— Он уже в духовке, — внезапно сказала мама.
— Что?
— Обед, — объяснила она, встала с кресла и уселась на диван.
— Да, точно, — рассеянно проговорил Пол и перелистнул страницу.
— Возьми его с собой, — предложила мама. — Дочитаешь дома. Мне сегодня снилось То происшествие.
— Правда? — удивился Пол. — Мне тоже. Оно мне снится время от времени. — Он послушно положил рассказ в свою папку, набитую статьями об автоматических программах-переводчиках.
Какое-то время они сидели молча, но оба думали о том забавном факте, что случай из юношеских лет Пола, который они всегда называют Тем происшествием, сильно повлиял как на жизнь Пола Бентсена, так и на жизнь Марен Бентсен. Оба понимали, что во время Того происшествия Пол пострадал несправедливо. Конечно, Туне была первой большой любовью Пола, его первой девушкой, и он предал ее самым грубым образом, но тем не менее. Самым ужасным, кстати, было то, что мама ему не поверила, что она подумала, будто Пол согрешил намного серьезнее, чем на самом деле. Он был трусливым доносчиком, тщеславным предателем, но насильником он не был. И Пол совсем не хотел, чтобы Туне стала жертвой. Просто он не подумал о последствиях.
Будь на месте Пола другой, он, возможно, быстро преодолел бы последствия Того происшествия, однако для Пола все закончилось неуверенностью в себе, хамелеонством и фонетической гиперконвергенцией, а для мамы — разводом. Но так происходит гораздо чаще, чем мы думаем: весьма незначительные события определяют нашу судьбу. То, в какой момент жизни случаются такие вещи и как они взаимосвязаны с другими ее обстоятельствами — вот те факторы, которые наполняют маленькие эпизоды огромным значением, в то время как большие и важные события проходят незамеченными.
У Эдит Ринкель это был кувшин с соком, отбрасывавший рубиновую тень на плед. У Пола это было предательство, которое он совершил, разболтав подростковой «банде из Тосена», в восьмидесятые орудовавшей на западе Осло, что у Туне были деньги, много денег, и хранила она их в шкатулке в своей комнате. Члены банды были старше, сильнее и круче него, и он месяцами стремился завоевать их признание. Это было так избито (словно сюжет из книги для подростков), так глупо, так, честно говоря, банально, что почти полностью его уничтожило.
Но само То происшествие стало скорее эпилогом, оно случилось после того, как парни из банды ограбили и чуть не изнасиловали Туне.
— Ты не хотел вставать с кровати, не хотел говорить, — произнесла наконец мама.
— Нет, — ответил Пол тихо. — Я хотел умереть. Мне никто не верил.
— Мортен верил тебе.
— Да, Мортен верил.
— А я предала тебя, Пол.
— Да, мама. Но потом же ты мне поверила.
— Да, когда ты наконец начал разговаривать.
— Но на самом деле предателем-то был я. Неудивительно, что вы поверили, что я…
— …с Туне, да… мы поверили в это, — сказала мама.
Они говорили об этом сотни раз, они вновь и вновь обсуждали То происшествие, и каждый раз их разговор прерывался в одном и том же месте. Они останавливались, не выключая двигателя, потом медленно поднимались в гору, но на середине склона мотор глох. Но каждый раз они преодолевали эту заминку и двигались дальше:
— А как же Йене? — спросил Пол, который до сих пор винил себя в мамином разводе.
— Да все нормально. Не могла же я жить с ним, раз он не…
— Но разве ты не скучала по мужскому вниманию все эти годы?
— …раз он не захотел тебе поверить. Даже когда я попыталась объяснить ему…
— Мама!
Здесь их разговор, как обычно, прервался. Пол думал о Йенсе, а мама — о Феликсе.
— А у Туне сейчас все хорошо, — уверенно сказала мама после непродолжительного молчания.
— Да, у нее все хорошо. Я слышал, она работает директором детского сада, — продолжил Пол, как всегда.
— Ага.
— У нее двое детей, — сообщил Пол, хотя знал, что маме это известно.
— Ага, — снова произнесла мама, на этот раз шутливо-многозначительно, выражая совершенно однозначное и очевидное желание стать бабушкой. — Может быть, вы с Нанной…
— Ну мама!
— У Мортена ведь есть малыш Сондре. Я уверена, что стала бы прекрасной бабушкой.
— Мама!
Но Пол был не слишком возмущен. Он и сам не раз думал об этом: они с Нанной в роли родителей малыша с элегантным узким носиком Нанны и маленькими теплыми ручонками. Малыш, который будет расти с мамой и папой. С папой, который будет брать его на футбол, с папой, который может утешить и подуть на царапину, с папой, который всегда рядом.
— Да, да, — говорила мама. — У Туне по крайней мере все хорошо.
— Да, все хорошо.
— И у тебя все хорошо, Пол.
— Да, мама, — подтвердил Пол. — У меня все хорошо.
И так всегда заканчиваются их с мамой разговоры о Том происшествии. У Пола действительно все хорошо. Все у него просто прекрасно. Но где-то в самой глубине души он всегда испытывает угрызения совести. Это не адские беспредельные муки, это не ужасная боль в животе. Нет, это только намек, почти незаметная, но никогда не проходящая неприязнь к самому себе. То происшествие поколебало представления Пола о самом себе. Ему необходимо работать над собой. Он способен на скверные поступки. Пол Бентсен испытывает мягкое, но неотпускающее чувство стыда.
Он ходит по земле и знает, что однажды повел себя коварно и подло, был эгоцентричным, самодовольным и самовлюбленным. Однажды он стал лжецом и предателем. Ему присуще вероломство. То происшествие заставило Пола Бентсена контролировать себя, чтобы плохие стороны его натуры вновь не одержали верх над хорошими.
Ничего более ужасного после Того происшествия он в своей жизни не совершил. Но время от времени неприглядные черты его характера прорываются наружу, и он идет у них на поводу. Как-то раз он подобрал распечатку статьи из стопки у общего принтера в приемной, виновато огляделся, положил бумаги в папку и потом использовал эту статью в своей лекции. В студенческие годы, когда еще не было Интернета, он написал передовицу в «Язык сегодня!!», которая была переводом одной немецкой статьи, и даже не сослался на ее автора. Кроме того, Пол прекрасно знает, что был не самым лучшим кандидатом на место, которое занимает на кафедре. Может быть, ему надо было отказаться в пользу Линн Билюнд?
Да, Полу Бентсену знаком сладкий вкус обмана. Но раз уж мир все равно желает быть обманутым — mundus vult decipi, ergo decipiātur.[46]
В кафетерии было многолюдно. В этот октябрьский день здесь собрались многие сотрудники кафедры футуристической лингвистики. На столах стояли тонкие блюда из серебристого пластика с большими белыми марципановыми тортами, рядом с ними — блюда крендельков с яблоками и миндалем, кофейники, зеленые бутылочки с игристым вином и полуторалитровые бутылки с яблочным лимонадом «Мозель» для тех, кто по какой-то причине предпочитает употреблять в рабочее время безалкогольные напитки.
Заведующий кафедрой Фред Паульсен был в синем зимнем костюме и белой рубашке. Он повязал галстук, что случается крайне редко. Вот он постучал ложкой по своей кофейной чашке и пригласил всех к столу.
— Здесь каждый найдет что-нибудь по своему вкусу, — обводя взглядом кафетерий, сказал он, довольный, как щедрый король, устраивающий праздник для своих подданных. Он сел, но как только все положили себе торт и крендели, а два консультанта разлили шампанское и открыли бутылки с лимонадом и послали их по кругу, снова поднялся. — Я хотел бы процитировать одно стихотворение, — сказал он, и собравшиеся, как обычно, издали коллективный вздох, который и на этот раз не дошел до ушей Паульсена. Он всегда читает стихи на подобных мероприятиях и всегда одного и того же автора (малоизвестной личности по имени Лассе Греверюд), а слушателям всегда одинаково трудно понять, какое отношение содержание стихотворения имеет к празднику. Но чтением стихов он решает две задачи: заполняет время (не так-то просто быть заведующим кафедрой и каждый раз писать новые речи) и доказывает, что является культурным человеком — ведь он читает поэзию и знаком с Греверюдом (и каждый раз он не забывает упомянуть, что лирик Греверюд — его близкий друг). После декламации он берет паузу, предоставляя всем возможность составить собственное субъективное мнение о том, каким образом прочитанное связано с повесткой дня.
Паузы для Паульсена имеют большое значение. Годы его учебы и начало академической карьеры пришлись на семидесятые, когда появились новые направления в языкознании, когда иллюстрированные лингвистические анализы, грамматика текстов и стипендиаты в джинсовых куртках потеснили древненорвежский, историю языка и почтенных профессоров с накладными волосами и галстуками-бабочками. Тогда новоиспеченная университетская преподавательница с длинными волосами на прямой пробор, одетая в белую легкую футболку (на ней было написано «Нет ядерному оружию», а под ней не было лифчика) вела семинары по марксистской фонологии. Тогда лингвосоциологи не просто описывали различия в речи разных социальных групп, но и пытались устранить эти различия, прояснить соотношение сил и дать всем одинаковый язык. Тогда диалектология прежде всего не учила студентов тому, что такое изоглосса[47] и границы диалектов, а приучала с гордостью говорить на своем диалекте. Тогда молодые, одетые в джинсовые костюмы преподаватели истории языка делали основной упор на то, как датчане угнетали норвежцев, что в те времена именовалось изнасилованием культуры.
