- Богат, должно быть, баснословно?
- Не без того...
- Так и слейте капитал политический с финансовым.
- Родители против брака.
- Резус-фактор?
- Хуже. Пятый пункт. К тому же Люба собирается в Израиль.
- С папашей?
- Он-то как раз против... Со мной.
- В Израиль? Ты?
От смеха они сползают на ковер. Адам утирает слезы:
- Его лучшая хохма...
- Это не хохма, - со скорбным видом возражает Мазурок. - Я настроен всерьез бороться за свою Любовь.
- Отпусти на историческую родину. Любовей будет у тебя еще навалом.
- Знаешь, почему в русском языке слово "любовь" не имеет множественного числа? Потому что в жизни она бывает только раз.
- В "Плейбое" прочитал или в Талмуде?
- Жалко мне тебя, Адам.
- А мне тебя. В Израиль он собрался! Когда даже в Москву ты не рискнул.
- Во-первых, на хер мне Москва? Я кадр национальный...
- Так оставайся в рамках. Национальных по форме, социалистических по содержанию.
- Ты тоже рисковать не стал.
- Потому что мама кастрировала в детстве. С тех пор живу при ней. Как Юлиус Фучик в Моабите. Только с пуповиной, затянутой на горле. Кстати! Устрой мне рандеву с твоей подругой.
- Это еще зачем?
- Тему обсудить хочу. Специальную.
- Можешь со мной. В чем, в чем, а в сексе я собаку съел... Что нас волнует?
- Сексуальная асфикция.
- Это что?
- Искусство кайф ловить в петле.
- Знаешь, Адам: иди ты в жопу.
- Схожено...
- Дело твое! О результатах можешь не докладывать. Друзья, позвольте мне разлить...
Выпивают.
- Александр? Ты чего молчишь? Микрофонов скрытых вроде нет. Думал, ты-то меня как раз поддержишь. До встречи с Любой я был, как этот казус. А сейчас мне кажется, что я на все способен.
- Это на что?
- С домашними порвать. А может быть, и с Родиной советской.
- Это тебе только кажется.
- Поживем-увидим.
- Ладно, скатерью дорожка, - говорит Адам. - Давай на посошок. Когда в дорогу?
- Когда ОВИР даст разрешение. Но сначала надо расписаться. А перед этим сделать предложение...
- А мы тебе хотели сделать. Предложение.
- Наверное, гнусное?
- Гнуснее не бывает. Но что об этом говорить сейчас...
- Интересно все же?
- Хотели зазвать тебя на оргию.
- На оргию?
- Угу.
- В каком составе?
- Какая разница? Забудь.
- А все-таки?
Провожая их, Мазурок сообщает, что в последнем номере "Плейбоя", который показать не может, ибо батя перед Америкой все запер на замок, как раз есть очерк под названием "Моя первая оргия"...
Они не реагируют.
- С иллюстрацией? Чувак снимает полные радости штаны, а за ним там куча мала.
Они молча одеваются.
- За компанию, конечно, можно... Нет, не повеситься, Адам! Покувыркаться. А гондоны брать? Нет, что я... Это противоречит принципу единственности.
- Который мы всецело уважаем. - Адам снимает шляпу с оленьих рогов.
- Значит, в Иерусалиме? В следующем году?
* * *
Оргия не оргия, но по пути в трамвае Александр умеряет волнение задней мыслью, что он, во всяком случае, из ванны и в только что выброшенной на прилавок новинке made in Hungary - в белых трусах.
Преподнесенной, кстати, мамой, отстоявшей очередь в "Галантерее".
Приняв бутылку, Стенич снова лезет с поцелуем. "Ангина у меня!" "Волков бояться..." - и напирает чреслами, выказывая поразительную энергию заблуждения. Ударом самбо Александр освобождается из кольца рук, поднимает упавшее пальто, вытаскивает сверток, который Стенич тут же разворачивает:
- Белые?
- Прости за интим, но мама взяла пару... Не нравится?
- Трусишки прелесть, прелесть! Однократные, конечно, но очень, очень кстати.
- Соучастницы в сборе?
Стенич убегает без ответа, а справа из кухни крашеная блондинка птичьего вида высовывает для рукопожатия локоть, голый и морщинистый:
- Я - мама!
В шлакоблочных стенах чувство многолюдности, хотя прекрасного пола, похоже, больше нет...
- Штрафную!
Из-за круглого стола, покрытого скорее новой простыней, чем скатертью, тянутся с разнокалиберными рюмками Адам и Мазурок. "Почему ты здесь, а не в Израиле?" - "Потому что человек - скотина". Адам смеется: "Зачем определения? Человек есть человек". - "И их уже четыре! Где девушки?" - "Зачем все портить? Хорошо сидим!" - "Нет, серьезно?" "Виновник пусть ответит! Да ты ее разрежь!"
Но Стеничу жалко ленточку, и он ломает ногти.
- Стен, где же дамы?
- Дамы будут.
- Когда?
