В районные организации и дальше послана коллективная жалоба о том, что население Покровки кровно обижено бесцеремонностью некоторых чиновников, наделенных властью и полномочиями. Они, эти бездушные чиновники, переправили в неизвестном направлении дефицит в виде транзисторов, цветных телевизоров (подробный перечень товаров прилагался), как подозревается, с целью распределения между собой. В конце жалобы было сказано, что труженики Покровки это дело так не оставят и востребуют потерю во что бы то ни стало.
Глава шестнадцатая
1
- Ты бы ко мне не ходил пока, работать мешаешь! - Сидор Иванович Ненашев положил очки на стол и тяжело вздохнул. Он остался у себя в кабинете, чтобы разобраться с бумагами, обмозговать кое-что, а тут опять Гришку Суходолова принесло. Гриша явился со своим телевизором, черным и плоским, поставил его на стул в углу, осторожно прислонив к спинке, повел рукой и поклонился: прошу, дескать, глядеть и радоваться. Ненашев надел очки, опять снял их и положил перед собой. Экран был глух и черен.
- Ну, и что?
- Только счас казал. Никиту Лямкина казал, понял!
- Так не показывает же ничего?
- Раз начал - покажет: он иной раз с перерывами работает. Во, начинается!
В кабинете потемнело и пригасли люстры, лампочки замигали и совсем перестали светить.
- Опять электрики, язви их в душу, что-нибудь там ремонтируют!
- Не! - весело ответил Гриша Суходолов и снял кепку с головы, бросил ее на стул. - Это он энергию берет, телевизор. Я уже замесил: берет. Ему мало требуется, минут через пять все будет в порядке. Ты отдохни пока, Иваныч: счас голубой экран засветится, как пишут в газетах. Я тебе говорил уже, что от Фединого комбайна только кусок остался, я неделю его в портфеле таская, следователь все допытывался - он за мной бегал! - зачем ты подобрал этот камень? А я, мол, камни собираю. Да. Вчера в районе был, там при молзаводе лаборатория есть, я и отдал тот кусок девчонкам на анализ: ответьте мне, товарищи химики, из каких элементов таблицы Менделеева состоит сей предмет? Что можем, сказали, то и сделаем. Да.
- Ничего они не могут, у них примитивно там все: кислотность молока да жирность определяют. Не тот профиль.
- Пусть потрудятся. Там одна с высшим образованием есть - кумекает.
- Не все ли равно, из каких, понимаешь, элементов комбайн состоял. Нет его, комбайна-то! И не будет. А машина мне понравилась.
- Попросишь Федора, езде сварганит.
- Не сварганит, у него теперь другие планы: последний раз богом интересовался. Он, видать, сначала хочет разобраться в духовной, понимаешь, сути человеческого общества, картошка его не занимает.
- Оно, конечно, мужик в самую суть нацелился, ему не до овощей и корнеплодов.
- Вот именно, не до овощей. Распыляется, нет у него программы. И запутается он, слово даю, запутается.
- Ты скажешь тоже - запутается! Это с его-то уровнем. Смешно!
- И ничего нет смешного. Одно дело комбайн спроектировать, совсем, понимаешь, другое - разобраться, чем мы дышим. Тут с лету-то рубеж не взять, нет. Ведь часто наши поступки лишены здравого смысла. Сами в себе мало понимаем, а уж со стороны наши страсти - темный лес.
- Я думаю, они все могут.
- Кто это?
- А пришельцы.
- Думаю, и они не все могут. Ты вот иго, ты забирай свой патефон и мотай отсюда - мне, видишь ли, некогда.
- Ты меня обижаешь, Иваныч! - Гриша Суходолов пристально посмотрел на люстру, что висела над столом председателя, и лампочки тотчас же зажглись, телевизор засветился сперва пронзительно-белым светом, потом голубоватым, и во весь экран выпукло и ясно проявилось лицо Никиты Лямкина с жарко сорящими глазами. Никита виделся до последней волосинки на бороде, даже капельки пота виделись на узком переносье. Послышался, приближаясь и набирая густоту, хриплый голос. Лямкин читал стихи.
... Вижу: с птицами ранними поднимаясь чуть свет, По Руси бродят странники С незапамятных лет. От селенья К селенью, От реки до реки Бродят, будто явления, По земле чудаки...
Читал Никита распевно и качал острой своей неприбранной головой:
Бродят дальними странами, Жить, как все, не сумев, Неразгаданно странные И себе на уме...
