Официантки рассказывали, что Лариса назвала мужа тряпкой. Я помнил его счастливый вид после похорон директора.
Было понятно, что этой моей жизни приходит конец. Все рушилось. Возвращаясь однажды домой по скользкой дороге, мы перевернулись. Гешка не справился с управлением. Заскрежетал железный корпус автомобиля, заскрипел, потом ухнул, нас подбросило и два раза крутануло. Машина стояла вверх колесами. Какое-то барахло падало на нас с пола.
- Конец! Конец машине, — как в бреду, повторял Гешка.
Конец, но не машине. Машину сделают, как новенькую, отрихтуют. А для нас осталось несколько последних кадров.
Из-за поворота показался новый ресторан.
- Это он? — спросил наш новый гитарист.
- Он.
Он будет играть вместо Кырлы. В новом ресторане. Все правильно, новому ресторану — нового гитариста! Он будет играть, но очень недолго.
Сегодня четверг — рыбный день.
Будет пусто и скучно. В ресторане нечего делать в рыбный день. Будут сидеть одинокие женщины. Их взгляд похож на взгляд бездомной собачки, которая бежит за вами, виляя хвостом, почувствовав запах тепла и дома. Она то забегает вперед, то отстает, всем своим видом давая понять, что бежит сама по себе, а совсем не с вами, и только уткнувшись носом в плотно закрытую перед ней дверь, разворачивается и бежит опять куда-то в слякоть улиц в поисках тепла.
Но сегодня пусто как никогда.
Нет старого директора, пустует его кабинет, потому что не стало в нем и Валеры. Еще два дня назад, сидя перед нами в пыжиковой шапке, он хитро улыбался, поглядывая на положенный перед собой документ.
- Только смотрите, ребята, указ строгий. На первый раз — штраф, на второй — сразу судить. За любую мелочь. Если хоть даже рубчик возьмете с посетителей.
Мы расписались в том, что нас предупредили. Мы дали слово не брать чаевых. Вышел такой указ. Валера плюнул на указ. На лестнице его ждали. Номера были записаны, бармен стоял под лестницей; он сжался, когда Валеру провели мимо. Еще не сообразив до конца, что ему не отвертеться, Валера кричал. Пугал оперативников, что будет жаловаться, называл чьи- то имена.
Нет, этот мир явно рушился…
Под лестницей мерзко улыбался бармен. Может быть, я написал так, потому что он был мерзок мне всегда. Даже до этого поступка.
Позже мы узнали, что под наш ресторан «копали» давно. И старому директору повезло, если можно так выразиться. Ему удалось умереть честным человеком, а жене и детям повезло, что им остался огромный дом с садом, где стоял черный мотоцикл с грузовой коляской, на которой было выбито белой краской — «Райпродторг».
А еще закрылся на ремонт курорт; перестал появляться Лева «Сигарета-сигарета»; какой-то хулиган на мосту пырнул ножом сына симпатичного полковника «Травы-травы». Не стало Юры. Когда он был у нас в последний раз, мы играли ему в долг. Мы и до этого играли для Юры в долг. Он исчезал на полгода, но всегда возвращался и платил. На этот раз долг отдавать будет некому, если он даже и вернется.
Я сижу, машинально перебирая струны, ожидая ночи, когда открою тетрадь. Мне осталось дописать финал. Что-нибудь про то, как я стоял с пенопластовой гитарой на пустой школьной сцене, про запах лака, которым я покрывал эту гитару во дворе, полном цветов, про разочарование, хотя его нет.
Есть усталость, есть ощущение, что здесь я выложился до конца.
Есть сожаление, что все это кончилось.
Есть сомнения — неизвестно, что будет впереди.
Наверное, опять оркестр будет шляться под окнами. Барабан будет ухать. Бум… Ца…
Моя гитара занижает почти на тон. Вместо до мажора у меня что-то вроде си-бемоля. И звать этот оркестр не надо. Они слышат, что мы играем в одной тональности. В одном оркестре.
Вошла еще женщина. Одна. Странно, сейчас не сезон для одиноких женщин. Кого-то она мне напоминает…
Отомри!
Пальто зеленое, с отворотами.
Но ведь сегодня рыбный день…
- Он заканчивается. Я видела тебя на той улице, просто не смогла подойти…
- Не может быть!
- Может. Все может быть…
Я поднялся. Гитара стала скользкой и рухнула на софиты. Взорвалась лампа. Яркая, до рези в глазах, вспышка высветила удивленное лицо Илика, широко открытые глаза Гешки. Зал раскололся от этой молнии. Исчезли стены, провалился пол, и я увиделгде-то на дне расщелины Евдокимыча, спящего на сцене. Волшебную пещеру стеклотарного пункта и Кырлу в белом халате, идущего по пахнущему сырой известкой коридору районной больницы. Я увидел летящих мимо фарцовщиков во главе с Юрой Кожаным и духовой оркестр с горящими от вспышки начищенными трубами. Я увидел Люду в аэропорту, встречающую своего студента, и себя, идущего по столам и наступающего на фужеры и закуски. Я увидел себя, пробивающего огромное стекло окна нового ресторана, и его осколки, плывущие рядом ватными снежинками детской елки той поры, когда веришь, что в жизни можно успеть все.
