И тут Степан заметил, как еле-еле зашевелился на том берегу густой кустарник полярной ивы, будто прошел по нему легкий ветерок, встрепенулась белесая листва и замерла. Кто-то осторожно пробирался за кустами, и этот кто-то явно не хотел чтобы его видели русские.
«Вот чего боялась Ингеборг», — сказал себе Степан. Наверно, она знала про того, кто только что прошел, крадучись, за кустами ивы; возможно, он давно засел там, наблюдая за нашей стороной, и об этом предупреждала пограничника норвежка. И он снова с нежностью, к которой прибавилась тревога, подумал об Ингеборг.
День подходил к концу. Правда, солнце стояло все еще высоко, но часы показывали девять вечера, и Степан решил, что пора возвращаться на заставу. Последний раз он посмотрел на луг. Накосил он немало, хотя мог бы накосить и побольше, если б все было спокойно у сосны на той стороне. И мог бы накосить меньше, если б все время там была Ингеборг и задавала ему свои смешные вопросы — о любви и будет ли он стрелять в нее, если она вздумает перейти границу. Девчонки всюду одинаковые, что наши, что норвежские... Старшина тоже останется недоволен, приедет сюда завтра на коне проверить, что сделал Степан, а вечером, как всегда, упрекнет, мол, больше загорал Панкратов, чем косил траву. В другой раз Степана бы это огорчило, но сейчас показалось мелким и не заслуживающим внимания.
Он натянул нагретую на солнце гимнастерку, вскинул на плечо косу, взял автомат и в этот миг услышал, как у его ног что-то ударилось, цокнуло о валун. Он вздрогнул, почему-то подумал, что это пуля, но увидел плоскую небольшую гальку с привязанной к ней крест- накрест бумажкой: кто-то швырнул ее через речку с противоположного берега. Степан глянул туда и увидел, как убегала по тропинке Ингеборг. Он чуть не крикнул ей сгоряча, но вовремя спохватился, обождал несколько минут, пока она не скрылась, а потом поднял камешек и отвязал бумажку.
На ней было написано по-русски: «Надо быстро говорить с твой начальник. Очень. Есть нехорошее дело. Виктория».
Он быстро спрятал в карман записку, шпагат, камень и зашагал напрямик к дому.
— Ну что там у тебя? — устало поинтересовался майор, когда Степан, запыхавшись, спросил разрешения войти.
— Экстренное дело, товарищ майор.
Начальник заставы махнул рукой на стул.
— Садись, раз экстренное.
В кабинете Степану все было знакомо до мелочей. И этот самый стул, стоящий в ряду с четырьмя другими, письменный стол у окна, сейф, диван, шкаф с зеленой фуражкой начальника на нем, портрет Дзержинского и задернутая синей шторой карта того участка границы, который охраняла их застава. На столе, рядом со стопкой газет стоял телефон и пузатый графин с крепким холодным чаем. Время от времени Иван Архипович наливал питье в стакан и отхлебывал.
Еще по дороге на заставу, — впрочем, никакой дороги не было, а были нагромождения камней, хаос плит, топи горной тундры — Степан решил не просто отдать записку, а рассказать майору обо всем, кроме, может быть, совсем ненужных на его взгляд деталей вроде «любви с первого глаза». Он понимал, что признается задним числом, что совершил проступок (если не больше!), не доложив о встрече с Ингеборг сразу, так сказать по горячему следу, но Ивану Архиповичу он мог покаяться в этом своем грехе без страха, надеясь, что всем остальным с лихвой искупил вину.
Начальник заставы ни разу не перебил Степана, не задал ни одного вопроса. Он разложил перед собой на столе записку, камень, шпагатик и долго молча изучал эти предметы. Потом посмотрел бумагу на свет, сказал, что бумага и карандаш норвежские, что писана записка в сильной спешке, что бечевка перекушена зубами, а галька взята с берега пограничной реки. Лицо его было серьезно, взгляд сосредоточен, движения рук неторопливы.
— Думаю, что норвежке надо верить, — подытожил свои размышления начальник заставы.
— А как же иначе, товарищ майор! — искренне удивился Степан. — Я, например, ни на йоту не сомневаюсь!
Иван Архипович сдержанно улыбнулся и задумался.
Замполит вошел в кабинет без стука, спросил: «Не помешаю?» и, кивнув поднявшемуся с места Степану, чтобы тот сел, остановился у стола, разглядывая разложенные там предметы.
— Я как раз хотел пригласить вас, Владимир Тарасович, — сказал начальник заставы. — Познакомьтесь, — он кивнул на бумагу. — Переброшена оттуда через речку.
— Оттуда?!
Лицо капитана вытянулось. Он взял записку и долго, очевидно не один раз, читал ее, шевеля губами.
