— Так давно, — буркнула нянька.
— Но у вас наверняка остались записи. Можно проверить.
— Записи? Сгорели при бомбежке. Спросите его, — нянька мотнула головой в сторону Фрэнка, — спросите американцев, где эти записи.
— Но вы должны помнить, — настаивала Ада. — Отец Фридель. Он был очень старым. Ребенок лежал в его саквояже.
— Да откуда мне помнить? Меня тогда здесь не было. — Уставясь на Фрэнка, нянька повысила голос: — Нам нужны продукты, лекарства. Дети болеют. Тиф. Нам нужна помощь. — Она перевела взгляд на Аду: — А не пустая болтовня.
Нянька уже закрывала дверь, Ада поставила ногу на порог:
— При нем был медвежонок. Вязаный медвежонок.
Нянька закатила глаза:
— Здесь у каждого ребенка есть медвежонок.
— Коричневый, — уточнила Ада.
— И все коричневые.
Нянька прижимала дверью ступню Ады. Морщась от боли, Ада не убрала ногу.
— Фрау Вайс, — не сдавалась она. — Вы знаете фрау Вайс?
— Вайс?
— Жену коменданта?
— Коменданта? — переспросила нянька. — Не-ет, я с этой публикой никогда не якшалась. Никогда. Нацисты? Я сроду не была нацисткой. Вам не в чем меня обвинить. — Она сильнее надавила на дверь.
— Я потеряла сына. — Голос Ады дрогнул. Только не реветь. Спокойно. — У фрау Вайс был маленький мальчик. У нее и оберштурмбанфюрера.
— Так и быть, просвещу вас, — усмехнулась нянька. — Мартин Вайс никогда не был женат.
— Нет, был. — Аду держали в их доме, ей ли не знать.
— Не-а. — Подмигнув, нянька слегка наклонилась и шепнула Аде на ухо: — Содомит.
Ада охнула. Сестра Бригитта вопросительно взглянула на нее; скорее всего, она не расслышала слов няньки.
— Он шастал тут вокруг, — негромко продолжила нянька. — Но я не вчера родилась. Я положила этому конец. Меня чуть с работы не погнали. — Отпустив дверь, она стояла подбоченившись.
— Нет, — повторила Ада. — Это невозможно. У него была жена. И сын.
— Уж не знаю, что за шалава поселилась в его доме, но она не была его женой, — отрезала нянька. — И сын был не его, если только он не привязал к члену зубную щетку. — Столкнув ступню Ады с порога, она с треском захлопнула дверь.
И у Ады внутри что-то треснуло, надежда рухнула, рассыпалась прахом по дорожной щебенке. Не было никакой жены, никакой фрау Вайс. Только чужая женщина с неведомым именем, исчезнувшая навсегда.
— Мне жаль, — сестра Бригитта повела Аду к машине, — мне так жаль.
— Но фрау Вайс…
— Самозванка, — продолжил за Аду Фрэнк. — Кем бы она ни была, эта дамочка давно дала деру. Гиблое дело. — Стоя у джипа, он расшвыривал ногой камешки. — Ни документов. Ни записей. Ничего. Все равно что искать иголку в стоге сена.
— Почему вы так уверены? — вспыхнула Ада. Фрэнк не имел права на такую жестокость. Теперь ей ясно: в Америку она не поедет. Без Томаса ни за что. Она останется здесь, будет искать его.
— Ада, — сестра Бригитта погладила ее по плечу, — вы сделали все, что могли.
— Сестра верно говорит, — подхватил Фрэнк. — Вернетесь сюда, когда все придет в норму. Через годик-другой. Тогда и поищете его. А сейчас расспрашивать бесполезно, никто ничего не знает.
Ада впилась в него глазами:
— Он у вас. Вы сами мне сказали. Американцы взяли его. Он в тюрьме. Вайс. Спросите у него, как ее зовут? Где она?
— Послушайте, Ада, — Фрэнк с непроницаемым видом щурился на солнце, — я сожалею о вашей утрате и все такое. Но, по-моему, к Вайсу имеются вопросы посерьезнее, чем имя его пассии. — Он произнес «пазии». Имя его пазии.
Томаса отобрали у нее четыре года, четыре месяца и десять дней тому назад. Он жив.
— Ада.
Она бросилась бежать к выходу за ограду. Над крышами высилась лагерная труба. На улицах было полно народу, Аде приходилось уворачиваться и одновременно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о неровную брусчатку или не провалиться в яму. За спиной урчал джип. Фрэнк жал на клаксон и то резко тормозил, то газовал. Ада свернула за угол.
И вот он.
В коричневой фетровой шляпе и бежевом плаще с погончиками. Усы, очки, улыбка. Здравствуй, Ада.
— Станислас, — крикнула она. — Станислас!
Он пересек дорогу. Ада рванула следом, хватая ртом воздух. Она была еще слаба, ноги подкашивались. Но нужно догнать его. Поговорить с ним. Скажи, что ты заблудился. Скажи, что искал меня. Думал обо мне каждый день. Ты и я, Ада, когда война закончится, уж мы свое наверстаем. Она думала о нем каждый день, мысли крутились, как колесо святой Екатерины, искрясь любовью и ненавистью. Станислас и Томас. Ее семья.
