— Нет, — сказал Айзенкопф. — Это невозможно.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Робеспьер или Кромвель проявили свои таланты вскоре после того, как пришли в политику. Сталин же двадцать лет делал революцию, оставаясь мелкой сошкой. И вдруг этот воробьишка за короткий срок превратился в царя пернатых. Да, случай беспрецедентный.
Доктор Норд задумался. Еще две недели назад он счел бы подобную гипотезу бредом, не заслуживающим внимания серьезного человека. Но выстроилась целая цепочка фактов, каждый из которых косвенно подтверждал допустимость этой гипотезы, а в своей совокупности факты делали ее почти неспоримой. Сведения о грандиозных способностях большевистского вождя, предположим, можно отнести к области пропагандистского мифотворчества.
Но:
1) Мистер Ротвеллер не затеял бы рискованную экспедицию, не имея на то веских причин.
2) ГПУ не стало бы так нервничать, если б речь шла об обычных исследованиях в области евгеники. Мало ли в мире лабораторий, занимающихся вопросами антропогенетики?
3) Институт пролетарской ингениологии и его директор не были бы окружены такой таинственностью и такой многослойной охраной.
4) Наконец, самый непонятный и тревожный факт — мессидж, содержавшийся в тайнике. Кто бы ни оставил это послание, смысл его очевиден. Во всяком случае, в той части, где прямо говорится о «фармацевте великого человека», то есть профессоре Громове.
Повторив все эти соображения вслух, Гальтон задал коллегам главный вопрос:
— Сформулируем цель. Теперь, когда мы знаем то, что мы знаем, в чем состоит наша задача?
Айзенкопф ответил без колебаний:
— Громова уничтожить. Сыворотку гениальности изъять для дальнейшего изучения.
— Абсолютно согласна, — поддержала своего вечного оппонента княжна. — Прибавлю одно: нужно лишить большевиков возможности продолжать исследования в этой сфере.
Доктор не ожидал такого спонтанного и незыблемого единодушия.
— Речь идет не об опасном маньяке, не о гангстере. Убить ученого? И, судя по всему, незаурядного? Извините, но это противоречит моим правилам.
— Громов опаснее любого гангстера, — с глубокой убежденностью сказал биохимик. — Если мы отступимся и предоставим большевикам свободу действий, через пару лет вы сами проклянете ваши чистоплюйские правила и застрелитесь от раскаяния, да будет поздно. Неужели вы не видите? В мире идет свирепая война на выживание. Естественный отбор, джунгли. Кто мягкотел, сентиментален, медлителен, того сожрут. Вот, например, вы не дали мне прикончить чекистов. Это была ошибка, слабость, из-за которой наша экспедиция, и без того рискованная, подвергается еще большей опасности.
Видя, что брутальные аргументы Айзенкопфа не действуют, в разговор вступила Зоя:
— Боюсь, Гальтон, что он прав. Не будем забывать, что мы с тобой врачи. Здесь, в Советской России, зреет злокачественная опухоль. Ее нужно как можно скорей вырезать. Если мы протянем, операция будет гораздо более тяжелой. А может быть, оперировать окажется поздно. Думай, Гальтон. Ты же умный!
И Норд последовал этому совету.
Он поднял глаза к потолку, где румяная сильфида тщетно пыталась выдернуть из груди стрелу купидона, и честно попробовал найти какое-нибудь другое, более гуманное решение.
Не нашел.
Когда-нибудь мир несомненно станет более цивилизованным и научится избавляться от назревающих угроз без хирургического вмешательства — при помощи мудрой профилактики или медикаментозно. Но не в первой половине буйного двадцатого века…
Члены экспедиции терпеливо ждали, чем закончатся раздумья руководителя. Наконец он со вздохом произнес:
— Что ж, цели обозначены: первая — Громов, вторая — экстракт, третья — прекращение разработок. Переходим к следующему этапу. Как этих целей достичь? Слушаю ваши предложения.
Немец с княжной переглянулись.
— Это мы ждем ваших указаний. — Айзенкопф покачал головой, точь-в-точь как китайский болванчик. — Когда я спросил мистера Ротвеллера, почему начальником экспедиции назначают не меня, а какого-то этноботаника без опыта подобных операций, Джей-Пи ответил: «У Норда выше коэффициент си-ди-эм».
— Мне было сказано то же самое, — кивнула Зоя.
Биохимик уставился на нее с недоверием:
— Вы… вы имели наглость претендовать на руководство экспедицией?! Невероятно!
— Что же здесь такого невероятного, китайский вы индюк! — вспыхнула Зоя. — От меня в Москве куда больше пользы, чем от вас вместе взятых!
— Погодите! — вмешался в их перебранку Гальтон. — Что это за коэффициент такой — CDM?
— Сreative decision making.[68] Ваш показатель якобы 94. — Айзенкопф с сомнением осмотрел руководителя.
— Понятно, — протянул Норд, впервые слышавший этот термин. — А ваш?