— Понятно, — протянул он наконец. — Кто эта самая Виктория? Установлено?
— Думаю, что знакомая нам норвежка, которая гостит на хуторе Тора.
Капитан криво усмехнулся.
— И которую с чьей-то легкой руки окрестили Ингеборг... Понятно.
— Очень рад, что вам понятно. И что именно?
— Что все это либо провокация, либо обыкновенная чепуха. Взбалмошной девчонке захотелось побывать на советской заставе. С жиру бесится! Подобные факты, как вы знаете, уже имели место. На восемнадцатой, если не ошибаюсь.
— Разрешите обратиться к товарищу капитану? — Степан посмотрел на майора. — А если это все-таки не провокация, а сигнал, товарищ капитан?
— Какой именно, Панкратов?
— Что возможно нарушение границы.
Замполит смерил Степана строгим взглядом.
— Нарушение границы в условиях сопредельного капиталистического государства, к тому же входящего в НАТО, всегда возможно. Я говорил и буду говорить об этом. Тут вы правы. Но при чем здесь записка?
— В записке, осмелюсь доложить, сказано о срочном и неприятном для нас событии, всего вернее о подготовке к нарушению границы.
— Ну, так знаете ли можно до чего угодно домыслить! Нужны факты, — капитан снисходительно улыбнулся. — Вы еще слишком мало служите, Панкратов.
Майор перебил его.
Мне кажется, капитан, Что записку Нельзя оставить без внимания и вариант Панкратова отнюдь не исключается.
— Иными словами, вы полагаете, что Ингеборг, или как ее там, Виктория, вот так, ни с того ни с сего решила выдать нам своего же норвежца! Какая сознательность!.. А если она сама шпионка и хочет пробраться на заставу с целью разведки?
Майор отпил глоток чаю.
— И все-таки вариант Панкратова меня привлекает.
— Это же несерьезно, Иван Архипович! — капитан для пущей убедительности широко развел руками.
— Почему, Владимир Тарасович?
— Отвечу!.. Ну вот вы, Панкратов. Предположим, что вы не военнослужащий, а просто житель, лесник например, и живете вблизи границы. Вы заметили на нашей стороне какое-то подозрительное лицо. Больше того, Панкратов, вы убедились в том, что означенное лицо готовится совершить переход границы. Скажите, что бы вы предприняли в данном конкретном случае?
Степан не задумывался.
— Пошел бы на заставу и рассказал о своих подозрениях.
— Совершенно верно. Пошли бы на свою заставу и рассказали бы... А что делает Ингеборг, или как ее там, Виктория? Она, если верить вашей версии, почему-то предупреждает не своих, а наших! Очевидная чепуха. Это равносильно тому, если бы вы стали искать связи не с советскими, а с норвежскими пограничниками. Где ж тут логика?
Степан оторопел. Логики вроде бы и верно не было, и он растерялся, не зная, что ответить.
— Молчите? — капитан улыбнулся, и в его улыбке чувствовалось обидное превосходство. — Вот так, Панкратов... Прежде чем строить предположения, надо подумать. И крепко!
Майор понимал, что его заместитель расправлялся сейчас не столько со Степаном, сколько с ним, начальником заставы. Капитан искренне считал, что Иван Архипович слишком добр, даже мягкотел, что ему пора бы и в отставку, а он все тянет, занимает место, которое мог бы занять он, Петренко, и что майор отстал от жизни и свои отношения с подчиненными строит, мягко говоря, не таким образом, чтобы это укрепляло дисциплину и поднимало боевой дух заставы. Все это капитан не высказывал вслух ни в отряде, ни тем более в лицо майору, разве что в разговоре с начальством тяжело вздыхал всякий раз, когда заходила речь о майоре Дегтяреве.
— Человеческие поступки не всегда подчиняются логике, по крайней мере той, к которой мы привыкли, — сказал начальник заставы после некоторой паузы. — И кроме того, Владимир Тарасович, мы не можем игнорировать тот факт, что за рубежом есть и всегда были искренние друзья Советского Союза. Не только враги, но и друзья... Все! — он поднял телефонную трубку. — Дежурный, срочно вызовите «Пантеру».
Ночь прошла спокойно. Собственно, спокойствия как раз и не было, просто ночью ничего особенного не произошло.
После разговора с «Пантерой» начальник заставы приказал усилить наряды на трех участках границы. Он не делал секрета из записки Ингеборг — майор по- прежнему называл ее так, как привыкли называть пограничники.
Степан сразу стал героем дня. Его без конца расспрашивали: как он заметил записку, и говорила ли ему что-либо норвежка, и зачем она убегала от него. Степану было приятно рассказывать об этом, и он рассказывал.
