перегнулся, открыл пассажирскую дверь и скомандовал:
– Пошла вон.
Фрэнки бросила на него последний взгляд – ее лицо было искажено ненавистью и гневом – и вышла из машины.
Дэн поехал прямо домой и, открыв входную дверь, увидел Шону. Она стояла в огромном коридоре с обеспокоенным выражением на лице.
– Дэн, где ты был? Я так волновалась.
Он быстро обнял ее и сказал:
– Я в порядке, просто возникло одно дельце. А теперь я вернулся.
– Дэн, пожалуйста, я чувствую, что что-то не так. Ты должен мне довериться.
Его плечи поникли.
– Я знаю… Последние несколько лет нам обоим пришлось нелегко. – Он поцеловал ее в лоб, крепко прижимая к себе. – Я люблю тебя, Шона, и обещаю, что сегодня вечером, после ужина с Гэри и Эриком, расскажу тебе все.
– Все?
– Да, больше никаких секретов.
Дэн заказал стейк и крем-брюле, и Эрик не удержался от подколки.
– У вас, англичан, одна песня – кругом калории и холестерин.
– Школьные обеды по-прежнему являются «пунктиком» питомцев частных школ, – пошутила Шона.
Она сжала руку Дэна, и он ответил ей пожатием. В сшитом на заказ сером брючном костюме, который подчеркивал фигуру, повседневном и вместе с тем элегантном, она выглядела обворожительно и блистала весь вечер. Она пикировалась с Эриком и веселила их с Гэри рассказами о своем ирландском детстве – как своровала пенни из кружки для пожертвований в церкви, после чего мать заставила ее извиниться перед священником, а тот в качестве покаяния сказал тысячу раз прочитать «Пять Радостных Тайн святого Розария».
Сердце Дэна сжималось при мысли о том, что после сегодняшнего вечера, когда он наконец расскажет ей правду о Фрэнки и сыне, которого не признавал, все навсегда изменится. Возможно, их брак этого не переживет. Он корил себя не только за это, но и за ужасную несправедливость, которую совершал по отношению к ни в чем не повинному ребенку. Он даже Фрэнки не мог винить – это был его косяк, и расплачиваться предстояло ему. Дэн почувствовал, как стиснуло грудь, и острая боль пронзила левую руку.
– Извините.
Он поднялся и отодвинул стул.
– Ты в порядке, дорогой? – спросила Шона.
– Да, конечно, я скоро вернусь.
Он прошел в туалет, заперся в кабинке и достал из кармана маленький бумажный пакетик. В последнее время он не выходил из дома без порошка. Потом, положив на колено зеркальце, трясущимися руками сформировал «дорожки» и быстро втянул. Но вместо обычного кайфа грудь сдавило сильнее, и боль в левой руке обострилась. Тяжесть не отпускала, он едва дышал. Невероятными усилиями он вышел из туалета, добрался до стола и краем уха услышал слова Эрика:
– Очевидно, у них дело катится к разводу, в Голливуде это ни для кого не тайна. Она устала от его контроля и дикого культа, на котором он помешался. Можете мне поверить, она уйдет.
Шона посмотрела на Дэна и тут же встала.
– Дорогой, тебе плохо…
Эрик тоже подскочил, крикнул официанту вызывать неотложку, но теперь боль в груди уже отдавалась во всем теле. Дэн тянул руку к Шоне, но она, казалось, была невероятно далеко. Он никак не мог до нее дотянуться.
Голоса вокруг стихли. Дэну хотелось одного – поговорить с Шоной, сказать, что любит ее и что ему жаль, но изо рта у него вырвался только сдавленный вздох. Он осел на пол рядом с ней, слезы текли по ее лицу, а губы, казалось, говорили:
– Не оставляй меня, Дэн… не уходи…
Затем все вокруг почернело, слов больше не было, и наступила тишина.
Глава двадцатая
Беверли-Хиллз, июль 2000 г.
Шона О’Брайен поправила аккуратную шляпку-таблетку и опустила вуаль, молясь о том, чтобы ее опухшие покрасневшие глаза были не так видны. Даже такой талантливый визажист, как Мэл, не смогла замаскировать следы потрясения на ее лице. Кожа вдруг стала сухой и потрескавшейся, как будто слезы высосали из нее всю влагу. Неужели всего неделя прошла с тех пор, как начался этот кошмар? Дрожащей рукой Шона одернула юбку, которая по сравнению с прошлым разом стала свободнее в талии, с трудом выпрямилась и натянула аккуратный, зауженный в талии жакет. Пальцы, касавшиеся плотного атласного шелка, подрагивали.
– Ты готова?
Голос Айзека звучал заботливо и вместе с тем по-деловому. Сегодня она была благодарна ему за выдержку, руководство и практически идеальные организаторские способности его административного помощника. Шона вскинула подбородок и кивнула. Они оба знали, что стоит ей переступить порог этой двери, как телевизионщики и папарацци, толпящиеся у ворот похоронного бюро, будут из кожи вон лезть, чтобы хоть мельком увидеть скорбящую Шону Джексон.
Не говоря ни слова, она оперлась на руку Айзека, а он открыл дверь навстречу лучам калифорнийского солнца. Она уловила внезапное волнение, когда процессия двинулась вперед: сначала распорядитель похорон и его команда, затем Мэл и Рокси, шедшие по одну ее руку, и Айзек – по другую.
При виде большого черного катафалка, ожидавшего перед лимузином, и гробовщика в строгом облачении, придерживающего дверь, с таким трудом сохраняемое самообладание едва не покинуло ее. Она не была готова к этому. Шона юркнула в машину и стала глядеть прямо перед собой, пока другие усаживались по обе стороны от нее. Рокси молча сжала ее руку в перчатке, и процессия плавно тронулась.
Когда ворота открылись, папарацци защелкали камерами, хотя стекла машины были сильно тонированы. Все хранили молчание, пока лимузин вслед за величественным катафалком спустился с холма, миновал улицы и на четырехполосном бульваре Санта-Моника присоединился к степенной кавалькаде из роскошных кабриолетов «бентли», бегемотообразных «Рендж-Роверов», «Феррари» и «Ламборгини», курсировавших по улицам в это время суток. Айзек предупреждал ее о том, что на службе людей будет пруд пруди. Дэна все любили. Да и как было его не любить? Он был красивый, обаятельный и всегда первым протягивал руку помощи. И душа у него была широкая, как река Шаннон в его родной Ирландии.
Процессия плавно повернула налево, затем, сделав еще один поворот, замедлила ход и остановилась у исторической церкви Доброго Пастыря. Стоя на утреннем солнце, Шона смотрела на оштукатуренное здание кремового цвета с двумя симметричными четырехъярусными колокольнями, увенчанными золотыми куполами, которые сияли на ярком солнце. Фоном ему было безоблачное голубое небо, чей бесконечный простор подавлял. Шона глядела на небо, мечтая отыскать хоть облачко, на котором она могла бы сосредоточиться и не думать о том, что рядом, сверкая латунной фурнитурой на ярком солнце, стоит дубовый гроб. Ей бы хватило одного облачка, чтобы воображение зацепилось за него и
