произойти, а потому ее презрение было всеобъемлющей и рвущейся наружу ненавистью. А Константин готов был разорвать женщину за то, что не мог сломить ее волю.
Он чувствовал, что, даже взяв ее силой, все равно не будет ощущать себя победителем, ибо не сможет овладеть ее душой. Это бесило его. Бесило еще потому, что Марина сопротивлялась, хотя была полностью в его руках. Только он сейчас мог диктовать свои условия. По праву сильного.
Константин достал из кармана ключи от дома и протянул Марине:
– Топай, открывай!
Она взяла ключи и, не раздумывая, забросила их в траву.
Аспенский проследил, куда они упали, затем повернул лицо к женщине, глянул исподлобья недобро:
– А теперь иди и подними их!
– Отвези меня назад! – потребовала она.
Константин резким движением выдернул Марину из машины и ударил по лицу. Она отшатнулась и кинулась в драку. Но его кулаки не оставили ей шансов. Он схватил женщину за шею и потащил к месту падения ключей, стал свирепо пригибать к земле:
– Подними! Я кому сказал!
Она рухнула на колени, уперлась руками в землю, продолжая сопротивляться.
Он стервенел, пытаясь добиться своего. Однако, негодуя, соображал, что на ее лице не должно остаться никаких следов, а потому бил по телу. Затем повалил набок, сам нашел ключи и стоял, ждал, когда она станет на ноги.
Но стоило ей подняться, подхватил и насильно потащил к дому. Она хрипела и билась в его руках. Аспенский открыл двери и втолкнул женщину внутрь. Насильно заволок в ванную комнату, насильно сорвал с нее грязную одежду, пустил в ванну воду. Женщина дышала с трудом, грудь и ребра болели.
– Дура, – равнодушно сказал он. – Не выводи меня из себя. Ничего этим не добьешься! Мойся! – И вышел.
Под душем Марина немного оклемалась. Положение было безрадостным, если не сказать отвратительным. Никогда не думала, что Аспенский посмеет с нею так обойтись. Ошибалась. Очень ошибалась. Потому что всегда полагала, что она не такая, как Вероника. Уж она-то сумеет постоять за себя. И что получается? Да, она не такая, как Вероника, но он-то все тот же. Что его могло изменить? Смерть близких людей? Нет. Горбатого может исправить только могила. И эта пословица о нем.
Марина рассматривала себя в зеркало. Все тело в синяках, до груди и ребер больно дотронуться. От бессилия слезы наворачивались на глаза. Зачем она села в его машину? Зачем? Дура. Дура. Дура. Задушила бы его, негодяя.
Помывшись, вышла из-под душа, накинула на плечи большое махровое полотенце, аккуратно промокая больные участки тела. Боже мой, совсем недавно Павел Хавин любовался ее телом и целовал его. Посмотрел бы он сейчас, во что Аспенский превратил его. У нее снова навернулись на глаза слезы. Она всегда считала себя сильной. Выжать из нее слезинку было не так просто. Оказалось, все это полная чушь. Перед подонком она такая же слабая и беззащитная баба, как тысячи других. А Павел далеко и защитить не сможет. Остается только одно, самой биться с Аспенским до последнего.
И вот он, легок на помине. Распахнул двери ванной и бесцеремонно уставился на нее. Марина закипела от негодования. Ей что-то попалось под руку, она схватила и швырнула в Константина. Не учла одного: Аспенский ждал такой реакции. Был готов к ней. Увернулся. И нанес Марине удар в солнечное сплетение. Она охнула и согнулась.
Он подхватил ее на руки и понес в спальню. Там набросился на женщину жадно и исступленно. Она кусалась и царапалась, а он ломал ее сопротивление и насиловал.
Когда все закончилось, откинулся на подушку, довольно урча. Марина с трудом поднялась с кровати, нашла свою грязную порванную одежду и стала лихорадочно натягивать на себя. С ненавистью повторяла:
– Ты поплатишься за это, ты скоро поплатишься за это!
– Дура, куда собираешься, темно уже, оставайся у меня! – ухмылялся он.
Но женщина шагнула к двери, услышав, как в спину ей выстрелил его голос:
– Ты все равно скоро приползешь ко мне! Никуда не денешься. Сама приползешь.
Марина выскочила на улицу, пронеслась по темному двору и выбежала за ворота. На дороге долго голосовала проходящим машинам, пока одна не остановилась. Водитель изумленно окинул ее взглядом, но ни о чем не спросил. А когда въехали в город, все-таки задал вопрос:
– Куда тебя подвезти?
Она оказалась не готова ответить. Всю дорогу в голове не было никаких мыслей, только чугунная тяжесть и звон в ушах. Водитель повторил вопрос:
– Куда ехать?
Марина вздрогнула. Куда, куда? В гостиницу в таком виде нельзя. У Адаевских тем паче делать нечего. К другим знакомым и подавно идти не стоит. Был еще где-то Пашка. Но вдруг он теперь не один, а тогда ее появление вряд ли обрадует его. Остается только Андрей. И женщина твердо назвала адрес мужа.
Водитель надавил на педаль газа. Скоро высадил возле дома и умчался.
Марина поднялась на этаж, позвонила в дверь длинным настойчивым звонком. Андрей открыл, и зрачки вспыхнули радостью. Засуетился:
– Мариночка, ты вернулась? Я знал, я знал, я верил, что ты вернешься. – Он словно бы не заметил ее внешнего вида, как будто все было так, как должно быть, только ошеломленно моргал глазами.
Женщина быстро прошла в спальню, молча сбросила с себя грязную одежду, открыла шкаф, выбрала новый наряд и надела его. Ничего не объясняя, скользнула мимо ошарашенного Андрея к входной двери.
Муж вдогонку что-то спросил, но она, не проронив ни слова, хлопнула дверью. Он остался стоять на месте с раскрытым ртом. С лица долго не сходила оторопь.
В гостинице Марина появилась через полчаса. Сотрудницы уже спали в двухместном номере. Вошла в свой одноместный и упала на кровать лицом вниз. Но слез уже не было, хоть сердце и рвалось на части. Ей было плохо. Так плохо, что сил не было. Все вокруг плохо. Все.
Она хотела быть всегда открытой с Павлом Хавиным, а получалось, что будет вынуждена скрыть от него сегодняшнее унижение.
Рассказать ему о насилии над нею не повернется язык. Аспенский опустил ее ниже плинтуса. Почему она не убила его, не взяла нож и не зарезала, как барана? Разве она сможет поведать об этом Павлу? Ни за что. Ибо тогда надо будет выложить все о прежней связи с Константином, из которой и вытекали все его притязания. И хотя давняя связь была вызвана далеко не любовными интересами, но разве это теперь могло иметь значение?
Вот только