Стихи Ненашеву понравились, он собрался было что-то сказать Грише, но не сказал ничего, наверно потому, что изображение Никиты помельчало, отодвинулось, встали далеко и близко горы, до самого ночного неба бился, вытягиваясь и обладая, большой костер, смутно блестела река. Между зубчатыми вершинами гор плыла, луна - белая и круглая. У костра сидели люди, человек, на глазок, десять. Это была молодежь в новых штормовках, видать, туристы. Никита Лямкин возвышался на пеньке, в руке он держал палку, которой шуровал костер. Чуть дальше, у воды, сидели собаки. Слышно было, как цедится ветер сквозь деревья, от огня разлетались красные искры.
- Ребятишкам лапшу на уши вешает! - Гриша Суходолов закурил папиросу и поскреб затылок пальцами? - Это он может, трепач редкостный.
- Беседуют, чего ж, - председатель Ненашев, в отличие от главбуха, не спешил осуждать Никиту. - Отдыхают, им хорошо! Я бы вот тоже посидел так.
- Кто же тебе мешает посидеть так?
- Дела, мешают.
- Отдыхать ты не умеешь, верно. И нечем гордиться.
- Нечем, правильно, - Сидор Иванович вдруг почувствовал въяве, как речка там, на экране, пахнет рыбой, еще пахнет она тальником. Тальник имеет запах горьковатый и томный.
- В бане уже сто лет не парились, айда сегодня, а?
- Когда сегодня-то?
- Да хоть счас, сами подтопим, сложно, что ли!
- Погоди-ка! Слушай.
Сквозь шорохи и треск донесся сперва слабо, потом и отчетливо голос Лямкина:
- Вот выспрашиваете, товарищи, кто я? Сам не знаю. Странник я, наверно. Любопытствую. Есть у меня мечта, товарищи, написать большую поэму - исповедь, под названием "Земля". И в той поэме, я ее уже начал, поразмышлять о судьбах человечества, о том, что мы имеем и чего достигли в муках, но больше о том, что потеряно нами невозвратно, может быть, и теряется сегодня.
Кто-то, видать, нечаянно, провел рукой по струнам гитары. Струны гудели долго и надрывно. Потрескивал сушняк в костре, сопел ветер. Никита поднял руку, требуя тишины и внимания, но в это мгновение экран подернулся пеплом, перекосился, и сразу возникла на нем городская улица. На той улице, плотно забитой автомобилями, было много людей, было много суеты и мельтешения, звучал откуда-то сверху полонез Огинского, крупным планом вдруг выплыла вывеска - золотые буквы на черном фоне - "Госплан СССР". Изображение растекалось, будто вода по стеклу, колыхнулось, и проявился тут же огромный кабинет с зашторенными окнами. За державным полированным столом сидел плотный человек, сквозь редкий и седой его волос просвечивала розовая макушка. Даже со спины было замечено, что товарищ за столом весьма раздражен.
- Что вы имеете в виду? - спросил хозяин кабинета у кого-то.
Видимость расширилась, и Гриша Суходолов хлопнул в ладоши. Хлопнул он в ладоши потому, что в кабинете, фривольно закинув ногу на ногу, сидел Федя пришелец и очки его сверкали весьма обличительно. Сидел он довольно далеко от стола, за которым высился товарищ с багровым и сердитым затылком.
- К большому человеку Федор-то проник! - сказал Гриша Суходолов и покачал головой с укоризной.
- К большому, - согласился Ненашев. - Насчет бога или по другому какому вопросу, интересно?
Наметанным глазом председатель определил, что пришелец Федя достиг или первого зама, или даже Самого, потому что официальное лицо имело в редких седых волосах пробор, ровнехонький и прямой, будто проложенный по шнуру. Такие проборы лелеют, их не ломают руками, они лежат в полной сохранности с утра до поздней ночи, потому что чиновники первого, так сказать, ряда весьма скупы на жесты и слова, они тратят себя рачительно, как средства из кассы взаимопомощи, они не умеют отдаваться порыву и мелким страстям.
Федя пришелец не испытывал робости перед высоким положением собеседника и даже слегка покачивал ногой.
Часы над дверью, плоские и с белым циферблатом. электрические, показывали четверть десятого.
"Рабочий день, значит, только начинается, - прикинул Ненашев, - На свежую голову разговор идет".
- Так что вы имеете в виду? - холодно осведомился первый заместитель иди даже Сам. - И как вы сюда попали, день сегодня неприемный?
- Видите ли, - ответил Федя, все покачивая ногой. - Я имел в виду показатели по валу. Это ж в корне ээ-э неправильно, когда конечный результат, товар, то есть, измеряют метрами, килограммами и рублем. Я посчитал на досуге и пришел к печальному ээ-э выводу о том, что примерно двадцать процентов усилий промышленности как это... вылетает на воздух. Или на ветер.