Вдруг он пропал. Ада остановилась, тяжело дыша. Наверное, ей привиделось. Немудрено.
Часть вторая
Лондон июль, 1945-й
Ада сидела в купе «Только для дам», напротив зеркало, будто перцем посыпанное, и реклама Истбурна и Бексхилла — невероятно голубые небеса и ярко-желтый песок. Южные железнодорожные линии. Поезд был грязным, на окнах слой сажи. Ада улыбнулась соседкам, когда они развернули пергаментную бумагу с бутербродами. Рыбный паштет. Печеночный паштет. Сардины. Бутерброды в поезде раздавала девушка из «Женской добровольческой службы» — под зеленой формой ладная фигурка, на губах розовая помада. Ада давно не видела ничего настолько женственного. Она украдкой ощупала себя: там, где должны быть выпуклости, пальцы попадали во впадины. Ни груди, ни бедер. За последнее время она обросла кой-каким жирком, спасибо сестре Бригитте, но ребра до сих пор можно было пересчитать. Женщины в вагоне все были худыми, все ПБП, как и Ада. «Пострадавшие британские подданные». Так их назвали. Ада не понимала, почему ее не причислили к пленным или интернированным. Любая из этих категорий придала бы, по крайней мере, определенности ее нынешнему положению и тому, что осталось у нее за плечами. Но ПБП, кто это?
Она едет домой. Как ей повести себя? Постучать сперва? Или просто открыть дверь и войти? Здравствуйте. Это всего лишь я. Ада, ваша Ада. Вернулась. Сисси, ее сестренка. Ей было одиннадцать, когда Ада уехала. Теперь она уже взрослая девушка. Работает, конечно. Их старшая сестра благополучно добралась до дому. И вся семья опять в сборе. Альф и Фред, Билл и Глэдис, мама и папа. Сядут на кухне, там тепло от электрической плитки и белья, развешанного для просушки. Ада, детка, поставь чайник. Давай выпьем чайку. А может, отец пошлет Фреда в паб за пивом. Славно, что ты опять с нами, девочка. Мама засуетится. Баранья шея из магазинчика О’Коннорса. Жемчужная перловка. Оладьи. Тебе бы не помешало набрать фунт-другой. Подкормиться чуток.
Ада потерла рукавом оконное стекло, но грязь была снаружи, толком ничего не разглядеть. Они проезжали через полуразрушенные города, ветшающие деревни. Англия обеднела, не такой Ада ее помнила. Под ярким июльским солнцем поля сияли охрой и зеленью, жизнью и красками. За полями леса, могучие дубы, березы и опять дома. Пригороды. Пыхтит паровоз — дома вплотную друг к дружке. Колеса стучат — сады и огороды с рейками для фасоли и молодой картошкой. Мама всегда хотела поселиться в таком месте. В Перли. Или в Сандерстеде. Ее подруга Бланш переехала в пригород. Мелкая буржуазия, прокомментировал отец. Кто еще согласится жить в Перли?
Поезд, и без того не слишком торопливый, теперь еле тащился. Балэм. Клэпэм с множеством путей. И что, это Лондон? Целые улицы сгинули, ничего не осталось, кроме фасадов и перекошенных стен. Дурное предчувствие царапнуло Аду. Она прижалась носом к стеклу. Кое-где развалины обнесли заборами, налепив самодельные объявления «Не приближаться» или «Опасно!». По камням лазили дети, целились из пальца — пух-пух. Электростанция в Баттерси уцелела. Воксхолл. Отсюда хорошо видно Темзу. Низкий прилив, бурые берега-слизняки, река — грязный червь, нагруженная бесчисленными буксирами, баржами и земснарядами. Ада приоткрыла окно, чтобы услышать гудки, перекатывающиеся между берегами. В детстве она любила слушать эти печальные трубные звуки.
Совет Лондонского графства на месте. И Биг-Бен. Ада подалась вперед. Река. Тут что-то не так. Раньше отсюда нельзя было увидеть реку, Ада точно помнила. Куда подевались все предприятия? Плотницкие мастерские и кирпичные заводы? Трамвайное депо и типографии? Склады и верфи? Где леса для погрузки? Наконец, где улица Бельведер-роуд?
Ада сжалась, у паники стальная хватка. А как же их дом, их улица? Ее тоже больше нет? Родные Ады погибли? Сметены взрывом, чтобы потом их развороченные останки откапывали из-под битого кирпича и сломанных досок? А может, они переехали? Как она их найдет?
Поезд встал в Ватерлоо, на конечной станции. Швейная машинка была слишком тяжелой, чтобы забросить ее на багажную полку, и помочь было некому, поэтому Ада запихнула ее под сиденье. Вытащив машинку, Ада сошла с поезда. Всех ПБП прямо с платформы препроводили в контору-времянку с надписью «Объединенная военная организация». Ими занялась грудастая женщина, ее серый форменный жакет едва не лопался. Юбка, туго обтягивавшая бедра, помялась под животом от долгого сидения на стуле. Женщина, хмурясь, шуршала бумагами, словно Ада была досадной помехой.
