взяли!
– Да и черт с ним, тащите в приказ, пусть с ним Грамотин разбирается!
– Не можно сие! – угрюмо отозвался Корнилий.
– Это еще почему?
– Мишку не земские ярыги, а мои люди схватили, и в Земском приказе о том, слава богу, пока что никто не прознал. В иное время не стал бы я вас тревожить, но сейчас не то что часу, минуты нет!
– Ладно, – приподнялся я со своего места, с трудом прогоняя морок. – Простите, дорогие хозяева, но государственные дела сами себя не переделают. Пора ехать!
Мне прежде не раз приходилось бывать в пыточных камерах различных приказов. Но о том, что такое, если можно так выразиться, подразделение есть в структуре моей охраны, я даже не подозревал. Ей-богу, до сих пор думал, что если Корнилию и его подручным удается схватить злодея, то они в лучшем случае проводят достаточно жесткий экспресс-допрос, а потом отправляют задержанного по назначению в Земский или Разбойный приказ. Кстати, знаете, чем они отличаются? Земский занимается лихими людьми в Москве, а Разбойный по всей остальной России.
Но вот пожалуйста. Оказывается, в строении, отданном для расквартирования хоругви Михальского, помимо конюшни, кордегардии, казармы и прочих необходимых помещений имеется и небольшой подвал, в котором есть и дыба, и все необходимые инструменты, и даже горн для придания последним, так сказать, нужной кондиции.
На дыбе сейчас висел человек, в котором я без труда узнал Мишку Салтыкова – племянника Филарета и двоюродного брата Миши Романова. Он сейчас практически без одежды, в одних подштанниках. Прикреплен за руки. Это, кстати, еще по-божески, дыба механизм такой, можно и за ребро крюком подцепить. Не возрадуешься!
Рядом за небольшим столиком устроился с пером и бумагой один из ратников Корнилия, знающий грамоту, другой ратник исполняет обязанности палача.
– Молчит? – поинтересовался я.
– Какое там, – пробубнил в нос писарь. – Поет как тетерев на току.
В этот момент служилый поднял глаза и, увидев, что в подземелье спустился царь, страшно побледнел и попытался вскочить, едва не расплескав чернила из небольшой вапницы[38].
– Прости, великий государь! – поклонился он в пояс, сорвав с головы шапку.
– Не дергайся, – поспешил успокоить я служивого. – Приставили тебя к делу, вот и занимайся!
– Слушаюсь!
– Пришел, ирод! – просипел сверху узник.
– Ты же ко мне не идешь? – пожал я плечами. – Вот и пришлось ноги бить.
– Все скоморошничаешь? – сплюнул Салтыков.
– Да нет, это ты у нас шутник, а я так, погулять вышел, – отмахнулся я и стал просматривать допросные листы.
Как оказалось, писарь не врал. Попавший в узилище московский дворянин и не думал отпираться или что-нибудь скрывать. Напротив, он сразу же признался в злоумышлении против меня и моей семьи, а также в том, что подобные планы в той или иной степени поддерживает вся боярская верхушка. Все это сопровождалось безудержной руганью и обвинениями вашего покорного слуги и его ближников во всех смертных грехах, от ереси до сластолюбия.
Вообще, народ сейчас, что называется, безбашенный и стесняться в выражениях не привык. Даже простолюдины, угодив в Земский приказ, как правило, не спешат каяться, а, напротив, так и сыплют поносными словами на всех, начиная с задержавших их ярыг до ведущих допрос подьячих и палача.
А если в разработку нынешних правоохранителей угодил «служилый человек по отечеству», то и вовсе шум будет такой, хоть святых выноси.
– Стало быть, и патриарх с вами? – вопросительно посмотрел я на Салтыкова.
– Все тебя, христопродавца, ненавидят, – лихорадочно блестя глазами, подтвердил Мишка. – Всем ты поперек горла. Даже кто твою сторону по первости держали и те одумались!
– Ты понимаешь, сукин сын, что этими своими словами всю свою родню под монастырь подвел? Хотя какой монастырь, тут хорошо, если просто плахой, а не колом пахнет!
