class="p1">Мартин сел за стол. Он сложил руки на груди, затем засунул ладони под комбинезон. Его руки выглядели так, словно внезапно усохли. Марта наконец подняла на него глаза.
— Почему ты ничего не сказал сегодня утром?
— Это твой отец, ваши личные дела.
— С каких это пор мои дела перестали быть твоими?
Мартин высунул руки и положил ладони на стол, как инструменты, которые достали для какой-то определенной цели.
— С довольно давних пор, уже и не вспомнить, и мне кажется, что ты виновата в этом не меньше, чем я.
Марта взяла еще одну картофелину.
— Ты хочешь сказать, может быть, не виновата, а виновна?
— Чувство вины — такой роскоши мы себе позволить не можем.
— А Матье, как ты думаешь, он виновен в чем-то серьезном?
— Разве наш сын может в кого-то выстрелить?
Марта не ответила, неподвижно держа картофель в одной руке и нож в другой.
— Мы уже давно не разговаривали ни о чем серьезном, — добавил Мартин.
Марта на мгновение подумала, что Мартин имеет в виду сына.
— Попробуй поговорить с ним об этом, — сказала она.
— Что это изменит?
— Мы должны следить за тем, что происходит в нашей семье.
Мартин сжал кулаки.
— Ты видишь, во что превратилась наша семья?
— Ты всегда был с сыновьями близок, как день и ночь.
— Почему ты никогда не говоришь о дочери?
— В этом нет необходимости.
— Жаль, что меня не было рядом, когда ты ее выгнала.
— И что бы ты сделал?
Мартин смотрел на жену, как смотрел бы на воду, текущую у берега, пытаясь разглядеть дно, но ничего не мог разобрать. Он достал пачку сигарет, продолжая наблюдать за Мартой, которая снова взялась за картофель. Мартин знал, что она не любит, когда он курит в доме. Он взял сигарету, зажег ее, сделал длинную затяжку, затем выдохнул густую струйку дыма в сторону жены. Рукой, в которой держала нож, Марта с отвращением помахала перед собой.
— Знаешь что, Марта, я думаю, твой отец прав.
Мартин больше ничего не добавил. Он встал, тяжелым шагом подошел к двери и на мгновение замешкался, прежде чем переступить порог.
Марта положила каждому по жареному яйцу и белую фасоль. Затем налила кофе — сначала им, потом себе. Сев за стол, положила кусочек сахара в ложку, наполовину погрузила ее в кофе, посмотрела, как сахар тает и коричневеет. Она помешивала кофе, скребя ложкой по краям чашки, а когда закончила, посмотрела на мужчин; те ели молча, макая большие куски хлеба в жидкий яичный желток. Ее взгляд упал на Мартина. За дымом, поднимавшимся от чашки, она разглядела его глаза — два умирающих язычка пламени. Он первым встал со стула и подошел к Матье.
— Пойдем пройдемся?
Матье с удивлением посмотрел на отца.
— Мы с Марком уходим.
— Сделаешь исключение.
— Нам не совсем по пути.
— Ничего страшного.
Матье взглянул на Марка.
— Хорошо! — сказал он.
Марта смотрела, как отец и сын уходят, она ничего не имела против.
Чуть позже они уже шли бок о бок по дороге, каждый нес жестяную корзинку, и их тени вдалеке соприкасались.
— Мы с тобой редко разговариваем, — сказал Мартин.
Матье остановился, сделал шаг в сторону, и его тень отделилась от тени отца.
— Что с тобой?
Мартин быстро оглянулся. За ними никого не было, и дом пропал из виду.
— Ружье, — сказал он.
— Что ружье?
— Я могу попытаться починить, когда Линч вернет его тебе.
— Разве ты не слышал, что нет нужных деталей?
— Может быть, найду. — Мартин полез в карман и достал изогнутую металлическую деталь с небольшой пружиной. — Вот, — добавил он.
Матье отступил назад.
— Ты рылся у меня в комнате, черт возьми.
— Я сделал это для твоего же блага.
— Моего блага? С каких пор тебе важно мое благо?
— Тебе следует быть осторожнее с Линчем.
Матье опустил голову.
— Что произошло с Ренуаром и Саллесом?
— Я не стрелял в них, если ты это хочешь знать.
Мартин вертел карабин.
— Ты мне не веришь?
— Мне плевать на этих двух идиотов.
— И что?
— Я беспокоюсь о тебе.
Матье не смог сдержать нервный смех.
— Черт, я должен записать это где-нибудь.
— Ты больше ничего не хочешь мне рассказать.
— Больше рассказывать нечего. Я не понимаю, почему ты так беспокоишься обо мне, это не в твоих привычках.
— Я был неправ.
— Господи, «неправ»... Может, напомнить, как ты был «неправ», когда я был маленьким?
Наступила тишина, пролетела стая воробьев.
— Да, я никогда не знал, с какого боку к вам подойти...
— Я не из-за шрамов от ремня сержусь. А потому, что, если у меня появятся дети, я не уверен, что не буду бить их ремнем, чтобы научить жизни... Я не уверен, что смогу поступить иначе, из-за тебя не смогу. Гнев, который мы накапливаем, должен когда-то выйти наружу.
Тяжелое облако на несколько секунд заслонило солнце. Тени отца и сына исчезли, затем появились вновь, неизменные, все еще на расстоянии друг от друга. Мартин передал деталь Матье.
— Спрячь это получше.
Даже не взглянув на отца, Матье засунул предмет в карман. Они помолчали, затем Мартин достал пачку сигарет и нервно протянул сыну. Матье отказался.
— Не надо, у меня свои есть. Я пойду, если тебе больше нечего мне сказать.
— Обожди!
— Что еще?
— Я хотел бы попытаться исправиться.
Матье холодно посмотрел на отца.
— А зачем? Одно и то же животное два раза выдрессировать нельзя.
Мартин смотрел, как сын уходит; он так и стоял, протянув руку и судорожно сжимая пачку сигарет.
3
Она пришла с юга, в сумерках, и навалилась на долину, широко разинув рот, плюясь песком без запаха и вкуса. Она возникла неизвестно где и как, в краю дюн и восстаний. Поднимаясь вверх по реке, как по оврагу, она гнула к земле, вертела, выпрямляла, вырывала с корнем; в зависимости от породы и возраста деревьев это было то легче, то сложнее, и все это сопровождалось ужасающим шумом. Эта орда великанов шла прямо вперед, не заботясь о том, куда ступать, что раздавить или пощадить,
