— Кузина Кармита — моя любимица, — сказала она низким, певучим голосом. — Вы, быть может, не знаете, доктор Марти, Кармита наполовину венесуэлка…
Марти вспомнил рассказы Кармиты. Она боготворила Венесуэлу. Что же, еще Гумбольдт нашел Каракас «умным и гостеприимным». Как-то отнесется город к изгнанному кубинцу?
— Мой друг, издатель Никанор Болет Пераса, дал мне письмо к дону Фаусто Теодоро Альдрею.
— О, дон Фаусто очень милый человек! И к тому же его ценит наш президент, сеньор Гусман Бланко…
Дон Фаусто Теодоро Альдрей, директор самой крупной в Венесуэле газеты «Ла Опиньон Насьо-наль», принял кубинца на следующий же день. Марти сразу почувствовал расположение к Альдрею, а тот, в свою очередь, был покорен кубинцем. Их дружба протянулась на много лет, но в основу ее легли мысли и мнения, которые в первую встречу остались невысказанными.
В обоих собеседниках говорила осторожность. Предупрежденный Болетом, Марти догадывался, а Альдрей прекрасно знал, что Венесуэла 1881 года была не тем местом, где можно говорить все, что думаешь.
С каждым днем Марти все больше убеждался в этом. Он быстро нашел себе новых друзей среди каракасских сверстников. Они спорили о живописи и литературе в салоне сеньоры Гамильтон, но чтобы говорить о свободе, уходили на безлюдные зеленые склоны возвышавшегося над Каракасом холма дель Кальварио.
Глядя с холма на город, Марти отыскивал силуэты уже знакомых зданий: Капитолия, Дворца федеральных властей, резиденции архиепископа и президента.
Президент Гусман Бланко не случайно жил рядом с казармами и носил генеральский мундир. За пять лет пребывания у власти он превратился в деспота. Оппозиция была разогнана, тот, кто не хотел славить президента, должен был замолчать. Бланко знал и контролировал все, что происходило под крышами Каракаса.
Впрочем, под одной из крыш жил человек, с которым Бланко никак не мог справиться. Сесилио Акоста, известный гуманист, не желал быть придворным борзописцем.
С почтением ученика вошел Марти в крохотный домик с темным распятием над дощатой дверью. Акоста сидел в высоком кресле, его острые колени покрывал простой плащ. При блеклом свете единственной свечи глубокие морщины на чисто выбритом лице дона Сесилио казались черной паутиной.
Акоста чувствовал, что смерть близка. Но физическая немощь лишь укрепляла его дух.
Бланко, изображавший просвещенного и либерального правителя, не мог просто уничтожить упрямого Акосту и скрепя сердце вынужден был смотреть на бесконечную цепочку людей, сменявших друг друга у постели больного.
Два часа продолжалась беседа Марти и Акосты. Грустно говорил мудрый старик о Венесуэле генерала Бланко:
— Он заявляет, что действует по воле провидения, а поэтому ничто не принимает как случайное. Да, он пришел к власти не случайно. Еще слишком многие мои соотечественники верят, что только сильные люди решают судьбы наций.
— А разве в этом нет доли правды, дон Сесилио?
— Ничто не может поколебать моей великой убежденности: узурпации — преходящие драмы. Победа в конце концов придет к источнику силы. Народ, его воля, его разум восторжествуют.
Дон Фаусто Альдрей также посещал Акосту. И во время каждого визита наступала минута, когда он, смущаясь, произносил:
— Сеньор президент говорил мне, что если вы…
Акоста вздыхал и укутывался.
— Я очень стар и болен, дорогой Альдрей. Пусть новую литературу, о которой мечтает президент, делают новые умы. Я уже многим говорил о Марти — он талантлив и ярок.
Альдрей вздыхал тоже. Из какого теста сделан Марти, он понял еще раньше Акосты.
Слухи о ссыльном кубинце ползли по Каракасу. Генерал Бланко решил выдать столь популярному Гостю аванс. В канун открытия клуба «Эль Комерсио» газета Альдрея получила приказ посвятить судьбе поэта и повстанца целый столбец. Бланко знал, что Марти приглашен выступать на открытии.
Снятый учредителями «Эль Комерсио» зал оказался мал. Марти пришлось говорить с балкона, выходившего на запруженную людьми площадь. Очевидцы свидетельствуют, что он начал речь с похвалы прекрасным и добродетельным женщинам Каракаса. Затем он говорил о Боливаре и истории Венесуэлы, подлинная свобода которой придет в час великих грядущих свершений на континенте Испанской Америки.
Альдрей стоял чуть позади Марти и нервничал. «Грядущая подлинная свобода»! Как зашевелились торговцы и рукоплещут студенты! Только бы не вмешалась полиция…
Марти заговорил о Кубе. Он вспомнил ужасы «Сан-Ласаро» и «Клич Яра», героизм повстанцев. Он рассказал о пожертвованиях ньюйоркцев, гордости
Масео, неустрашимости Нуньеса. Он сказал и о том, что борьба не кончена, несмотря на жестокое поражение.
В аплодисментах и приветственных выкриках утонула короткая речь сеньоры Шмидт де Гамильтон, благодарившей Марти. Журналисты протискивались к нему, держа наготове блокноты. Альдрей облегченно вытирал платком свой высокий лоб. «Марти очень умен, — думал дон Фаусто, — одним краснобайством с такой аудиторией не совладать».
Наутро Альдрей беседовал с Уго Рамиресом, одним из основателей клуба «Эль Комерсио». Рамирес считал речь Марти слишком красочной и необычной.
— Многие негоцианты, Фаусто, говорят, что наш гость далек от классической строгости.
— Но, дорогой Уго, язык этого бунтаря красив по-новому, он рвется сквозь каноны…
Рассыльный внес на подносе письмо.
— Смотри-ка! — улыбнулся Альдрей. — Кубинец сам шлет нам свои приветы. Слушай: «Недавно я потерпел поражение на поле чести. Но разве проигрыш одной битвы не есть обязательство выиграть следующую?
Я готовлю себя к верному служению людям, к долгому пути с книгами на плече по дорогам новой жизни. Я буду счастлив стать безвестным солдатом в борьбе за возвышенное и честное дело и умереть за свободу без колебания и страха».
После открытия «Эль Комерсио» сеньора Гамильтон перестала рассылать приглашения на свои вечера — друзья, извиняясь за вторжения, являлись сами, чтобы послушать стихи кубинца.
…В груди усталойМечта больнаяРаскрыла крыльяИ страстно ищет,Кому помочь бы,Кого спасти бы,Кого утешить?Моря и небо,Вы мне скажите:Где те, что страждутОт рабской доли?За них пролью яКровь огневую!
Аплодисменты и возгласы одобрения вместе с дымом гаванских сигар вылетали на площадь сквозь распахнутые окна. Слушатели расходились, покоренные словом кубинца, а сам он, придя в свою комнату, зажигал свечи на маленьком письменном столе. Там рядом с чернильницей стояла фотография смеющегося Пепито.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
