– А я двенадцать целковых привез деду из той поездки. Он говорит: «Эх, теперь мы и сошники оттянем, и колеса купим, и дегтю». А я ему: «Деда, купи мне новую косу».
– Дождя не выпадет, и косить нечего.
– А в Веретье, говорят, был дождь, и в Степанове… Только нас обходит.
– Место у нас такое – притяжения нет.
– Яблок ноне много… Вот удержать бы их.
– Ветер сшибет.
– Ну не скажи… Ежели стихии не будет – устоит яблок.
– Э-э, как она… как ее, причина понятная.
– Дядь Андрей, как думаешь – дождь будет?
– Э-э, как она… как ее, наверно, будет, наверно, нет.
– Гы-гы-гык!
А народ все подходит, наваливает, прижимает передних к двери, подталкивает.
– Что у тебя за мослы? Как оглоблей пыряешь.
– Всю мякоть бабе отдал…
– Ты не гляди, что он кость. Но обширность большую имеет.
– Тесна рубаха-то?
– Да, щадна, щадна.
Кто-то из ребят, играющих в выбитного, заголосил петухом.
– Ребята, Кукурай плывет!
Через площадь к трактиру шел церковный звонарь Андрей Кукурай, шел как всегда неуклюже, кидая с носка на пятку негнущиеся ноги, точно пихтелями в ступе толок.
Он был подслеповат, глух, и оттого ребятишки вечно вились вокруг него стаей, как стрижи возле немощного коршуна, и донимали озорными выходками.
Вот и теперь, завидя его, они закружились, завьюнили, приговаривая:
Кукурай, Кукурай.Скинь портки и загорай…
– Вота скаженные… Нету на вас угомона, прости господи… – ворчал себе под нос Кукурай и топал к трактиру.
Худой и верткий подросток, по прозвищу Колепа, с засиненной от пороховой вспышки рожей, бросив свой грош у черты, на четвереньках поскакал на Кукурая и хрипло затявкал:
– Гав-гав-гав!
– Кто тут собак распустил? Пошла, окаянная! Позовитя ее, позовитя…
А от трактира несется дружный гогот:
– Гыр-гыр-гыр…
– Хо-хо-хо!
– Эх-хе! Вот это вызвездил…
Наконец появился председатель Кречев, он шел на манер командующего в окружении своего боевого штаба; слева семенил возле него и подобострастно закидывал кверху голову секретарь Левка, справа Бородин, с независимым видом, как будущий тесть, а по пятам табунились Якуша, Федот Иванович, Санек Курилка, Кабан и даже Тараканиха. Весь сельсовет в полном сборе. А ребятишки перекинулись от Кукурая к сельсоветчикам и, разинув рты, вытянулись за ними целой шеренгой.
– Куда попы, туда и клопы, – ухнул кто-то басовито у дверей.
И вся мужицкая орава загрохотала, встречая свое высокое начальство.
Поднимались по винтовой лестнице долго, грохали сапогами, гудели, как потревоженный улей.
На втором этаже четыре столика были составлены в большой стол – это для президиума; остальные были стасканы в кучу в передний угол. Рассаживались на табуретках, скамьях, на подоконниках или просто присаживались на корточки вдоль стен. А то стояли кучками и в дверях, и у стенок, и на лестничной площадке толпились, курили.
– Макар, ты чего на порог выпер? Тебе и так – плюнуть, не достанешь в задницу, – это опоздавший Биняк рвется в залу.
– А ты что, на Тараканиху поглядеть хочешь? – сипит Макар Сивый, загородивший, как бугай, весь проход.
– Он ей шепнуть не успел, под каким забором ждать будет, – бабьим голосом звенит Сенька Луговой.
– Эй, православные! Которые впереди… Молебен скоро начнут?
– Счас… Левка Головастый Евангелию раскрыл.
– Пропустите Василия Ольпова! Он гороху поел – выражаться хочет…
– Эй, ущемили, дьяволы!
– Ходи промеж ног, блоха.
А в президиуме Левка Головастый уже раскрыл во весь стол свою картонную папку с делами, вынул из кармана шкалик с чернилами, навострился писать. Кречев долго тряс над головой школьным звонком, а сам глядел в Лев кину раскрытую папку, остальной президиум облепил стол со всех сторон, облокотились, подперев челюсти кулаками, как обед ждали.
Наконец шум затих. Кречев ухватил за кольцо звонок, оперся на стол:
– Сход объявляется открытым. Значит, по первому вопросу исполком сельсовета вынес такое решение: с завтрашнего дня приступить к рубке кустарника в Соколовской засеке. Возить будем через десять ден, после того как с навозом управимся. Возить, значит, в такие гати: к Волчьему оврагу по главной дороге на Богачи, к Святому болоту по дороге на Тимофеевку и на луга в конец озера Долгое. Какие вопросы имеются? Кто желает слово сказать? – Кречев крутит головой, словно вывинтить ее хочет из тесного ворота гимнастерки.
