– Арманто, ты лирик.
– После обеда, граждане, я этого лирика урою!
– ...Сказал физик и приготовил для смертоубийства тяжелый тупой предмет...
– Голову!
Браун быстро прикончил борщ, расправился с отбивной и принялся за кисель. Кисель был в меру сладок и требуемой густоты.
– Скажи-ка, дядя Тима, – серьезно обратился к нему Самоа Дженкинс, – веришь ли ты... э-э...
– Ну, скажем... – перебил его Джамил и закатил глаза. – Мнэ-э... В морского змея?
– Вот-вот-вот!
– Как только увижу, – улыбнулся Тимофей, солидно отхлебнув, – так сразу же и уверую.
– Океан велик... – затянул «айболит», долговязый, очень бледный, веснушчатый человек со смешной фамилией Бубликов.
– И тих! – добавил маленький, черноволосый Нгуэн, инженер-гастроном.
– Нишкни! Вот, вроде ж всего каких-то шесть кэмэ, а сколько там всего! Тот же змей...
– Кстати, его видали в позатом году примерно в этих местах. Под нами Северо-Западный хребет. Наверное, змеюка в тамошних каньонах ховается...
– Ты не о Шаттоке ли вспомнил?
– О нем. Дэн Шатток оценил эхо-сигнал в тридцать метров. В середке потолще, на концах поуже...
– А помнишь случай с яхтой «Тамар»? Тоже ж думали, что внизу змей, а спустились – там полузатопленный ствол сосны Дугласа! Плывет себе, и плывет, и змея изображает...
– Но эхо-сигнал у Шаттока двигался! Извивался! Может сосна извиваться?
– Все равно... Правильно, вон, Сихали говорит – сигнал не пощупаешь.
– Эх, нету в вас романтического восприятия жизни!
– Иди ты со своей романтикой...
– А помните, Станислас еще рассказывал о глубоководных пауках? Их точно видели! Они где-то к югу от Бонин гнездятся. Или к северу…
– Или к центру Земли! Мало ли что видели в океане. Ты мне его доставь, того паука, и предъяви! Чтоб я его мог разобрать и посмотреть, как он там устроен и из чего его такого сделали.
В столовую вошел Боровиц, и гвалт несколько унялся.
– Приятного аппетита, – вежливо сказал главный смотритель, и все очень удивились.
Оглядев насыщающихся, Станислас остановил начальственный взор на Брауне:
– Тимка, ты как, поел?
– Насытился, – улыбнулся Сихали.
Дохлебав кисель, он встал из-за стола и вышел с сегундо в коридор.
– Надо срочно смотаться на восток, – сказал Станислас, – там один городишко стоит, Форт-Эбисс, а не доходя до него поле конкреций имеется... Короче, на танке-батискафе ждет больной, а рейсовая субмарина, как назло, чинится на Гавайях. Сходишь туда, подбросишь Марину...
– Сходим, – кивнул Браун. – А дежурство?
– Рыжий тебя заменит.
– Ладно, я пошел.
– Давай... Маринке я скажу, чтоб к докам шла.
– Ага…
Когда Тимофей спустился на доковую палубу, Рожкова уже ждала его. Она стояла с чемоданчиком, типичная бидструповская женщина – грудь высокая, стоячая, талия тоненькая, двумя ладонями обхватишь, бедра крутые, амфорные, ноги… Ах, что за ноги!
Последнее выражение Сихали произнес вслух, и Марина рассмеялась. У ее прекрасных ног лежал штабель спецгруза – медбокс, малые регенерационные блоки, диагност, роботоинструменты.
– Все свое таскаю с собой? – пошутил Браун.
– Ага! – пленительно улыбнулась Марина, и чтото в младшем смотрителе ворохнулось, что-то ретивое, обычно отдающееся в ребро при наличии седых волос в бороде.
– Прошу! – придвинул он трап. – Залезай, я подам...
Погрузив медоборудование, Тимофей юркнул в люк. Груз уложили прямо в переходнике.
Младший смотритель, сгибаясь и разворачиваясь боком, просунулся в рубку. Рожкова сидела на месте бортинженера и с любопытством оглядывалась.
– Я первый раз в «Орке»! – призналась она.
– А с тобой тут уютно, – улыбнулся Браун и пролез на место водителя.
– К спуску готов, – доложил он по рации.
– Спуск разрешаю, – сказал Арманто, скучавший на дежурстве.
Пластметалловые шторы дока распахнулись, и внутрь полезли лапы манипуляторов крана.
– Ай! – пискнула Марина.
– Не бойся, – улыбнулся Тимофей. – Сейчас нас за шкирочку, и...
Манипуляторы осторожно, но крепко ухватились за субмарину, вынесли ее наружу и опустили на воду, затененную двумя корпусами катамарана.
«Орка-1» выплыла прямо в стадо кашалотов – темные силуэты китов скользили, навевая пасторальные ассоциации – буренки на лугу, позвякивающие колокольцы, босой пастушонок, разомлевший в стогу...
