– Это туда по коридору. За мной. Позвольте мне держаться за Вас, молодой человек, у нас здесь полы такие кривые, всегда можно споткнуться, – пробормотал он и вцепился в локоть Жени.
Так действительно стало лучше, Салаи пошёл значительно ровнее, и уже через минуту они вошли в просторную гостиную. Теперь при свете дня её можно было разглядеть повнимательней. Большой деревянный стол стоял посередине. Вдоль него располагались скамьи и несколько стульев. За столом сидел лохматый черноволосый человек, внимательно рассматривавший какой-то чертёж. Одной рукой он вносил какие-то поправки, другой в то же время запихивал в рот что-то вроде зелёного салата. Он недовольно оторвался от своих занятий на шум, который произвёл рухнувший рядом на скамейку Салаи.
– Привет, Зороастро. Я пришёл. Вот, привёл гостей к маэстро. Сейчас я их отведу к нему, только отдохну чуть-чуть.
– Слушай, Салаи, может, тебе лучше вздремнуть. Если Леонардо тебя таким увидит, рассердится. А за гостей не беспокойся, я сам. Баттиста! Помоги тут Салаи уложить, – из соседней комнаты вышел мужчина, молча подхватил подмышки Салаи и взвалил на плечо.
По всему видно, что для них обоих это было привычным делом.
– Не обращайте внимания, с ним такое случается.
А я вас помню. Вы вчера вечером приходили с маэстро. Он у себя, в мастерской.
Поднявшись на второй этаж, они наконец-то оказались в святая святых – в мастерской. Она была просторна и светла. Сбоку у окна стоял деревянный станок с картиной, завешенной полотном, на столе валялись какие-то чертежи и рисунки, в дальнем углу комнаты у печи стоял другой столик, сплошь заставленный стеклянными колбочками и банками. В одном углу стояли книжные полки, непонятно как выдерживавшие свою ношу – стопки книг в толстых кожаных обложках. Сам художник стоял у окна и внимательно вглядывался в небо.
– А, это вы? Очень рад, очень рад. Вот, вчера после вашего ухода завершил эскиз. Как, похож? – он протянул чёрно-белый портрет Жени.
– Здорово! – восхитилась Дашка, – а что, Вы даже ночью работаете?
– Конечно. Вы знаете, ещё в детстве я задумался – ведь мы проводим во сне практически треть своей жизни. Это же такое расточительство! Сколько бы мы могли узнать и сделать, если бы не тратили это время впустую. Но ведь и не спать вредно – я пытался, ничего хорошего из этого не получилось, голова тяжёлая, не соображает, руки трясутся – нет, совсем без сна не годится. Что же делать?
– И Вы нашли решение?
– Да. Экспериментальным путем я нашёл, что для меня достаточно спать около пяти часов. Смею заметить, что у каждого человека своё ощущение времени, а потому и необходимое время сна тоже разнится. Так вот, я разработал для себя специальную схему сна – сплю пятнадцать минут каждые четыре часа. Так я выиграл огромное количество времени! И потом, в тишине ночи, когда остаёшься наедине с собой, ты принадлежишь себе полностью, и потому ты можешь сделать во много раз больше.
– Извините, маэстро, но не получается, – сказал вдруг Женя.
– Что не получается?
– При такой схеме вы не спите необходимых пять часов.
– А Вы, я смотрю, любитель численности. Похвально, молодой человек. Вы правы, под утро я всё равно ложусь ненадолго – ровно на четыре часа. Я, знаете ли, с детства не любил просыпаться по утрам. Зато вечерами не могу заснуть подолгу.
– Так Вы сова! – обрадовалась Оля, – я тоже.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, у нас считают, что все люди делятся на две категории – совы и жаворонки. Совы – те, кто могут работать по ночам, а жаворонки – люди, встающие бодро с рассветом, зато по вечерам они совершенно не способны к работе.
– Прекрасное наблюдение! Надо будет мне его записать, – он вытащил из кармана небольшой блокнотик и стал писать в нём левой рукой.
– Я тоже могу писать левой рукой, – вдруг вставил Кеша.
– Ой, простите! Очень рад, что вас это не смущает. Иногда я забываюсь и начинаю при людях писать так, а это нехорошо.
– Почему? – удивилась Умка.
– У нас считается, что левой рукой пишут лишь те, в кого вселился дьявол. А у вас не так?
– Нет. Пиши как хочешь, никого не касается. Хотя мои родители пытались меня переучить в детстве.
– И меня тоже. Может, это и неплохо. Зато теперь я владею одинаково как левой, так и правой рукой. Вот, например, наброски к картинам или личные записи я делаю левой рукой, а вот расписываю картины красками – правой. Или когда пишу официальные письма, так тоже использую правую. Кстати, о картинах. Я ведь здесь, в монастыре, поселился благодаря моему другу Липпи. Это он мне свой заказ передал для местных монахов. Хотите посмотреть?