— Откуда мне знать? Максимум 93, иначе экспедицией руководил бы я.
— Полагаю, не больше сорока. Вы, Айзенкопф, слишком квадратный, — уязвила биохимика Зоя.
— А у женщин, чтоб вы знали, CDM вообще выше 30 не бывает!
— Врете! Вы это только что выдумали!
Гальтон вышел в коридор, сосредоточенно потирая макушку. Где-то под этой колючей (надо бы побриться) поверхностью таился пресловутый коэффициент. Как бы только его оттуда извлечь?
Доктор спустился по лестнице, прошел через клуб.
Репетиция хора, слава богу, закончилась, но народу в помещении все равно было много. Старая цыганка, напророчившая Гальтону гадостей, сидела в окружении стайки девочек и учила их гадать по картам. У другого стола толпились мальчишки, разглядывая какие-то блестящие безделушки, разложенные на скатерти. Группа подростков старшего возраста занималась странным делом: танцевала без музыки. Девочки сосредоточенно трясли плечами, мальчики, без сапог, но в толстых шерстяных носках, истово отбивали чечетку. За плясунами присматривал тот самый мужчина в костюме, что накануне руководил хором. Очевидно, по вечерам бывший ресторан превращался во что-то вроде школы цыганских ремесел.
На Гальтона никто не посмотрел, он не поймал на себе ни единого вскользь брошенного взгляда.
Потихоньку, чтобы не мешать, вышел наружу.
«Форд» стоял неподалеку от крыльца. На водительском месте, сдвинув на лицо кепку, спал Витек. Однако стоило Норду сделать несколько шагов в сторону автомобиля, как шофер вскинулся.
— Весь день продрых, — сказал он, широко улыбаясь, и потянулся. — Батя научил. Могу сутки ухо давить, могу неделю вообще не спать. Это зверь такой есть, верблюд называется, слыхал? Надуется воды по самый горб и прет себе через пустыню, все ему нипочем. Поедем куда или как? Мне-то все равно. Плата идет. А все ж таки скучно. Хошь, я тебя просто так взад-вперед покатаю?
Тут-то коэффициент себя и проявил.
— Спи пока. Ночью не придется.
Когда Норд поднялся к себе, его подчиненные все еще выясняли, кто тупее — мужчины или женщины. Руководитель отсутствовал не долее пяти минут.
Его словно подменили. Исчезла вялость, пропала нерешительность.
— Хватит ругаться, коллеги. Начнем с задачи номер один, то есть с Громова. Что мы знаем о распорядке дня директора? Из подслушанного разговора охранников известно, что он очень пунктуален. Прибывает на работу в шестнадцать ноль ноль, уезжает в два пятнадцать ночи. Подобраться к нему в Институте очень трудно. Это настоящая крепость. По дороге с работы и на работу Громова сопровождает сильный эскорт. Следовательно что?
— Что? — спросил Айзенкопф, покосившись на Зою.
— Что? — повторила она. — Ну говори, умник, не томи.
— Да очень просто. Надо выяснить, где Громов живет и не проще ли будет взять его там.
Сяо Линь подергал себя за бороду.
— Легко сказать — «выяснить». Вряд ли эту справку нам дадут в справочном бюро общества «Долой неграмотность».
— Я могу расспросить моих московских знакомых, — предложила Зоя. — Завтра же этим займусь. Вдруг удастся?
Норд заявил:
— Где живет Громов, я установлю нынче же ночью.
— Но как?
Обладатель феноменального CDM снисходительно улыбнулся.
— Предоставьте это мне.
«Ночью все кошки серы»,
гласит пословица. А всё черное становится невидимым. Например, черный «форд»-фаэтон, припаркованный между двумя мусорными баками на улице Белинского, куда выходит некая малоприметная арка. Именно из нее в два пятнадцать или минутой позже должен выехать кортеж директора Института пролетарской ингениологии.
Вчера вечером начальник музейной охраны сказал новичку, что директор «ездеет к Самому» через день. Значит, сегодня Громов поедет не в Кремль, а домой. Всего-то и нужно — проследить за кортежем, не привлекая к себе внимания.
Последнее условие являлось обязательным, но трудно выполнимым, учитывая пустынность ночных улиц. Центральная Москва не Манхэттен, где траффик не замирает даже в самое глухое время суток. Может быть, и стоило послушаться Айзенкопфа, который предлагал нанять еще два автомобиля и вести слежку втроем. Витек говорил, что за хорошее лаве запросто надыбает пару верных корешей из таксомоторного парка. Гальтон от идеи отказался якобы из осторожности — мол, слишком рискованно привлекать к участию в операции лишних людей. На самом деле доктора уязвила реплика Айзенкопфа о неопытном этноботанике, а еще больнее — слова Зои о том, что она принесла делу больше пользы, чем оба мужчины вместе взятые. Настало время продемонстрировать коллегам, что их командир тоже кое на что способен.
