Бас, очнувшись, ухнул зычно, как из бочки:
Я спросил у ней…
Но тут гармонь рявкнула и испустила дух.
– Все, – сказал Сенечка. – Дальше пойдет нецензурный мат. При женщинах запрещается.
Он оставил гармонь, поднял кепку, пошевелил сложенными ярлыками:
– Ну, все согласны тянуть? Никто не хочет взять назад деньги?
Молчание.
– Тогда приступим. Значит, двадцать девять номеров пустых, один выигрышный. Подходи по очереди.
Ребята стали подходить и вынимать билеты. Кто разворачивал тут же и бросал, плюясь себе под ноги, кто отходил к порогу и там тихонько матерился. Наконец объявился счастливчик. Он поднял кулак и заржал:
– Га-га-га! Вот она, ласточка… попалась!
– А ну-ка, прошу! – сказал Сенечка, беря билетик. – Сейчас проверим, сейчас… Правильно, роспись моя. Так, ваша фамилия, имя и отчество.
Парень назвался. Сенечка записал его в блокнот и сказал:
– Вас вызовем через неделю по почте, открыткой на заключительный тур. Гармонь разыграете вчетвером, то есть победители четырех кустов. Все, товарищи! – И, обернувшись к избачу: – Попросите публику оставить помещение.
Когда ребята вышли, Мария, еле сдерживаясь, процедила:
– Ты что же делаешь, артист?
– Как это что? То самое, что обязан, и вам рекомендую так же выполнять свою задачу.
– Какую задачу? Балаганить, да? – сорвалась на крик Мария.
– Но, но… Давай потише. Пока ты чай распивала, я зажимщиков хлеба выявлял.
– Каких зажимщиков?
– Тех самых, что излишки не сдают. – Сенечка достал из кармана свернутый вчетверо тетрадный лист, развернул его и подал Акимову: – Это ваши люди? Читайте! Те, которые излишки не сдали.
Акимов пробежал список глазами:
– Они. Кто вам дал этот список?
– Секретарь сельсовета. Да, да, ваш секретарь. С этим списком я и ходил по дворам, вроде бы агитировал в лотерею сыграть на гармонь, а сам глядел, где рожь спрятана.
– Ее, что ж, под порогом прячут, рожь-то? – усмехнулся Акимов.
– А где ее прячут? Ну-ка скажи! В сусеках, что ли?
– Ну, не в сусеках… В бане, на сушилках…
– Ага, еще в чулане, – подсказал ехидно Сенечка.
– Можно и в чулане.
– А вы пойдете с комиссией и враз все отберете… Ждите, так вам и положат. Эх вы, горе-сыщики! – Сенечка покачал головой. – Ноне дураков нет. Уж если прячут, так надежно. Вот я и спрашиваю вас – где?
– В землю зарывают, – сказал избач.
– Чепуха! Это вам не осень и не зима. Сейчас в земле рожь прорастет. Теперь прячут в сухом месте, в подпечнике.
– Чего? – сказала Мария.
– Села баба на чело… Вот, в списке подчеркнуты три фамилии. У них под печкой хранится хлеб.
– Ты что, лазил туда? – спросил Акимов.
– Вот еще! Я гармонист. Пришел – гармонь показал, страданье сыграл. Ну а сам глазом чик! Если есть новые доски на подпечнике или свежие затесы – значит, хлеб спрятан там. Будьте уверочки. Сходим!
– Ты не ошибаешься? – спросила Мария.
– А если и ошибаюсь, ну и что? Мы ж приехали дело делать. Вскроем, составим акт…
– Ну что ж, сходим хоть к Орехову Павлу Афанасьевичу, – сказал Акимов. – Он ближе всех живет.
– Как? Идти ломать подпечник? У меня таких полномочий нет, – решительно возразила Мария. – Я не пойду. Свяжитесь с прокурором.
– Может, понятых позвать? – заколебался Акимов.
Мария пожала плечами:
– Мы можем только пригласить кого-то, вызвать на беседу или сходить поагитировать. Но обыск делать? Извините! У меня еще голова на плечах.
– Вот это и есть либеральные мерехлюндии, – сказал Сенечка. – Мое дело выяснить и доложить. А вы как хотите. Если отказываетесь акт составлять, тогда нам вместе делать нечего. Ну пойдем акт составлять?
– Нет, – сказала Мария.
– И я не стану, – сказал Акимов.
– Как хотите! – Сенечка закинул гармонь на спину и двинулся к дверям, у порога остановился: – Я пошел в Веретье. Буду работать один, как подсказывает мне совесть. Но учтите, на вашу бездеятельность и покрывательство напишу докладную.
– Н-да… Вот тебе и точка с запятой, – Акимов сел за стол и нахмурился. – Вот что, Тима, сходи-ка к Орехову, позови его сюда, – наказал он избачу. – Если хозяина нет, давай хозяйку. Надо разобраться.
– Я в момент, – худенький белобрысый избач, в лапоточках, синие штаны навыпуск, вихрем слетел с высокого крыльца и помотал вдоль уличного порядка, только голова замелькала.
– Садись, Мария Васильевна, в ногах правды нет. Какие у вас еще задания? Говорите.
Акимов вынул кисет, свернул цигарку, закурил, смахивая табачные крошки в ладонь.
