Клавдия не привыкла подолгу задумываться над смыслом жизни и прочими тонкостями, в противоположность той же, к примеру, Вере Бровкиной, доярке и сожительнице Никиты Лямкина, которая говорила соседкам, пробующим ее утешать:
- Первый мой супруг, Афанасий, мужчина был самостоятельный - пил в меру и откладывал деньги на автомобиль, потонул он в речке, и я, конечно, плакала, а этот (то есть Никита), хоть и шалапутный, но совсем безвредный и никогда меня не обижал, все только винился: я, грит, Варя, покину тебя, если что, только скажи.
- Но и сказала бы: с его ж толку-то - ничуть!
- Он нежный. Вам этого, бабы, не понять!
- Где уж нам такое понять!
Варя возвращалась с фермы, садилась на крыльцо и дотемна смотрела вдаль, куда, вихляя, уходила сельская дорога. Она уходила в большой мир, где затерялся, и, видать, невозвратно, Никита Лямкин, нежная душа, бессребреник и неудачник.
- Господи! - вздыхала доярка Варя. - Хоть бы вернулся, я ведь жду. Без него - скучно на этом светушке, ой как скучно!
Под закатным солнцем дорога текла, как расплавленная медь, тайга, неразличимая и темная, сливалась с небом и выплывала из небытия опять, когда поднималась луна, и звезды, будто капли смолы, плотно застилали горизонт. "Сегодня не пришел. Завтра, может, возвернется - ведь я жду, ведь мне он нужен", - думала Варя. Она верила, что на свете есть справедливость и та справедливость однажды всенепременно торжествует.
2
Сидор Иванович Ненашев был одет в синее спортивное трико с лампасами и напоминал внешностью тренера по хоккею Тарасова. В руках он держал книгу маршала Жукова, которую как раз читал.
Гриша Суходолов аккуратно снял синтетическую курточку и повесил ее в прихожей, стряхнул с волос воду - на улице хлестал ливень, - снял также мокрые ботинки и уж потом поставил в угол телевизор, с которым последнее время не расставался. Гриша спал мало, и глаза его были красные, как у кролика, но шустрота его не покидала. Сидор Иванович знал, что к работе Гриша относится последнее время без азарта, текущие заботы сами собой переложились на плечи Веры Ивановны Клиновой, и она начала даже помалу худеть, придавленная ответственностью. И вздыхать она стала еще длинней, а плакать - чаще.
- Тебе, милый, уже выговор полагается - за халатность в работе, - сказал председатель, не поздоровавшись.
- Хоть два записывай! - ответил Гриша дерзко и вытер мокрую ладошку о штаны. - Не могу я сегодня работать, как раньше, вот и все!
- Почему же это не можешь, что же тебе мешает?
- Пришельцы мешают.
Лично Ненашеву инопланетянин Федя надоел: был он, кажется, слаб характером и суматошен. Председатель не мог понять, почему тот медлит, не мог понять, чего он, собственно, добивается. Наводит только тень на плетень и ничего больше. Под ногами только болтается.
- Пришельцы! Они - сперва пришельцы, потом и ушельцы, а тебе, Григорий, лететь некуда, разве что в тюрьму. Твоя должность не только умения, но и бдительности требует. - Председатель Ненашев после этих слов назидательно воздел палец. - Бдительности, понимаешь! Подмахнул однажды бумажку не глядя и - до свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути, как в песне поется. По минному полю ходим, Григорий!
- По земле ходим. И не стращай. Ты лучше погляди, что на свете происходит, - Суходолов водрузил свой телевизор на стол, отодвинул книгу, положенную давеча председателем, и прислонил инопланетный аппарат к высокой вазе, в которой никли цветы жарки, принесенные на днях Верой Ивановной Клиновой. "Опрокинется ваза, она же хрустальная! - обеспокоился Ненашев. - К пятидесятилетию коллектив дарил!" Подумал так и сразу забыл про эту свою тревогу: телевизор показывал опять Никиту Лямкина. Никита курил сигарету, слегка щурился от дыма и, наморщив лоб, теребил пальцами бороду. Напротив Лямкина за небольшим канцелярским столом сидел младший лейтенант милиции, дюжий и румяный (изображение давалось в цвете), за спиной милиционера был виден портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского.
- Я вот не курю, - сказал лейтенант и снял фуражку. - Курить - здоровью вредить.
- Это - хорошо.
- Что хорошо?
- А что не курите. Я хотел бросить, да воли не хватает, втянулся, видите ли.
- Втягиваться - всегда опасно. Так что же мне, с вами делать прикажете?
