что Ромала лежит в больнице. И каждый делает уже свои выводы! Ясно тебе?
— Кто? — глухо и жестко спросил он.
Мать усмехнулась.
— Неважно кто! Я всё равно не назову ни имен, ни фамилий. Еще не хватало, чтоб ты в тюрьму загремел! Но я знаю, кто виноват в том, что такие слухи поползли по кварталу.
— И кто? — прорычал парень.
— А ты туда глянь, — сказала мать, кивнув головой вправо.
Саша машинально бросил взгляд и увидел себя. Справа от матери стоял шифоньер с зеркальной дверцей. И именно в этом огромном зеркале до пола Саша увидел себя. Взлохмаченного, серьезного. Злого. Желваки перекатывались под кожей, а кулаки то и дело сжимались в бессильной злобе. Он бросил взгляд на мать. Та кивнула.
— Ты, сынок! Это ты виноват, что о девочке пошли такие слухи. Ты и никто больше!
— Но… — начал парень, но мама его перебила:
— Так всегда бывает, — уже более спокойно сказала она. — Гуляют двое, а виновата девчонка. Если и падает позор, то только ей на голову. Я ведь знаю это не понаслышке. Я ведь и тебя зачала до замужества. Родила в неполные восемнадцать лет. И замуж выходила с беременностью два месяца. Такие свадьбы в народе называют «догонялками». Только нет в этом ничего хорошего. Ты должен понимать всю ответственность ваших встреч.
— Я понимаю, — произнес Саша. От этого откровенного разговора у него пересохло во рту, и было гадко на душе. Противно даже.
Столько времени он встречался с Ромалой, а никогда даже не задумывался, что про них могут что-то говорить. Может, потому, что ему никто бы и не сказал. Во всяком случае, в трезвом уме и твердой памяти. Уж тогда бы болтун кое-каких зубов не досчитался. А о том, что станут говорить его матери, об этом Саша даже как-то не подумал.
— Мам, Ромала не беременна! Это стопудово! — заговорил парень глухо. — Я уверен, что моя девушка — девственница, как и была семь лет назад в день нашего с ней знакомства. Я ее люблю, и ты это знаешь! И какие бы желания и… и что бы там ни творилось у меня в душе и в голове, я дождусь возвращения из армии. И вот тогда… Вот тогда пусть говорят, что хотят. Я приеду, и, если ЗАГС в этот день будет работать, мы подадим заявление и зашлем к ней сватов. А там… пусть мелят. В конце концов, на чужой роток не накинешь платок.
Мать посмотрела на своего мальчика и впервые подумала, каково ему ежедневно обуздывать свою страсть? Они столько лет вместе. Он ведь видел, как Ромала взрослела и хорошела с каждым годом. Ведь мимо нее невозможно просто пройти и не оглянуться! Красота-то какая! Волосы — кудри смоляные, шелк блестящий. Статная сама, гибкая! Талия тонкая, а грудь высокая. Ножки ровненькие, коленки круглые. Но самое удивительное в ней — глаза. Они завораживают, цепляют. Бездонные, черные жемчужины в обрамлении длинных пушистых ресниц, которые никогда не знали туши. Они как водоворот засасывают.
Один раз женщина сама видела, какое впечатление производит ее будущая невестка. К Саше заехал друг из техникума, и сын представил его своей любимой. Парень протянул цыганочке руку. Она вскинула на него глаза, и тот забыл, что хотел сказать. Лепетал, мычал и нукал, силясь что-то произнести. А когда наваждение немного спало, заговорил, но все разговоры сводились, так или иначе, к красоте Ромалы. Сашу порой забавляла такая реакция парней, порой раздражала: не очень приятно, когда к твоей девушке вдруг начинают клеиться! Самой цыганочке это тоже не нравилось. Ей становилось неловко. Она цеплялась за Сашу, и он, как обычно, ее спасал. Спасал, уводил за собой. А вот от пересудов спасти не смог.
В тот день он ехал в больницу с тяжелым грузом на душе. Девушка как всегда была очень рада его приезду. Они стояли на лестничной площадке у отделения. В своей огромной пятерне парень сжимал ее тонкие пальцы. За то время, что Ромала провела в больнице, она еще больше похудела, а под глазами от лекарств и недостатка свежего воздуха лежали тени. Цыганочка улыбалась, и когда их взгляды встречались, то ее черные жемчужины будто вспыхивали. Она жалась к своему любимому, а тому было больно за нее. Думал о том, что сейчас бы его спасла драка. Набить бы морду всем этим кляузникам, чтоб неповадно было!
Его настрой уловила Ромала. Погладила здоровенного парня по щеке, которая на ощупь с некоторых пор перестала быть совершенно гладкой. Заглянула в глаза, и такой тяжкий вздох вырвался из широкой груди Саши, что девушка не на шутку встревожилась.
— Саша, что стряслось? — спросила черноглазка.
Он замотал головой. Ну уж нет! Не станет он ей всего этого говорить! Этого еще не хватало! С больной головы на здоровую перекладывать! Да только и Ромалу было не провести. Чувствовала: гложут парня мысли какие-то! Она даже догадалась, о чем именно.
— Саш, ну, скажи! Я всё пойму, — подтолкнула его любимая.
— Да ничего не произошло, — отмахнулся он, — сама подумай, что может случиться-то? Техникум, дом, работа — всё! Тебя не хватает. Давай уж выздоравливай поскорее.
— Э-э, нет! — тихо сказала девушка, заглядывая в глаза. — Ты мне зубы-то не заговаривай. Что стряслось? Я же вижу, ты чернее тучи. Выкладывай начистоту, а то пойду назад.
Пригрозила, а он вместо того, чтобы задержать ее, вдруг отпустил. Поцеловал в висок, сунул в руки пакет и пошел вниз по лестнице. Ромала на секунду замерла, а потом ринулась за ним. Схватила за руку, заглядывала в глаза, и такая тревога плескалась в ее собственных — словами не передать!
— Ты чего, Мала? — спрашивал Саша, гладя ее по голове.
— Быстро говори, что произошло? Саш, любимый, я же чувствую, что-то неладно, — зачастила она.
Парень вздохнул. Они прижались к стене, пропуская вперед людей. Александр же думал, как бы ловчее все рассказать. С чего начать? И как всегда бывало, когда не мог спасти он, спасала она:
— Саш, ты такой мрачный, будто на тебя ушат помоев вылили.
Он вздохнул:
— Да так оно и есть. Если бы на одного меня, то ерунда, а тут еще и тебе досталось.
— Тебе что, тоже сказали, что я беременна? — вдруг спросила Ромала.
Он вскинул на нее изумленные глаза.
— Откуда…?