Было тихо, океан до краев растекся соленой влагой, гладкой и синей. И по всей этой глади и сини плыли кашалоты.
– Ух ты! – выдохнула Марина. – Интересный ракурс!
– Ты лучше за корму глянь, – улыбнулся Браун. – Местный мачо с охоты вернулся.
– Како-ой!..
Вода за кормою субмарины потемнела, и вот громадное черное тело кашалота с шумом и брызгами вырвалось на свежий воздух. В китовой пасти был закушен молодой кальмар метров десяти в длину, серые щупальца его извивались в последнем усилии жизни.
А рядышком с громадным самцом резвились китята. Они нашли оторванный поплавок от вертолета и играли с ним. Один китенок хватал поплавок вспухшими деснами и, фыркая, трепал его, как щенок – хозяйский тапок. Друзья-товарищи пытались отнять игрушку, тянули на себя, подплывали снизу, бодали... Единственно, что детского визга было не слыхать, одни щелчки и трески, да и те в ультразвуковом диапазоне.
– Марин, глянь сюда! – показал Тимофей на иллюминатор правого борта. – Видишь парочку? Это он и она...
Справа от субмарины плыли кашалот и кашалотиха. Кит порою касался подруги плавником, задевал хвостом, терся боком. Решившись наконец, он всплыл повыше самки и прижался к ее необъятной спине.
– Что он делает? – удивилась Марина.
– Ухаживает!
Кашалот набрал скорость и на ходу игриво прижался к брюху кашалотихи. Обогнал ее и перевернулся кверху пузом. Опять обернулся глянцевой спиной... Кит проносился перед китихой, расставив плавники в стороны, и так изгибаясь, и эдак, но та – ноль внимания, фунт презрения. Рано, дескать, о сексе думать! Не весна, чай...
– Погружаемся! – весело сказал Сихали и раскрутил штурвальчик.
Зеркалистая пленка поверхности скрыла небо, голубая вода заполнила все окрест, резко сужая поле зрения. «Орка» погружалась, и голубизна постепенно переходила в спектральную синеву, в густеющий фиолет, а потом надвинулась тьма.
«Так я до утра буду спускаться», – подумал Тимофей.
– Ты пристегнулась? – спросил он и бросил субмарину вниз почти отвесно.
Чернота, плотная и вязкая, обступила аппарат. Если бы не мелькали изумрудные цифры батиметра, можно было подумать, что лодка завязла в смоле – и не туды, и не сюды. Потом вверх посыпался светящийся планктонный «снег», и стало веселее. За бортом стояло плюс тринадцать, любимая температура кальмаров. А вот и они, головоногинькие...
Плотная стая архитойтисов парила в потемках. Кальмары спаривались. Самцы метров в десять длиною шли слева и выше самок, окутывая подруг мантиями. Усилием брюшного плавника они вводили запас спермы в полость мантий самок.
– Что за удовольствие... – проворчал Браун. Рожкова хихикнула. А сатурналии продолжались.
Когда к спаривающемуся самцу приближался соперник, удачливый любовник менял окраску и отгонял третьего лишнего. А вот два кальмара кружат вокруг прекрасной кальмарихи и совершают сложные маневры, пока один не спускает чернила-сепию и не уплывает прочь.
– Слабак, – прокомментировала Марина.
Любовные касания длились всего несколько секунд, после чего удовлетворенная самка ныряла вниз – метать икру.
Субмарина заскользила следом, обгоняя кальмарих. Тревожно запищал локатор, предупреждая о близости дна. Младший смотритель перевел субмарину в горизонталь, и батиметр остановился на отметке «4552».
Показалось дно, покрытое, будто снегом, белым глобигериновым илом. В свете прожекторов всплывали облачка осадков – кальмарихи проворно закапывали пряди и кисти икринок в рыхлый ил и утрамбовывали кладку.
Субмарина слегка качнулась, в лучах прожекторов заблестела морда кашалота, черная и блестящая, словно лакированный эбен. Молниеносно развернувшись, кит нанес удар головой в спуток щупалец молодой кальмарихи и схватил ее зубами. Десятиметровая кракенша весом полтора центнера извивалась, пытаясь вцепиться присосками киту в морду. Кашалот раздраженно встряхнул свою добычу. Изогнутый клюв кальмарихи разодрал гладкую кожу на «лбу» кита, обнажая белый волокнистый жировой слой. Кашалот, резко работая хвостом, пошел вверх.
– Охотничек... – выдала комментарий врачиня, вглядываясь в темноту за прозрачным колпаком, прикрывающим рубку сверху.
На экране биооптического преобразователя абиссаль представилась бесконечной плоскостью, покрытой мегарябью [38] и уходящей в серую мглу. В иллюминаторе красок было не больше.
Проплыл наискосок чудовищный удильщик – сплошная голова с пастью, усеянной массой прозрачных, словно стеклянных зубов, крошечный хвостик и удочка во лбу с горящим фонариком на конце. Вот уж действительно порождение тьмы!