– Может, до осени отложим с гатями? – крикнул от дверей Биняк, он все-таки и на этот раз обошел Макара Сивого.
– А в луга ехать тоже на осень отложим? – спросил его из президиума Федот Иванович.
– А что Биняку луга? У него мерин и на базаре прокормится.
– По чужим кошевкам…
– Гы-гык!
– Между прочим, озеро Долгое гатить зимой надо. А теперь туда не сунешься. В тине потонешь с головкой… – Вася Соса приподнялся во весь свой саженный рост и даже руки над головой поднял.
– Гатить Маркел будет, – сказал Андрей Иванович. – Ему известка и то нипочем. Море по колена.
– Га-га-га!
– Ты зачем в президим сел? Вякать? – крикнул Маркел от двери. – Мотри, сам не дотянусь, сапогом достану.
– Макар, посади его на ладонь, он разуется.
– Товарищи, давайте без выпадов на оскорбления!
– По скольку кубов хворосту на семью?
– Пять кубометров, – ответил Кречев и добавил: – Безлошадники и вдовы исключаются.
– Интересуюсь, как насчет маломощных хозяйств и престарелых лошадей? – спросил Максим Селькин. – Скостить то ись можно?
– При выдаче заданий будем учитывать, – ответил Кречев.
– Ладно, а как насчет дров? Решение будет ай нет? Где наши деляны? – спрашивали опять от дверей из толпы.
– При чем здесь дрова? – спросил Кречев.
Но зал уже гудел, растревоженный, как насест ударом палки.
– При том… Линдеров лес назаровским отдали… Лес Каманина Климуша вырезала.
– А нам опять в Веретье да Починки?
– Двадцать верст киселя хлебать…
– Дак мы хозяева иль работники?
– Тиш-ша! – Кречев опять схватил звонок и затрепал им над головой.
– Вопрос с дровами поднят несвоевременно, поскольку подобные дела решаются осенью в общем порядке. Все. Перехожу ко второму вопросу. Товарищи! Я не стану говорить насчет важности заема. На этот счет мы провели два схода. И что же выяснилось? К нашему стыду, отдельные товарищи злоупотребляют доверием партии и всего народа. А именно? Не будем касаться некоторых бедняков и маломощных. С ними вопрос остается открытым. Но нельзя терпеть дальше увиливание зажиточных хозяйств. Возьмем того же Косоглядова и Алдонина. Сколько можно их уговаривать? Видимо, всему есть предел. Ежели они и дальше будут злостно упираться, применим оргвыводы. Косоглядов, встаньте! Поясните нам, почему вы отказываетесь от подписки?
Бандей встал с табуретки, поглядел исподлобья на Кречева:
– Ну, встал… Давно не видели меня?
Дремавшая все время Тараканиха качнулась, как будто ей под ребро ткнули, сердито вскинула на Бандея мутные глаза, колыхнула полным телом:
– Ты чего это спрашиваешь? Тебе что здесь – посиделки? Отвечай на поставленный вопрос!
– Что, очнулась? Черти, поди, приснились. За подол хватали?
Кто-то рассыпал реденький козлиный смешок.
Кречев ахнул ладонью об стол так, что Левка вскинул голову.
– Вы что, издевательство пускаете с чуждой позиции? Или хотите подорвать идею индустриализации? Не позволим! – Кречев замотал указательным пальцем. Все притихли. – Заявите здесь членораздельно – будете подписываться или нет? Под протокол. Понятно?
Наступила минута тягостного молчания, как на могиле. Бандей шумно подымал и опускал мощную грудь, раздувая ноздри.
– Ну? – спросил наконец Кречев.
– Буду.
– Когда? Запиши сроки! – кинул Левке.
– После базара… В понедельник.
– Так и запишем. Садись! Прокоп Алдонин!
Прокоп поднялся прямой и строгий, как апостол.
– Как вы поясните нам свое личное увиливание?
– Какое увиливание? Я вам не должен. Налоги уплатил сполна, квитанции имеются.
– Значит, подписка на заем вас не касается?
– Это дело добровольное.
– Значит, народ подобру подписывается, а вы не хотите?
– У каждого свое понятие.
– Вот вы и поясните нам свое понятие: отвергаете народный заем или нет? Отвечайте под запись!
Прокоп с удивлением поглядел на Левку, Левка на Прокопа.
– У меня таких замыслов нету, чтоб отвергать всенародный заем, – Прокоп пошел на попятную.
– Ты не юляй! – крикнул Якуша. – Скажи, на сколько подписываешься?
– А ты что? На базар пришел ладиться? – огрызнулся Прокоп.
– Не-е! Это ты нам базар устраиваешь, – сказал Кречев. – Развел канитель на целых полгода. Говори, на сколько подписываешься?
– Э, э, как ее, как она, он еще с Матреной не посоветовался, – крикнул Барабошка.
Кто-то сдержанно тыкнул.