– Кто от царя Ирода пострадает, все будут в Царстве Небесном!
– Ну тебе-то, клятвопреступнику, никакого рая не видать, – хмыкнул я в ответ и повернулся к Михальскому: – Что думаешь?
– Если он говорит правду, ты вы и ваша семья в большой опасности!
– А если это оговор?
– Но какой в этом смысл?
– Очень простой. Если я начну репрессии против всех старых родов сразу, это заставит их объединиться против меня.
– А если они уже это сделали?
– Тогда храни нас Господь, ибо никакой иной надежды не остается.
– Кроме нас – ваших верных слуг.
– Да-да, а также наемников, стрельцов и немцев из Иноземной слободы.
– Может быть, – немного помявшись, спросил бывший лисовчик, – вам не стоит собирать теперь Земский собор?
– Это еще почему?
– Но ведь тогда в Москву соберется шляхта со всей страны. Это ведь тысячи опытных воинов. Если ваши магнаты сумеют привлечь их на свою сторону, мы можем и не устоять.
– Ты думаешь, это возможно?
– На сеймах в Речи Посполитой такое случается нередко.
– Это так, только там среди делегатов нет ни горожан, ни крестьян. Хотя ты прав, кое-какие меры предосторожности не помешают. Скажи, кто-нибудь знает о поимке Салтыкова?
– Нет. Мы взяли его, когда он пытался выбраться из Москвы. Все его люди убиты, а трупы их спрятаны.
– А твои надежны?
– Государь, вы могли бы не спрашивать об этом.
– Хорошо. Пусть все будет как есть, а мы с тобой сейчас отправимся к Грамотину. Интересно будет узнать, до чего докопался он.
– Ваше величество, – задержал меня Михальский. – Дело в том, что есть еще одно обстоятельство, о котором вам необходимо знать.
– Да ты сегодня просто полон сюрпризов. Ладно, рассказывай.
– Если позволите, не здесь.
После смрада и духоты мрачного пыточного подвала я с удовольствием втянул ноздрями свежий воздух. В какой-то момент даже чуть не закружилась голова, и я остановился на крыльце, опершись на резные перильца. Сзади послышались шаги.
– Вы помните этого человека, государь? – спросил Корнилий.
– Рожа вроде знакомая, – отозвался я, оглянувшись на чернобородого худого мужика.
– Батюшка, – грохнулся тот на колени, – нешто ты не признаешь вернейшего своего холопа, увечным ставшего на твоей службе?! Живота ради твоей царской милости не жалевшего…
– Кто таков?! – строго прервал я столь некстати открывшийся фонтан красноречия.
– Семен я, стрелец бывший Стремянного полка…
– Ты вора Телятевского нашел, а вместе с ним венец царский?
– Я, кормилец!
– Помню. Здесь как оказался?
– Слово и дело за мной государево!
– Ишь как. Ну рассказывай.
– Слушаю, царь-батюшка! Только… что рассказывать-то?
– Не понял?!
– Ваше величество, – поспешил вмешаться Михальский, – если позволите, я поведаю все, что удалось выяснить у этого человека.
– Все страньше и страньше. Ну ладно, поведай.
– Во время бунта этот человек пристал к разбойникам, грабившим сначала Замоскворечье, а потом добравшимся и до центра столицы и даже пытавшимся ворваться в Китай-город.
– Ничего себе!
– Помилуй, государь! – завыл чернобородый, стуча головой по дощатому настилу.
– Будучи, несмотря на свое увечье, воинским человеком, он выдвинулся среди прочих воров и даже стал подручным атамана Харламова и собственными ушами слышал, как тот получал письма от некоего дьяка из Серпухова.
– Слышал, – подтвердил Семен.
– Более того, отправлял тому ответные послания.
– И это было!
– И кто же это? – холодея от бешенства, спросил я.
– Имен не называлось, но… Разве в Серпухове было много дьяков?
– Ты хочешь сказать, что это…
– Я не знаю, ваше величество, кто был этот изменник, но совершенно точно уверен, что Грамотин приказал казнить этого стрельца, едва услышав
