Нас отпустили в очередной отпуск.
Это так называлось — очередной. На самом деле это был мой первый отпуск за последние пять лет.
Меня отпустили. Я был отпущен от музыки, от дороги, знакомой до мелочей, от друзей, от денег.
Я был отпущен.
Целыми днями я бродил по городу, ожидая встречи. Я знал, что должен столкнуться с ней на улице. Я знал эту улицу, знал место, где это должно произойти. Бродил по ней с утра до вечера. Знал, что мы столкнемся случайно, будто живем вовсе не в этом городе. Дни шли, но этого не происходило.
Видимо, город очень хорошо знал меня.
Я сидел на длинной скамейке бульвара, где вечерами, когда-то давно, собиралась наша компания. Мне казалась, что эта скамейка стояла здесь вечно, как казались вечными те встречи на бульваре. Сейчас я уже не понимал, было это на самом деле или все это я придумал…
Рыжий Фукс приносил приемник. Над головой в темноте трещали каштаны, выпуская коричневые ядра на мостовую. Белая стрелка на шкале волн ползла влево. Поближе к Лондону.
Наверное, все начиналось здесь. На этой скамейке.
Меня забрили в миллионную армию битломанов. Забрили транзисторным приемником «ВЭФ Спидола-10». На нас показывали пальцами, нас называли патлатыми, на нас жаловались в школу. Туда вызывали наших родителей, чтобы выяснить, откуда все это у нас. Длинные волосы, хороший английский язык и пиджаки без воротников.
Мы слушали их голоса, прорывающиеся сквозь треск эфира, слышали крики поклонников и представляли, как они двигаются по сцене, как подходят к микрофонам, настраивают инструменты, включают аппаратуру. Мы представляли аппаратуру — небольшие черные ящики с диагональной клеткой, с тремя латинскими буквами «VOX». Мы фантазировали. Представляли, что в тот или другой момент делает Джон, как играет левша Пол, как бьет по тарелкам Ринго. Мы ждали приезда Джорджа из Индии и пели. Пели их песни. Мы знали их лица, как лица соседей по лестничной клетке. Они снились мне. Я разговаривал с ними… Естественно, по-английски.
О, май диа фрэнд Пол… Как вам наш городок? Вы удивлены, что вас так хорошо знают у нас? А я удивлен, что вы знаете меня. Мы стояли с ними в подъезде. Я пел им… Пел все. Начиная с «Она тебя любит…»
She Loves You Е-е-е…
Я был болен.
Заболел на этой самой скамейке двенадцать лет назад. Разве мог я тогда подумать, что спустя годы я каждый вечер буду доставать из металлического ящика точно такой же битловский «VOX» и включать в него свою, точно такую же, маккартневскую гитару в виде скрипки? И сердце мое будет продолжать так же размеренно биться, и ничто внутри у меня не вспыхнет. Я выздоравливал? Ведь двенадцать лет назад одно упоминание об этих ребятах возбуждало меня.
А сейчас? Что же произошло за это время?
Как колотилось у меня сердце каждый раз, когда кто-то говорил мне, что я похож на Джорджа! Эй, скажите, я похож на него? Остановитесь! Дождь? Нет, не замечаю. А вы не замечаете, похож я на него или нет? Кто это? Один из Битлов. Нет, не тот, которого недавно убили. Хотя, может быть, на него я тоже немного похож. Ведь что-то умерло внутри меня.
Может быть, именно поэтому я просто грустно улыбаюсь и не встаю со скамейки, хотя дождь хлещет как из ведра. Что же произошло? Я выздоровел, стал умнее? Я не люблю больше музыку? Я больше не люблю ту музыку, которую играю? Я люблю сидеть ночами над тетрадями и выкладывать на бумагу все, что знаю. Люблю сличать две жизни, настоящую и придуманную.
А может быть, Битлы обманывали меня?
Завлекали, снились, болтали со мной как с приятелем?
Ведь я такой же, как двенадцать лет назад! Слышите, вы там, в промокших пиджаках? Что вы прячете свои трубы? Я же знаю, что вы играете для меня!
Я такой же! Такой же?
Скоро закончится мой очередной отпуск и я снова буду играть. Снова буду петь. Слышите? Буду петь и…
Хотя нет, я не буду представлять, что похож на Джорджа, меня не будет греть сознание того, что у меня гитара, как у Пола Я не буду стараться петь «е-е-е» с их, битлов- ской, интонацией. Буду петь, как получится.
Я буду зарабатывать деньги.
А зачем? Я куплю, куплю… Что я еще себе куплю? А вот! Куплю новую пластинку. Потрачу деньги на последнюю пластинку. С самыми новыми записями. Я такой же! Но ведь я не потрачу последние деньги на пластинку. Тогда куплю еще. Фирменные пластинки — страшно дорогая штука. Особенно старые, редкие. Я музыкант, я должен знать, что играли вчера, что играют сегодня. Мне нужны пластинки- Для того чтобы их покупать, надо работать в кабаке. Надо вкалывать в ресторане. И знать всю музыку. Чтобы мне напели, а я уже ее играю. И за это деньги. На пластинки.
А остальные?