– С удовольствием, – ответила за всех Даша.
– Прошу! – произнёс маэстро и широким жестом сорвал покрывало, скрывавшее картон.
Перед ребятами предстало удивительное полотно. В центре картины сидели две женщины, одна на коленях у другой. Обе были молоды, хотя та, что на коленях, казалась моложе. Она тянулась к вырывающемуся из рук ребёнку, который, в свою очередь, стремился погладить ягненка у его ног. Картина вызывала двойственные чувства: с одной стороны, ощущалось состояние безмятежности и торжественного покоя, с другой – какой-то неясной тревоги. Дашка вдруг отчётливо поняла, что всё в этой картине – пейзаж, краски, фигуры – говорит о том, что всё в этом мире преходяще, и это благостное спокойствие не надолго, где-то в будущем грядут перемены, а может быть, даже муки и страдания, и это понимание вызвало у неё странный восторг в душе.
– Ну как? Что скажете? – прервал наступившую паузу художник.
– Удивительно… – прошептала Даша.
– Очень интересно. Немного странно, но в этом, мне кажется, и заключена вся прелесть, – промолвила тихо Оля.
– Что ж, на это я и надеялся. Ведь картина прежде всего должна вызвать интерес, привлечь внимание, заставить человека задуматься. Жаль, не все это понимают. Эти монахи никак не могут решиться – то ли дать мне делать эту картину в данном виде, то ли нет. Но главное, что меня приводит в уныние, это косность. Я, видите ли, не исполнил их требования – не поместил на картине Иоанна Крестителя! Ну сколько можно его совать везде, где попало. Понятно, что он особо чтим здесь, во Флоренции, но это же не должно означать, что во всех картинах он должен присутствовать. А то, что он сломает здесь всю композицию, это их не волнует. Куда, куда я его здесь помещу? – Леонардо в волнении большими шагами ходил по комнате взад и вперёд.
– А может, плюнуть на них и оставить всё, как есть? – предложил Женя.
– Об этом можно только мечтать. Кто даёт деньги, тот и заказывает музыку – так говорили при дворе герцога в Милане. И это правило, увы, работает везде… – в это время в комнату вошел Зороастро. Он весь сиял от нетерпения и радости.
– Леонардо! Мне кажется, я нашёл решение! Вот! Посмотри! Что если мы крылья поставим вот так, под таким углом, – Да Винчи склонился над чертежом, который положил на стол его помощник.
– Х-м-м. Может, ты и прав… Надо всё просчитать… Дай мне пару деньков, я проверю все расчёты. Что ж, это может сработать.
– Слушай, зачем тянуть! И так уже она полгода висит без движения. Прекрасный день, ветер тот что надо, я за час-другой внесу изменения – и вперёд!
– Нет, нет, мой дорогой. Так не пойдёт. Я должен всё перепроверить. Зороастро, потерпи ещё чуть-чуть. Обещаю тебе, сегодня же я всё рассчитаю. Но не сейчас. Ты же знаешь, от меня ждут расчётов по поводу Арно. Я и так уже пропустил все сроки. Не могу больше оттягивать – в Синьории ждут моих расчётов сегодня. И с картоном надо что-то решать…
Зороастро только махнул рукой с досады и вышел из комнаты.
– Извините, маэстро, но я не совсем поняла, кто есть кто на этой картине? – спросила робко Умка.
– Это святая Анна, мать Марии, бабушка Иисуса. Мария, её дочь, у неё на коленях. Ведь даже если ты стал взрослым, тебе так хочется побыть ребёнком… особенно остро это понимаешь, когда осознаёшь, что это уже невозможно… У меня шесть лет назад умерла мать… но не будем о грустном. Сегодня прекрасный день, и мы должны выйти на природу, сделать кое-какие обмеры. Надеюсь, вы составите мне компанию?
– Мы вполне свободны до обеда, – ответила Умка.
– Я рад, что картина вам понравилась.
– А что если Вам предложить заказчикам вынести картину на общее обсуждение? Если знатоки искусств примут её, как есть – то им ничего не останется, как дать Вам согласие, – высказал идею Кеша.
– Это мысль! Очень хорошо. А если дать этому время, скажем, месяца три, а то и полгода, вообще будет замечательно. У меня появится возможность продолжить мои опыты и наблюдения… Идея хороша, но как её осуществить?.. не могу же я сам это предложить… Никколо! Я попрошу Макиавелли сделать это. А вот и он, лёгок на помине. Никколо! Как я рад тебя видеть!