- Своевременно. Давайте посмотрим, что Адам мне подарил... - Стен вынимает статуэтку в виде двух матросов, которые танцуют в обнимку и вприсядку. - Ха-ха-ха! Вот чем сбил Сталин с толку Андре Жида! Не знаете? Французскому мэтру матросики наши понравились настолько, что стал он трубадуром сталинизма. Мерси, мон шер...
Александр мотает головой:
- Трубадуром не стал. Ты путаешь с Фейхтвангером.
- Нет разве?
- Совсем наоборот.
- Тогда еще больше уважаю. Друзья? За Жида?
В дверь стучат столь властно, что они отставляют рюмки, глядя, как Стен срывается навстречу. Рука не девичья, а для милиции как будто рановато? Стен пятится задом, простирая руки:
- Ты просто эфиопская царевна...
Черный шелковый тюрбан с камнем, блестящим, как третий глаз. Волосы из белых стали черными. Брылы, плечи, напудренный бюст, под черным платьем проступает тугой корсет.
- Ба! Знакомые все лица...
- Прошу любить и жаловать! Аида Михайловна!
- Да никакая не Михайловна! Аида, мальчики. И баста!
С виду она старше матери, которую Стен отрывает от плиты:
- Маман, имею честь представить... Заслуженная актриса республики, причем не только одной! Скольких, Аида?
- Считая автономные?
Актрису усаживают во главе стола. Рядом садится Стенич, избирая себе по правую руку Александра который возмущенно шепчет на ухо Адаму: "Но это же семейный праздник?" На что Мазурок, который слышит, отвечает: "Зато верность сохраним" и поднимает первый официальный тост:
- За маму!
Любовница лихо опрокидывает, а мама, не садясь, клюет, и убегает, оставив рюмку.
Проглотив разочарование вместе с водкой, Александр подцепляет в попытке свернуть бледно-розовый кружочек "докторской", когда виновник хватает его за руку. Вилка ударяет о край тарелки, но в общем шуме внимания никто не обращает. Лицом обращенный к своей любовнице, Стен, больно вдавливая ему часы в запястье, утягивает руку под скатерть-простыню, чему Александр противится с дружеским недоумением - вплоть до момента, когда ладонь его насильно накладывают не на зашитый в замшу свинцовый кабель - на живое! Выпустив под скатерть свои девятнадцать на двенадцать, коварный Стен пытается свести на члене, чужом и чуждом, пальцы Александра, который их разгибает, пытаясь выдернуть всю руку. Хватка мертвая, расчет на конформизм. Не прекращая отвлекать внимание актрисы и продолжая борьбу под скатерью, насильник, друг и юбиляр в одном лице смыкает пальцы на противоестестве, которое пульсирует, бесстыдно празднуя победу. Бросив нож, Александр хватает правой вилку. Но вонзить не успевает. Сорвавшаяся с хуя левая ударяет снизу по столу. Подпрыгивают тарелки и бутылка, которую подхватывает Адам:
- Эй, вы чего там?
Отвернувшись от любовницы, Стенич белоснежно улыбается:
- Ничего мы.
- Тогда берите.
Они берут.
- Или чего?
- А если по зубам?
- Переживем. Ты левую качай. Смотри сюда...
Обеими руками Правилова обхватывает бицепс:
- А поднять меня бы смог?
Виски сжимает, как на глубине. Поднявшись, Александр плывет и огибает, как человек-амфибия, но вдруг прикладывается о косяк. Надолго припадая к холодной струе, он обнаруживает себя на кухне на пару с мамой, которая жалуется, что, такая сволочь, даже перевода не прислал на девятнадцать лет, потом начинает увещевать, что годится в матери и Александру, чего последний не отрицает, усаживая ее при этом на предварительно накрытую жирноватой крышкой газовую плиту и вклиниваясь между бедер с чулками, натянутыми на никелированные застежки. "Не стоит, - роняет она туфли на пол. - Лучше я вам десерт..."
Вдруг отлетает кухонное полотенце, которым была забита дверь. Кем? Неужели мной?
Стен улыбается, как фильме "Коммунист" - страшно, широко и белозубо. В одной рубашке, расстегнутой, с подвернутыми рукавами - весь в мускулах, мускусе и шерсти на груди, а на кудрях гармониста тают снежинки.
Босая мама соскакивает на пол:
- Что, уже зима?
- Разве? Я даже не заметил. Там "волгу" Аиды облевали с шофером заодно. Здесь на святое посягают. Не пора ли, мама, кофе заварить?
- А без кофе можно? - слышит Александр свой слабый голос.
- Что с ними делать, мама? Отпустим, или...
В трамвае Адам, который был всем доволен, начинает бурчать:
- Тоже мне оргия. На четверых две матери, а вместо водки самогон.
- Но пился хорошо.
- Первач. Виновник не проказил?
- А как же! Под столом, скотина, вынимал.
- Его коронка. Несправедливая природа наделила так, что только на ярмарке показывать.