Абсолютно!
Доктор Сатера, или Обретение былого могущества
В жаркий летний полдень самый обыкновенный русский городок, лежащий неподалеку от старинного Мурома, становится похож на южный. Пустынные пыльные улицы, погасшая зелень листьев и тишина, которая сродни испанской сиесте. Окна одно этажных домиков открыты, и цветные занавески изредка вздрагивают от порывов ленивого ветра. Вот и конце улицы, на которой расположился городской кра еведческий музей, прогрохотал грузовик, и отголоски этого шума проникли через зарешеченные окна в залы, где застыли в никогда не обновляемой экспозиции гипсовые головы прачеловеков, чучела диких животных, которыми когда-то были полны муромские леса. Здесь же географические карты и глиняные черепки, скреб ки, наконечники стрел и, конечно же, спящие на стульях у дверей пожилые служительницы. Собственно, весь музей — это просто большая квартира с анфилада ми комнат, в которой некогда процветала семья купца Рукавишникова. В квартире так и остались стоять стулья, на которых сиживал и сам Григорий Кузьмич, и его почтенная супруга, имя которой сегодня стерлось из памяти потомков. Взбирались на стулья и много численные дети купца, а их внуки теперь повадились сюда для открытия международного бизнеса. Конечно, у них еще была надежда вернуть владения прапрадеда.
Портрет Григория Кузьмича также являлся частью экспозиции музея. В разные годы его выдавали то за экспонат, по которому можно было составить впечатление об обычаях, нравах и одежде ушедшего в небытие поколения, то просто за портрет, писаный маслом самим Репиным, об этом гласила местная легенда, а то и вовсе убирали с глаз долой, чтобы особо бдительному чекисту не показалось подозрительным его сходство с секретарем местного райкома партии. Впрочем, мы упомянули личность купца лишь потому, что именно под его портретом расположились двое мужчин, склонившиеся над старинным письменным столом, кстати, за которым тоже сиживал тот, кто был изображен на портрете. Один из них — директор музея — сухой старичок со старорежимной бородкой и характерным для этих мест акцентом, что-то объяснял явно неслучайному посетителю — сорокатрехлетнему мужчине с упрямым подбородком и голубыми глазами. Взгляд его был пытливым, а в шевелюре волосы натурального цвета с боем сдавали свои позиции седине. Вошедшие в моду лет десять назад мешковатые рубашка и брюки цвета хаки, а также жилет со множеством карманов, скрывали истинную крепость тела посетителя. Однако мы не станем скрывать его имени. Да-да, это был знаменитый доктор Сатера — авантюрист и путешественник, ведущий одной из самых популярных телепередач, кумир мальчишек, подражающих ему во всем, и любимец девушек, которые мечтают о настоящих мужчинах.
- Распятие датировано четырнадцатым веком, — говорил директор музея, и голос его катался по прохладным комнатам, теряя по пути значения слов. — Работа по тем временам изящная, кстати, вот здесь именно то, что вам надо… — директор поверх очков посмотрел на Сатеру. — Вот это и есть та самая фаланга пальца Ильи Муромца…
Сатера бережно принял распятие и, воспользовавшись лежащей на зеленом сукне лупой, стал рассматривать замурованную в крест маленькую косточку:
- Значит, летописи и сказки не врут…
- Неужели вы в этом все еще сомневаетесь? — удивился директор.
- Не перестаю удивляться, — уточнил Сатера.
На секунду он отключился от разговора и задумался. Что сулила и чем грозила ему эта находка? Встречу с Соловьем-разбойником? Возможно. Но самое главное, что эта маленькая косточка убеждала в том, что он не яря затеял очередную экспедицию, не зря пустился на поиски того, что, по его мнению, делало Русь и ее богатырей непобедимыми. Доктор Сатера решил найти меч-кладенец. Собственно, население страны знало, любило и восхищалось доктором благодаря его находкам. Это он разыскал сапоги-скороходы в запасниках одного из провинциальных музеев, это он нашел ковер-самолет в песках Средней Азии, а последняя его телевизионная программа вновь наделала много шума. Он показал самоходную печь. Кто не знает сказку про Емелю и щуку?! Только щука была там ни при чем! При чем оказался чудо-мастер Емельянов из одной русской деревни, который задолго до заморского Райта и сотворил самодви- жущуюся телегу. С виду она была похожа на русскую печь. На этой самой «телеге» мастер, как сказочный Емеля, и ездил за водой, и по грибы, и за дровами. Поotom первый в мире самоходный аппарат простоял в избе под парами более трехсот лет. Был утерян самый главный секрет — как трогаться с места! Печь просто топили из год в год, будто бы дожидаясь, когда же доктор Сатера со своей видеокамерой заберется в эту глушь и ошарашит весь мир сообщением, что на автомобилях ездили задолго до того, как об этом написали в утренних парижских газетах 1770 года. Единственное, что так и не узнал Сатера, какую роль в этой истории играла щука, хотя и допускал, что это и есть то самое «народное творчество» — умение народа поэтизировать самые обыденные вещи.