– Задание наше известное, Аким Федосеевич, – Мария усмехнулась. – Говорят, у вас кулаки внезапно исчезли.
– А-а, – протянул Акимов. – Индивидуальных обложений нет. Известно.
– Ну и как же насчет кулаков?
– У нас был один Осичкин, да уехал в прошлом году. В его доме сейчас ветпункт. А чего ты спрашиваешь? Ты же сама знаешь. Не один год, чай, работала у нас в Гордееве?
– А Звонцов?
– Подрядчик, что ли?
– Ну?
– Он бросил штукатурные подряды. И бригада его распалась. Теперь он от селькова работает в лесу на заготовках. Жалованье получает. Какое же ему давать индивидуальное обложение? Что обкладывать? Хозяйство вы его знаете.
– А лошади?
– Дак у него теперь одна рабочая лошадь. Второй рысак. Разве что рысака обложить? Но вроде бы такого постановления нет.
– А Потаповы?
– Мельники? Братья Потаповы, конечно, народ крепкий. Но ведь работников они никогда не держали. Сами вдвоем справляются… Мельница у них на два постава, тебе известная. Доход комиссия определила еще в прошлом году… в три тысячи. Подоходный налог они платят исправно. А в хозяйстве у них всего по лошади да по корове. Как же их обкладывать? С какой стороны?
Акимов свел свои толстые обветренные губы трубочкой и начал пускать в потолок дым кольцами.
– Что же, выходит, претензии к вам напрасные? – спросила Мария.
Акимов подался грудью на стол и, глядя на нее исподлобья грустными серыми глазами, сказал с оттенком горечи:
– Разве в нас дело? Я же не надувало мирской, не фальшивомонетчик. Я коммунист, четыре года на флоте отслужил и здесь тружусь примерно, хозяйство свое содержу в порядке, чужого ничего не беру. Почему ж мне не верите? И актив у нас мужики честные, что надо. Мы ж не дети – видим, кто и как живет. А вы нас подозреваете в укрывательстве, а?
Мария отвернулась от его пристального взора:
– Вы говорите так, будто я питаю к вам это самое недоверие. Не беспокойтесь, я по домам не пойду.
– Да пожалуйста. Мы ничего не скрываем.
– Евдоким Федосеевич, а почему колхоз «Муравей» излишки не сдал?
Акимов как-то по-детски хмыкнул:
– А он их на портки выменял.
– Как это?
– Да так. Вы сегодня вечером свободны?
– Разумеется.
– Пойдемте на агроучасток. Как раз сегодня разбирают председателя колхоза. Вот и познакомитесь с ним, от него все узнаете.
Вошел избач с худым и погибистым мужиком в лаптях и посконной рубахе, подпоясанной оборкой.
– Здравствуйте вам! – сказал вошедший, степенно сгибаясь и подавая заскорузлую большую руку.
– Садитесь, Павел Афанасьевич, – пригласил его Акимов на скамью.
Орехов сел, осторожно поглядывая то на Акимова, то на Марию. Выражение его постного в жидкой рыжей бороденке лица было таким, как будто бы его только что разбудили и он не поймет, где очутился.
– Павел Афанасьевич, вот представитель района интересуется, почему ты хлебные излишки не сдаешь?
– Дак ведь нету излишков-то.
– А говорят – под печкой у вас хранится хлеб? – сказал Акимов.
Орехов дернулся и захлопал глазами.
– Ну, чего молчишь?
– Я, эта, из амбара перенес в подпечник хлеб-от… Крысы там донимают.
– За тобой числится десять пудов излишков. Почему не сдаешь?
– У меня всего-то пудов десять будет. Вот с места не сойти, если вру. Еле до нового дотянуть. Ты ж знаешь, сколь у меня едоков-то. – У него дернулась верхняя губа и покраснели, заводянились глаза. – Евдоким Федосеевич, – выдавил хрипло, – не губи детей! Перенеси на осень. Сдам до зернышка. Вот тебе истинный бог – не вру, – и перекрестился.
– Чего ж ты молчал, когда излишки тебе начисляли? – спросил Акимов.
– Меня никто не спрашивал. Зачитали на сходе, и валяй по домам.
– Ну, что будем делать? – обернулся Акимов к Марии. – Акт составлять? Сам признался, что хлеб есть.
– Пусть идет домой, – ответила Мария.
– Премного вам благодарны, – Орехов поспешно вскочил, низко поклонился, и только его и видели.
– Теперь до дому будет бежать без роздыха, – усмехнулся Акимов, глядя в окно. – Других будем вызывать?
– Нет. – Мария встала. – Для меня картина ясная. Извините за хлопоты, Евдоким Федосеевич. Я похожу здесь по селу. В школу загляну. Старое вспомяну.
– Отдыхайте. Вечером приходите на чистку.
– Приду.
Часов в пять на агрономическом участке, в бывшей барской усадьбе возле Веретья открылось очередное заседание. На скамейках расселись человек пятьдесят местных крестьян. Окружная комиссия из трех человек – все в белых рубашках с расстегнутыми воротами – двое лысых, один с бритой головой – сидела за столом, лицом к публике. Намеченных для чистки выкликали строгим зычным голосом:
