Однажды Фашка разбудила меня ночью.
— Бажан, ты мне часто говорил, что история отдана на откуп случайности — придет хороший дядя, и все прекрасно а придет плохой дядя, и все отвратительно — пусть и при самом распрекрасном социальном устройстве. Даже преимущественно все плохие дяди приходят. А бывает еще дядя никакой — при котором общество шатает, как одурманенного. Попытку — сладко, попытку — горько. До каких пор, говорил ты, история будет танцевать от «дяди»?
И вот что я придумала. Надо создать специальную группу планетян, чтобы они ежепопыточно в разных концах Агло записывали все происходящее. Понимаешь? Все, что происходит на самом деле!
— А если их заставят писать… ну, понимаешь?
— Они должны быть абсолютно независимы. Этим планетянам надо придать статус неприкосновенности. Малейший вред, малейшая угроза им — преступление, караемое жестоко. Свои ежепопыточные доклады они будут упаковывать и отправлять в космос. И корабли с этими донесениями запустить на такую орбиту, чтобы они через сто ступеней возвращались — к началу жизни следующего поколения.
— Твой план был бы гениален, если бы не существенный изъян в нем — он предполагает, что мы страшимся суда истории. А какой же дурак на деле боится суда потомков?
— Не боятся только потому, что свято верят: всей правды потомки так и не узнают. Дураки заблаговременно готовят правду для потомков — ту правду, которая гроша ломаного не стоит. Но когда они точно будут знать, что потомки узнают всю правду, неподдельную, всю до последней черточки, до малейшей низости, — нет, тут и дурак задумается, прежде чем горячку пороть.
Панацея? Больно уж наивно и просто…
Чунча, не теряя времени, сколачивал подпольную сеть в городах. Под мое знамя собирались бывшие воители, консервативно настроенные агломераты, которых потрясло падение ЗОД, в правилах которой они были воспитаны, а также те, кто при ЗОД занимал тепленькие местечки — или полагал, что занимает их.
Я и не заметил, как стал всерьез воспринимать идею Чунчи, присвоив ее себе. В заговор оказались втянутыми сотни, если не тысячи… Путч был назначен на годовщину Преображения.
Во время посещения одного из производств я столкнулся с Пойдемкой, моим старым наставником-пьяницей, который славился своей жестокостью во времена Защиты.
— Ну как, теперь-то в полную силу работаете? — спросил я его после первой пустой болтовни. — Дурака-то неоткуда ждать.
— Э-э, Бажан, так ведь и вовсе пропал смысл работать — само собой все пойдет.
— Так и не работаете? — спросил я, давным-давно зная ответ.
— Вот еще. Дурака нет — теперь само пойдет.
Оно и шло само.
Я предложил Пиму немедленно учредить институт неприкосновенных. После горячих дебатов каста неприкосновенных была узаконена и приступила к своим функциям. Ежепопыточно в космос уходили откровения о наших буднях. Я развернул широкую пропагандистскую кампанию для объяснения важности этого дела — всю свою энергию на это употребил. Фашка мне очень помогала. Ее максимализм в последнее время заметно поубавился. Она трезво смотрела на Преображение, но все же не теряла надежд на лучшее будущее.
Чунча неодобрительно оценил нововведение. «Бажан, не забывайте, они отметят и наш путч!» — уговаривал он. Но я только отмахивался от этих увещеваний.
Порой я просыпался ночью в холодном поту. Нет, не перспективы разоблачения или неудачи путча меня пугали. Может, Джеб меня прикончит. Наверное, я даже этого и хочу. Нет, пароксизмы ужаса случались не поэтому. Мне вдруг ясно представились цели путча — заново соорудить колоссальную по затратам труда и времени систему, единственно ради ограждения от блохи. В этом было что-то сладостное — принудить общество целиком вкалывать на идиотскую, дряннейшую цель. С одной стороны — цивилизация со всей своей историей, опытом и достижениями, а с другой — я, маленький, подленький, но уже этим противопоставлением вознесенный на недосягаемую высоту. Я рос в своих глазах по мере своего самоуничижения. Я обретал гипертрофированное значение. Такого подлеца свет еще не видел. И среди таких вот кошмаров, кажущихся то горькими, то сладкими, я проводил не одну ночь. Я перестал прогуливаться ночными часами по городу — вдруг убьют ненароком.
Однажды, на тайной сходке заговорщиков, происходившей в лесу, Чунча подготовил мне сюрприз — привез Мену.
— Бажан, — сказала она, когда мы остались вдвоем, — я знаю о той, что окрутила тебя. Я понимаю, тебе необходимо было приблизить к себе фанатичку, чтобы обезопасить себя. Но твоя жена — я.