Никита пожал плечами и загасил докуренную до ногтей сигарету о каблук сапога, поискал глазами, куда спрятать ошнурок. Пепельницы не оказалось, и сигарета была запихана в полупустой спичечный коробок.
- Действуйте, как вам предписано, - ответил Лямкин. - Закон есть закон.
- Жалко мне вас! - лейтенант горемычно вздохнул. - Человек вы спокойный, непьющий. Странно, что непьющий, кстати.
- Почему же странно?
- Все тунеядцы - алкаши. И паспорт у вас в порядке. Есть паспорт?
- Есть паспорт, вы же его смотрели.
- Цель ваших скитаний? Я таких, как вы, не понимаю! - Лейтенант по-кавказски прижал ладонь к сердцу. - Решительно не понимаю.
- Цель? Извольте: познание мира.
- И долго вы его будете познавать?
- Полагаю, до конца дней своих.
- А работа, труд на благо общества, как в Конституции записано?
- Я же не побираюсь, на хлеб себе зарабатываю - дрова пилю, плотничаю помаленьку. Ну, и всякое такое.
- Вот именно, всякое такое. И собак за собой водите. Собаки-то вам зачем?
- Общаемся. Собаки во многом лучше людей. У собаки чувство благодарности непроходяще, в отличие от нас.
- Мудрено вы что-то...
Председатель Ненашев с осторожностью вытащил из вазы увядшие жарки, бросил их в ведро на кухне, а когда вернулся в горницу, сказал, зевая:
- Скучная у них беседа течет, спасу нет, какая скучная! И смотреть дальше не буду.
- А ты смотри, однако! - Гриша Суходолов навалился локтями на стол, выгнул спину и замер, он часто мигал и тряс головой, будто набрал в уши воды. - Ты смотри!
На экране не было уже ни Лямкина, ни упитанного милиционера - там мельтешил небольшого роста человек в военной форме цвета хаки и высоких шнурованных ботинках. У человека были маленькое желтое лицо и лысая голова, внешностью он напоминал учителя из захолустья. Человек нервно ходил по комнате, вероятно, по кабинету, обставленному старинной мебелью, на кожаном диване возле белой резной двери сидел пришелец Федя. Сидел он опять в вольной позе, и черные его очки блестели.
- Мне интересно, - сказал Федя медленно и тихо, - почему вы считаете себя правым и почему не посещает вас сомнение, так свойственное людям, населяющим эту благословенную планету?
- Борцу не дано сомневаться! - отрезал маленький человек резким птичьим голосом и с маху сел в кресло возле столика с телефонами. Телефонов было много.
- С генералом вроде толкует? - высказал догадку председатель. - Не наш генерал-то.
- Это в Южной Америке где-то, по-моему, - Гриша Суходолов будто прилип к столу локтями и не менял позу. - Я за окошком пальму видел, была там пальма.
Человек в кресле потрогал пальцами погон с белыми звездами и нахмурил негустые свои брови.
- А каким путем вы сюда попали, господин? Пришелец Федя гнул свое:
- Так почему же вы считаете себя всегда правым? Какая мораль позволяет вам убивать?
- Я возглавляю борьбу против коммунизма, и это все объясняет. Еще раз спрашиваю, как вы сюда попали?
- Но ведь вы убиваете и не коммунистов? Вы убиваете всех подряд.
- Не всех подряд - сочувствующих убиваем.
- По каким же признакам вы определяете - сочувствует человек или не сочувствует?
- У моих людей на этот счет безошибочное чутье. Какую газету вы представляете, и как вы попали в этот кабинет?
- Но вы не ответили на мой вопрос?
- Заруби себе на носу, писака: великое дело требует великих жертв, и правое дело не нуждается в оправдании. Убиваем невинных? Может быть. Но история простит нам частности.
- Вы рассчитываете попасть в историю, господин диктатор?
Председатель Ненашев поддернул сползающие штаны с лампасами - была у них слабая резинка - и покрутил головой с осуждением:
- Арестуют ведь бедолагу - к диктатору залез. К диктатору банановой республики.
- Сальвадор?
- Может, и Сальвадор. Может, Гондурас. Ему там быстренько голову открутят.
- Он сопротивляться будет, он их победит! - заявил Гриша Суходолов и рубанул ладонью воздух. - Не на того нарвались!
- Поглядим...
Лысый диктатор между тем добела сжал губы и указательным пальцем, неуловимо легко и быстро, нажал на столике кнопку. Пришелец Федя или не понял, или же не хотел понять, что за ним сейчас придут, он не переменил даже позы - сидел вольно, развалясь, и покачивал правой ногой, обутой в ботинок с трехэтажной белой подошвой.
