клубочком под одеялом, тихонько плачет, даже скорее, поскуливает. Поставив тарелку на небольшой столик, я плюхнулась прямо на его кроватку, сгребла малыша вместе с одеялом, этаким кулем, прижала его к себе и начала баюкать, тихо напевая полузабытую колыбельную из моего детства. Пела, несмотря на то, что мне не просто медведь на ухо наступил, но и изрядно потоптался. Немного времени спустя, малыш успокоился и, приоткрыв сонные глазки, прошептал.
— Мамочка, ты здесь, ты со мной? Ты мне не снишься?
Проклиная себя за постоянную загруженность и невнимание к ребенку, хотя он старался изо всех силенок быть полезным и постоянно во всем участвовал, капризничал очень редко, выполняя свое обещание вести себя хорошо, если мама не умрет, я так же тихонько ему ответила.
— Ну что ты, малыш! Конечно, я здесь, я с тобой! Посмотри, что вкусного я тебе принесла!
И плюнув на всю диетологию и педагогику, я ночью кормила своего сына простыми сырниками и поила молоком из кружки. И четко понимала — именно этому малышу было суждено стать моим ребенком, плоть от плоти моей, кровь от крови моей. И за него я порву любого. Это Мой Сын! Поев, малыш разомлел в моих объятиях, глазки медленно закрылись и он счастливо засопел. Я ещё немного посидела с ним, затем уложила в кроватку, подоткнув одеяло со всех сторон и пошла к себе. После такого накала эмоций внутри было какое-то опустошение. Наскоро помывшись, я упала в постель и уснула. Кузя обещал все прибрать на кухне и в детской, перенести в тайную нишу, в наш сейф, чай для хранения, поэтому я спала с чистой совестью.
ГДЕ-ТО В ЭТОМ ЖЕ МИРЕ…
Он проснулся резко, как будто вынырнул из глубины, причем было ощущение какой-то неправильности. Открыв глаза, осторожно осматривался. Место ему было незнакомо, но что-то напоминало. Небольшая комната, простая деревянная мебель, домотканые половички на полу, в общем, стиль кантри. Тюфяк, на котором он лежал, кололся соломой, но это было привычно ему. Привычно? Он ничего не понимал. Все ему было знакомо и незнакомо одновременно, привычно и непривычно, какая-то деревня пришла на ум (country — в переводе с английского деревня). Он попытался вспомнить, что с ним произошло. Перед глазами замелькала странные картинки — ночь, блестящая от дождя дорога, резкий поворот, полет, удар, удар в грудь, гаснущим сознанием успевает увидеть арбалетный болт, торчащий из груди, хлынувшую изо рта горячую кровь, замедленное падение на землю, удар по голове. Дальнейшая попытка вспомнить что-либо привела к такой острой боли в голове, прострелившей его до пяток, что он потерял сознание. Очнулся вскоре. Тошнило, болела голова и грудь. Вспоминать он пока больше не рисковал. Опять продолжал оглядываться. Было прохладно, тряпка, закрывавшая окно, колыхалась от ветра. Окно открыто? Порыв ветра откинул хлипкую занавеску и через оконную раму без стекла? стало видно рассветное небо, зелёные холмы вдалеке, мычание и возня животных где-то неподалеку. Что-то заворочалось рядом с ним. Он повернул голову и в испуге отпрянул в сторону, несмотря на боль в груди. Рядом сонно потягивалась голая женщина, широко зевая. Встрепанная копна рыжеватых кудрявых волос, зелёные глаза с кошачьим разрезом, длинная шея, пышная белая грудь, нескромно торчащая из-под одеяла. Он испуганно спросил.
— Ты кто??
Та деланно изумилась.
— Я кто? Так я ээ… Линн, Линни, жена твоя! Ты что, как с лошади упал, не помнишь совсем ничего? То-то ты в горячке почти месяц метался да потом, сколько ещё просто без сознания колодой валялся, мы уж боялись, не выживешь ты. А вот оклемался.
— А я кто?
Линн хихикнула.
— Ну, ты совсем! Гленн, Гленн ты, Мак-Фергюссон!
Он опять упал на подушку, пытаясь понять, что к чему. Вроде бы он внутренне согласен, что он Мак-Фергюссон, а вроде, как и чужое имя. Ладно, пусть будет рабочей версией. Откуда у него в голове такие странные слова?
Глава 18
Я проснулась под утро, небо только начало окрашиваться первыми лучами солнца в розоватый цвет. Я лежала, не открывая глаз, пытаясь понять, что меня разбудило, какая неправильность ощущается вокруг. Наконец, не имея четкой информации о происходящем, решила просветиться и осторожно приоткрыла один глаз. Вроде бы я в своей спальне, в своей кровати. Открыла оба глаза, повернулась на бок. Напротив моей кровати, в кресле сидел Кузя, в уже починенной после великого побоища одежде и вздыхал. Вид у него был виноватый, и он отводил глаза в сторону. Я встревожилась.
— Кузя, солнышко, что случилось? Посмотри на меня, не пугай! Опять подрался?
Хотя синяк вроде желтеть начал, второй глаз целый, и других видимых повреждений незаметно. Что же случилось? Я села на кровати, закутавшись в одеяло и поджав босые ноги. Хотя вот-вот наступит лето, но здесь, в горах, ночами ещё весьма прохладно. Кузя вздохнул в останний раз и вновь затянул печальную песнь о своих "подвигах"
— Понимаешь, Люся, я все убрал, чай на место положил, а спать ещё не хочу, решил прогуляться. Даже не знаю, как я пришел в те кусты возле оврага. Ну, я тебе говорил, мы там с брауни Мак-Дональда бились. Так вот, гуляю я там, воздухом дышу…
— Ага, — поддакнула я — в своем дворе не так гуляется, и воздух несвежий и фингалы под глаза никто не отвешивает…
Кузька сурово глянул на меня целым глазом и независимо продолжил.
— Вот, значитца, гуляю я, гуляю и слышу — скулит кто-то, как побитая собачонка. Ну и полез я