Гвоздь в галактику, понавыпускали… их всех… Сделал вид: мол-де рад. Я даже забыл, что у меня где-то есть жена, едва не ставшая президентшей. Ее амнистировали одной из первых — и тут же она исчезла из виду. Путчисты уважали Мену — за прошлые заслуги. Пришлось мне вести игру двойную — встречаться с Меной, говорить ей о любви… Фашка не подозревала, и даже ищейки Джеба ничего не пронюхали.
Среди путчистов были, в основном, старые знакомые — и Рачи, и Рогулька, и отец Мены Дион… Уж если я мирился с присутствием Рогульки — можно понять, до чего я докатился. Я не гнушался ничьей поддержкой.
После отсрочки начала путча в годовщину Преображения, мы продолжали к нему готовиться еще усерднее прежнего.
* * *
Похабно улыбаясь, Чунча отступил в тень.
Я успокоился и сел: а чего, собственно, я ждал? Только такой омерзительный тип и мог остаться, чтобы разделить со мной последние дольки времени. Только такой авантюрист я мог подбить меня на апофеоз моей глупости — возглавить заведомо обреченное восстание против справедливейшего дела.
— Мой Президент, — окликнул меня из темноты Чунча, — я нашел вход к Координатору. Я открыл дверь и видел её. Черненькая такая, махонькая. И никаких преград. Сделай несколько шагов — и жми. Помните, Джеб когда-то блефовал, что обнаружил Черную Кнопку, — ни шиша он не нашел… А я — нашел.
Он торопясь рассказал, как он всю ночь рыскал по Оплоту в поисках неизвестного никому лаза в бункер Координатора. Чунча решил, что Координатор размещен не в Грозди, как это утверждала официальная версия, а в Оплоте. (На то ведь и Защита была, чтобы обманывать посягающих на преступление). В полночь ему невероятно повезло — в столовой, за решеткой вентилятора, он заметил крохотный рычажок — совершенно ненужный в том месте. Чунча рискнул потянуть за него — никакого видимого результата. (ЗОД предусматривала всевозможные фальшивые кнопки и рычаги, ничем не управляющие). Но интуиция подсказала Чунче, что рычажок чем-то управляет, скорее всего, вне столовой, а может, и вне Оплота. Он принялся прочесывать здания Оплота — авось да наткнется на результат перемещения невинного рычажка. Ему везло — фантастически. В подвале второго же здания он обнаружил приоткрытую дверцу. В первые дни путча он разыскивал тайники Оплота, обследовали и этот подвал, ощупал, простучал стены ничего. Значит… Чунча вошел — туннель. Клубок загадок стал разматываться. Дверь за дверью, туннель за туннелем, преграда за преградой. Бывший художник, а нынче зарвавшийся интриган, жизнь которого теперь зависела от его природной сметки, по наитию угадывал расставленные ЗОД ловушки и исхитрялся обходить их. Полчаса назад он проследовал последним туннелем и оказался в зале Координатора. Там и находилась Кнопка. Он узнал ее по многочисленным фотографиям в учебниках.
— Осталось двадцать восемь долек до рассвета, — сказал Чунча. — Сейчас мы перетащим камеру ласкателя в зал Координатора и докажем Джебу, что мы можем в любой момент взорвать планету. Его ультиматум прогорит. Мы станем хозяевами положения.
— Ты не посмеешь, — пробормотал я.
— Не будьте дураком! — испугался моей реакции Чунча.
— С Координатором шутить нельзя! — убежденно сказал я. — Забудь о Черной Кнопке. Закрой туда вход. Я приказываю.
— Ах, как бурлит в вас оранжевая кровь!.. «Нельзя!» А шкуры свои каким образом спасти? Я по вашей прихоти подыхать не намерен. Зря, что ли, всю ночь я на карачках ползал, вынюхивал, как бы выйти сухим из воды? Так что не дурите.
Я покосился на свое оружие — далеко, можно не успеть.
Чунча догадался о моих мыслях.
— Ладно, Бажан, будет вам хвататься за оружие. Мое дело — предложить… Прощайте. Я иду сдаваться. Подыхайте в одиночку.
Он быстро пошел прочь. Его тень еще какое-то мгновение дрожала засветным мороком — и пропала. Звук шагов растворился в черном безмолвии гигантского зала.
* * *
Звук шагов растворился в черном безмолвии гигантского зала. Из десятка лучин половина уже догорала — круг света сжимался; мое время отгорало — половину съел Глубокий Анализ, остаток пожирает моя глупость.
Когда в шестой раз штурм Оплота не привел к успеху, наступило длительное затишье. Джеб понял, что надо придумать ловкий маневр — времени у него вдосталь. Мы, жалкая горстка путчистов, больше уже ни на что не могли рассчитывать. После блестящего начала, когда мы легко захватили Оплот, оказалось, что массы вовсе не с нами — против Преображения почти никто не выступил. Рано или поздно нас выкурят из Оплота. Шла десятая попытка осады. У нас были весомые потери. Погибла Мена…
