Да нас тут уважают, — захохотал Ахемен. Раздалась резкая команда, и рассыпавшаяся из колонны в лаву сотня, взяв разбег, протаранила центр пехотного строя, разметав его, как кегли. Жидкая цепочка с короткими копьями, не приспособленная к такому удару, была проломлена сразу в нескольких местах. Тот убогий залп из луков, что успели произвести эламиты, никто даже не заметил. Только несколько стрел впустую скользнуло по пластинам доспеха.
Тяжеловооруженная фаланга, разорванная на отдельные куски, моментально утратила боеспособность и превратилась в мечущееся людское стадо, которое персы безжалостно кололи, рубили и топтали, перемешивая с землей окровавленные тела. Лучники, которые без прикрытия тяжелой пехотой вообще никакой серьезной силы из себя не представляли, бросились бежать со скоростью испуганных ланей.
— Никого не выпускать, в плен не брать. Если хоть один уйдет, на ремни порежу, — орал Ахемен.
Через час все было кончено. Конники прочесали местность, благо она была плоской, как стол, и добили беглецов.
— Мой князь, надо головы всем отрезать, — сказал Макс.
— Зачем это? — удивился Ахемен.
— Пирамиду будем из голов строить.
— Да ты больной ублюдок!
— Князь, с тобой говорит голос бога Ахурамазды. Режьте головы и стройте пирамиду лицами наружу. Скрепляйте глиной. На вершину ставьте голову командира, лицом к Аншану, — Макс повысил голос, и посмотрел Ахемену в глаза.
— Да нет, хорошая мысль, я уже понял, — пошел тот на попятную. — Они нас теперь будут бояться до усрачки.
— Да, и самое главное, чтобы они не сразу узнали, как мы воюем.
— А то что будет? — спросил Ахемен, уже считавший себя повелителем мира.
— Копья будут длиннее, а шеренга будет не в три ряда, а в десять. И все.
— А ведь точно, — задумался перс. — Эй, лодыри, таскаем головы, да поживее!
Пирамида получилась на загляденье. Макс украл идею у Тимура, но ведь мысль-то была хорошая, грех не воспользоваться. Даже персы смотрели на нее с плохо скрываемым страхом, хватаясь за амулеты на шеях и поминая злых духов.
— Воины! — прокричал Макс. — Эти люди пришли убивать нас. И это зло. Мы их наказали, и это добро. Эта пирамида устрашит их, они не пойдут воевать с нами, и останутся живы. Поэтому эта пирамида, хоть и страшна, как моя жизнь, но угодна богу, потому что она есть воплощение добра.
Персы задумались, такая логическая цепочка была для них внове. Макс, сам того не понимая, внедрил в этот мир философскую концепцию «малое зло во имя великого добра», и у него получилось. Воины расслабились, заулыбались, но ночевать ближе, чем на полдня пути от этой инсталляции отказались наотрез.
Через две недели. Аншан
— Мой повелитель, — начальника стражи трясло от страха. Сообщать плохие вести высокому руководству всегда считалось плохой приметой потому, что после этого могло резко ухудшиться самочувствие, вплоть до летального исхода. — Наша тысяча воинов погибла. Вся. До последнего человека.
Наместник, поглощавший немыслимо редкую, и настолько же немыслимо дорогую рыбу из Средиземного моря, поперхнулся.
— Что значит, погибла вся? Персов было сто, а этих тысяча?
— Да, мой повелитель.
— Как это могло случиться?
— Мы не знаем, господин.
— Собрать ополчение, догнать и посадить всех на кол! — завизжал Син-Урраш.
— Мой повелитель, — начальник стражи зажмурился от страха, — воины отказываются воевать с персами. Они боятся.
— Чего они боятся? Это всего лишь грязные нищие горцы!
— Мы нашли место, где погибли наши воины, господин. В плен не взяли никого, раненых добили и обезглавили. Из голов сложили пирамиду в полтора человеческих роста, на вершине ее — голова тысячника, которая смотрит на наш город. У меня воины чуть не обделались от страха, а после возвращения засели в кабаке и пьют, и каждый новый вечер эта пирамида становится все выше и страшнее. Их уже полгорода услышало, и все, кто слышал, норовят переврать и добавить от себя. В общем, никто воевать не пойдет, потому что считают персов злыми демонами.
— Демонами, говоришь, — задумчиво произнес наместник, ковыряя ставшую омерзительной рыбу. — А позови-ка мне верховного жреца. Это по его части.
Неделей позже, на месте битвы
Наместник со свитой и группа жрецов великого бога Иншушинака хмуро разглядывали жуткую икебану. Сопровождающие их воины опасливо жались в стороне и что-то шептали, делая знаки, отгоняющие злых духов.
Головы вспухли на жаре и производили еще более отталкивающее впечатление, чем раньше. Да и благоухали, надо сказать, не розами. Вокруг валялись тела, многие из которых имели характерные следы удара копья в сердце, что недвусмысленно намекало на то, что раненых добили и в качестве пленных не рассматривали. Подобная дикость была тут внове. Даже ассирийцы давно уже не вырезали людей под корень, довольствуясь угоном в рабство только части населения. Чокнутый садист Ашшурнасирпал, зачищавший территории так, что там потом даже трава не росла, умер лет сто пятьдесят назад, а после него трон в Ассирии занимали вполне прагматичные люди.
Тишина степи нарушалась только сиплым шипением обожравшихся грифов, которые даже взлететь не могли, неумело переваливаясь по земле. Еды было столько, что сотни хищных птиц насытились, оставив пищу более пугливым шакалам.
— Что ж, это наш парень приложил руку, — нарушил тишину Нибиру-Унташ-Лагамар.
— Почему вы так думаете, уважаемый эну? — спросил наместник.
— Я хорошо знаю Ахемена. Ему такое даже в голову не пришло бы. Вы помните, я говорил, что у нас большие неприятности? Так вот, они перед вами. Но это еще не все.
— Что же может быть еще? — недоумевал князь.
— Мы выяснили, кому они поклоняются, и это самое страшное.
— Что тут страшного? — искренне удивился наместник. — Богов много, ну и пусть поклоняются, кому хотят.
— Вы не понимаете. Они поклоняются только одному богу, Ахурамазде.
— А остальные как?
— А остальных они считают демонами.
— Вот как? Ну, пусть боги покарают их. Нам-то что за дело?
Эну Нибиру закатил глаза, проклиная про себя тупость наместника, но взял себя в руки.
— Мой князь, их серебро не бесконечно, они купят еще доспехи, оружие иконей. И они пойдут воевать. Куда они пойдут? Где лежит