Куплю книги! Я хочу читать. Давно не читал. Точно! Куплю массу книг. Всемирную библиотеку. Книги сейчас тоже страшно дорого стоят. Для того чтобы читать книги, надо работать в ресторане. Да, мне не стыдно! Это нормальная работа. Это нормальная жизнь! И я люблю музыку, я люблю книги! Я такой же! Как тогда в школе, когда кто-то притащил магнитофон. Большой, с катушками…
«Аидас».
Это его название. Сделано на рижском радиозаводе. Непривычно звучит, когда на каждом шагу читаешь «адидас». Тогда на большой перемене мы слушали «Rock and Roll Music». Тогда я ничего так не хотел в жизни, как играть на электрогитаре. А спустя неделю, на каком-то школьном вечере, впервые увидел живьем группу. Бит-группу. Это так называлось. С электрогитарами. Они играли шесть мелодий. Одна из них — «Дом восходящего солнца».
- Под такую музыку грех не танцевать, — говорили все.
И танцевали, завистливо глядя на сцену. И сама сцена с занавесом и кулисами стала желанна и вожделенна. Я рисовал в школьных тетрадях сцену (вид сзади), уставленную ящиками аппаратуры. Это было помешательство. Сейчас я почти пришел в норму.
Со мной все в порядке, как сейчас говорят. Я включаю битловский «VOX» и абсолютно спокоен. Передо мной рыжий трубач. Морда красная.
- Что? Дать закурить?
Не курю, но закурить дам. Ношу с собой сигареты. Так, на всякий пожарный.
Он пошел по аллее, прямо по лужам, даже не пытаясь обойти их или перепрыгнуть. Остановился.
- Оркестр нужен? Долговой. Все свои ребята… Много не попросят…
Жаль. Я дал бы много. Я понимал гулявшего у нас Юру. Деньги очень давят на сердце. И когда их нет, и когда они есть. Когда есть, еще больше. Но что-то ведь у меня было хорошее. Что-то грело. Я пытаюсь вспомнить. А! Тетради. В них все, до последнего дня. До этого дождливого дня, который я провел, сидя на скамейке в парке. Это моя надежда. Тот самый счастливый конец, которого жду в темных кинозалах. Просто та жизнь заканчивалась и начиналась новая. У меня, может быть, на одну жизнь больше. А может быть, на две. Может быть, после этой страсти сочинительства придет другая? Я буду оперировать на сердце, когда постарею? Может быть, это возможно? Может быть, есть…
Одно прекрасное утро?..
Может быть, оно существует. Когда просыпаешься и понимаешь, что впереди еще целая жизнь. Что в твоем дворе, похожем на огромный букет цветов, никто не умирает. И что обязательно настанет один прекрасный день, когда я буду идти по известной мне улице и встречу ее.
Просто отпуск затянулся. Пора назад, в ресторан. В Черногорск, где живут мои персонажи, где работаю я — персонаж номер один.
КОДЕНЦИЯ
Всё. Мы едем по мокрой грязной дороге в новый ресторан. Вот там ужо поработаем! Нас ждет новая сцена, новый директор. Старый — умер. Хотя был совсем! не старый. Его даже нельзя было назвать пожилым. Он приехал из санатория, когда мы уходили в отпуск. Он был очень загорелый, с нездоровым блеском в глазах.
- На крайний случай чего, надо обследоваться, — сказал он, грустно глядя на нас. — Не поможете, чтоб у вас, в столице…
Столицей он называл Симферополь, откуда каждый вечер мы приезжали. Мы помогли. Больница называлась пульмонологическим центром. Звучало красиво, выглядело — не очень. Несколько раз мы навещали его, заглядывали в маленькую, густонаселенную палату. Директор почему-то плохо ходил, и лицо его не выглядело таким уж хитрым. Наверное, он понимал, что здесь никого не обманешь. Потом мы узнали диагноз. Его говорили только родственникам и знакомым. Близким знакомым, по очень большой просьбе. Оперировать не было смысла. Его выписали, отвезли домой; С улучшением. Якобы. Через два дня его не стало.
Об этом нам сообщил его зам — молодой человек, занявший, еще до официального назначения, кабинет не пожилого еще старого директора. Валера, несмотря на то что вернулся с похорон своего шефа несколько минут назад, сиял. Глаза его бегали по кабинету. Наверное, думал, как он здесь все переставит. Нет, он не желал плохого старому директору. Бывшему директору. Но, как говорится, плох тот солдат, который… А уж зам тем более плох. Правда, счастье Валеры длилось недолго. Его арестовали. Взяли с поличным, когда толстый бармен дал ему взятку в пятьдесят рублей. В тот же день арестовали и его жену Ларису. Они были красивой парой. Учились в Киеве, жили в Харькове. Коллекционировали кактусы. Лариса сменила Нину Ивановну. Жешцину-гору. Девятый вал бил в черногорский берег, высекая искры новой жизни. Исчезли Надя и Эдик Шароян пропали грузчики с борта самолета полсотни шесть. Ларису взяли по доносу. Двух официанток заставили написать, что они отстегивали администратору по два рубля в смену. Она ни в чем не сознавалась. Валера раскололся сразу. Их судили показательным судом, страна боролась с нетрудовыми доходами.
