никаких решений...»
В последующие годы — 1946—1947‑й — мне довелось по долгу службы участвовать в освещении работы этого совета, и я имел возможность весьма близко наблюдать, как постепенно, шаг за шагом, представители западных держав, отрекаясь от обязательств, принятых в Потсдаме, вели дело к расколу Германии, как они формировали на западе «свое» немецкое государство, где тон задавал Аденауэр, нашедший общий язык с правящими кругами США, как создавался Атлантический блок, как готовилось перевооружение Федеративной Республики Германии.
Иначе складывались дела на востоке. Германская Демократическая Республика, возникшая после того, как западные державы сколотили ФРГ, твердо вступила на социалистический путь развития. На этом пути ей еще предстояло преодолеть огромные трудности роста, теперь, в феврале 1954 года и мы явно отдавали себе в этом отчет, проходя по многим улицам столицы ГДР, где не оставалось буквально ни одного целого дома. Порой казалось, что восстановление Берлина — это вообще немыслимая вещь, проще заново построить в чистом поле новый город...
Да, Берлин все еще представлял собой гигантскую пустыню, усыпанную грудами разбитых и перемолотых камней и кирпичей. Но достаточно было приглядеться повнимательнее, чтобы увидеть: столица ГДР прорастает из руин, словно трава на пожарище — то там, то сям появляется новый дом, оживает один-другой этаж. Иногда заприметишь в полуразрушенном доме одно застекленное окно, вставленное где-нибудь на втором или третьем этаже; из окна торчит труба железной печки, валит дым — по-видимому, в доме чудом уцелела лестница, и где-то там, наверху, счастливый жилец нашел четыре стены и потолок. Но наряду с этим уже были заметны усилия по организованному восстановлению: на месте разрушенной Франкфуртер-аллеи вырос новый проспект — две шеренги совершенно новых многоэтажных домов, весьма близко напоминавших то ли наше Можайское шоссе, то ли Большую Калужскую улицу.
В Западном Берлине, все еще оккупированном американскими, английскими и французскими войсками, все было иначе: там все внимание пока что уделялось только реставрации первых этажей. На торговой магистрали Курфюрстендамм сверкали витрины, переливались огни неона по вечерам, а над всем этим зияли провалы разбитых верхних этажей. Не чувствовалось никакой организованной планировки, никакой системы. Забота проявлялась только об одном: о рекламе, о том, чтобы показная роскошь витрин била в глаза.
Два города, две денежные системы, два трамвая, из которых каждый кружит в своем кольце. И дома прессы, предоставленные в распоряжение журналистов, также были различны. В Западном Берлине — десятиэтажный «небоскреб», уродливое в архитектурном отношении здание: этажи разбиты на крохотные клетушки, в которых лихорадочно стучала на пишущих машинках и на телетайпах тысяча корреспондентов западных газет. В коридорах бодрствовали с утра до вечера гонцы телеграфных агентств. Они ждали, пока на лестнице появится пресс-атташе какой-нибудь западной делегации с готовым текстом речи Даллеса, Идена или Бидо. Едва его заметят, сразу же из всех комнат, со всех этажей мчатся, валятся, катятся кубарем сотни репортеров, начинается свалка, потасовка. Тексты рвут друг у друга из рук, трещат рукава, летят на пол пуговицы. «Оперативность» западных агентств предстает перед нами во всем своем блеске.
Парижский корреспондент Интернейшнл Ньюс Сервис откровенно жаловался мне, что для «изучения» полученного документа в его распоряжении имеется обычно не больше минуты: время, пока его соединят по телефону с агентством. Он начинает диктовать, не прочитав до конца того, что диктует. «Я приноровился, — говорил он мне с горькой улыбкой, — всегда надо начинать с последней страницы — там самое главное, — а потом уже диктовать начало...»
Иная картина представала перед нами в Доме прессы столицы ГДР. Это было новое здание, построенное правительством Германской Демократической Республики, как раз напротив того жуткого места, которое напоминало пейзаж Луны: здесь находилась имперская канцелярия Гитлера, от которой остался лишь вывороченный взрывом и поставленный набекрень гигантский куб бомбоубежища, в котором отравился Гитлер.
В этом новом, прекрасно оборудованном пресс-центре ГДР были созданы все условия для нормальной, спокойной работы журналистов. Репортеры западной прессы здесь появлялись лишь в часы пресс-конференций советской делегации, в остальное время они предпочитали охотиться за слухами и сплетнями в Западном Берлине. Зато двести журналистов демократической прессы, в том числе двадцать советских корреспондентов, предпочитали работать в этом спокойном, тихом здании, где в наше распоряжение были предоставлены хорошие рабочие кабинеты с удобными письменными столами, пишущими машинками, всеми необходимыми средствами связи. Журналисты демократической прессы работали вдумчиво, старались поглубже проанализировать события, свидетелями которых нам довелось быть, как можно шире и достовернее информировать читателя о том, что происходит за круглым столом Берлинского совещания.
Что касается нас, советских корреспондентов, то нам приходилось в эти дни частенько «циркулировать» между обоими пресс-центрами — восточным и западным. Чтобы получше узнать противника, мало читать то, что он пишет: надо встречаться с ним, надо вести беседы с представителями западной печати, надо бывать на пресс-конференциях, проводимых западными делегациями, надо встречаться с различными общественными и политическими деятелями, которые съезжаются в дни больших международных конференций в те города, где они происходят, чтобы наблюдать за этими конференциями.
Освещение международных конференций требует глубокой специализации, и поэтому большинство газет мира обычно посылает на эту работу одних и тех же корреспондентов. Мы встречали их в Нью-Йорке, в 1946 году в Париже, весной 1947 года в Москве, осенью 1947 года в Лондоне и весной 1949 года опять в Париже. Любопытно было наблюдать за эволюцией этих людей.
Лощеный, стройный — он тщательно следит за своей спортивной формой, — с чуть припухшими красноватыми от бессонницы веками мистер Сай Сульцбергер, племянник владельца крупнейшей американской газеты, стал, кажется, еще самоувереннее. Он способен часами рассуждать об «особой миссии» Соединенных Штатов и доказывать, что «подрывная деятельность» коммунистов является единственной преградой на пути к ликвидации «холодной войны»; вот если бы СССР обязался убедить коммунистические партии прекратить свою деятельность, — тогда другое дело, тогда можно было бы обеспечить мир. Самое удивительное — это то, что Сай Сульцбергер и его единомышленники до сих пор верят в возможность такого, с позволения сказать, «решения».
Худощавый и длинный, хромой обозреватель газет Херста Кингсбери Смит действует тоньше этих своих коллег. Он старается выглядеть как человек, который способен понять коммунистов, если и не согласен с ними. Он крайне заинтересован в установлении контактов с советскими корреспондентами и поэтому не прочь даже иногда рассказать им что-нибудь важное для них. Например, он счел возможным в доверительном порядке заранее сообщить мне, что в Западном Берлине готовится антисоветская демонстрация, приуроченная к заключительному заседанию министров, многозначительно добавив при этом: «Я не одобряю подобных вещей». Правда, эта откровенность не столь уж многого стоила: он, конечно, знал, что назавтра сообщение
