Порой Степану казалось, что он знает Ингеборг уже много лет, чуть не с детства. Это было странное ощущение, когда все происходило как во сне, вне реального мира и реальных событий, которыми жила застава. Степан тоже жил ими и одновременно жил какой-то другой, своей жизнью, в которой дарила и правила норвежская девушка с выдуманным им самим именем Ингеборг. Он великолепно понимал, что не в силах изменить ход событий, что его желания беспочвенны и недостижимы, и в то же время не мог отказаться от них, от молчаливого и благоговейного отношения к норвежке.
Она вернулась неожиданно. Степан косил траву около самой границы. Было на заставе свое маленькое хозяйство — две коровы, лошади и козы, и в погожие летние дни все свободные от службы солдаты заготовляли сено — обкашивали маленькие поляны среди камней, а потом долго сушили накошенное на вешалах, как это делал у себя Тор.
Степан услышал нарастающий треск мотоцикла и увидел, как на полном ходу мчалась с горы Ингеборг. Дорожка тут вилась вдоль самой речки, приближаясь к тому месту, где он работал. Ингеборг заметила его, резко затормозила и подбежала к берегу.
— Здравствуйте... — неожиданно сказала она по русски с каким-то удивительно приятным и незнакомым акцентом.
У Степана замерло от радости сердце.
— Здравствуйте! — ответил он, забыв о том, что не вправе отвечать ей, что по уставу, по закону полагается вести себя совсем не так.
Сейчас он видел только Ингеборг, чужую красивую девушку с раскрасневшимся от ветра загорелым и улыбающимся лицом. Никогда до этого он не видел ее так отчетливо и близко и никогда она ему не казалась такой чудесной, как сейчас. Там, у заставы, река была куда шире, чем здесь, да и Степан не мог, не смел приблизиться к Ингеборг на такое расстояние, как приблизилась она, легко и весело, нарушая суровые законы границы. Сейчас он различал цвет ее глаз, не голубой, а голубоватый, как высокое и бледное северное Небо над головой, выбившиеся из-под берета белесые волосы и трогательные ямочки на щеках, державшиеся все время, пока она улыбалась.
— Здравствуйте... — повторил он. — Вы знаете русский?
— Учусь. Осло. Университет. Отделение русского языка, — она сложила рупором ладони, чтобы перекричать шум бегущей по камням воды.
— Чудеса прямо! — скорее для себя, чем для нее пробормотал Степан.
— Что вы сказали? — не поняла Ингеборг.
Степан махнул рукой.
— Это я просто так...
— Мне нужен практикум... Хочу говорить с вами.. По-русски.
— Говорить? Где ж это мы с вами будем говорить? — он растерянно улыбнулся, все еще не понимая, не осознавая, что он не должен делать то, что делает, а тем более договариваться о встрече, что так нельзя, и надо, как наказывал замполит, не замечать человека «с той стороны» или же демонстративно уйти от него. «А собственно, зачем уходить? — мелькнула крамольная мысль. — Разве я сделал что-либо плохое, ответив норвежке?»
— Я буду возле сосны, которая растет на нашей стороне. Там самая узость речки, — медленно и тщательно произнесла Ингеборг.
— Самое узкое место, говорят по-русски, — машинально поправил Степан, отчетливо представив себе корявую приметную сосну на том краю сузившегося: русла.
Ингеборг обрадовалась и старательно повторила.
— Самое узкое место. Возле сосны... Около сосны. Рядом сосны. Вблизи сосны. Подле, бок о бок сосны — синонимы. — Она засмеялась. — Я там всегда, нет, часто буду.
— О чем же мы будем говорить с вами? — он спросил это просто так, лишь бы она не ушла, а постояла с ним еще хоть минуту.
— О любви! — Ингеборг вдруг заразительно и вызывающе засмеялась.
Степан недоверчиво улыбнулся.
— Так сразу и о любви?
— Да. О любви с первого... — она замялась, — с первого глаза... Нет! С первого взгляда. — Ингеборг шумно обрадовалась, что нашла нужное слово и исправила ошибку, — может быть, я в тебя влюбилась с первого взгляда. Так бывает? Да?
От неожиданности и радости у Степана защемило сердце. Он понял, что Ингеборг шутит, балуется, не подозревая, как много отдал бы он за то, чтобы это было правдой.
— Может быть, я в тебя тоже влюбился! — крикнул он, облизывая губы и стараясь выдержать ту же шутливую интонацию в голосе.
— Тогда иди сюда, ко мне! — Ингеборг поманила его пальцем.
— Ты с ума сошла! Я не могу...
— Тогда я к тебе приду.
Степан опомнился.
— Это тоже нельзя!
— А если я все-таки приду к тебе?
— Я стрелять буду.
— В меня или в воздух?
— Сначала в воздух, потом в тебя.
Она вздохнула, — значит, мы так на разных берегах и будем любить друг друга?
Степан не ответил, да Ингеборг и не ждала должно быть ответа: расхохоталась на всю границу, завела мотор, вскочила на мотоцикл и умчалась.
Только теперь Степан понял, что с ним случилось нечто необыкновенное, что отныне у него есть тайна ото всех, которую он должен, но не в силах нарушить, не в силах покаяться, рассказать обо всем майору или даже Борису, своему лучшему дружку на заставе. Он попробовал себя мысленно казнить за случившееся, за совершенный проступок, но не мог, ибо что-то другое, более сильное и могучее, поднималось из глубины к горлу и это что-то всего более напоминало радость, граничащую с восторгом.
Он долго и неподвижно стоял, опершись руками о косовище, и смотрел в сторону, куда уехала Ингеборг. Работать не хотелось. Он вяло прошел полоску, зазубрил о валун лезвие, потом неторопливо и без интереса отбивал его, точил на бруске, все время думая об Ингеборг и о том, что будет дальше.
Начальник заставы говорил как-то, что нигде в Заполярье не растут сосны, а вот на Кольском полуострове, обогреваемом Гольфстримом, выживают даже на шестьдесят девятом градусе северной широты.
Степан хорошо знал ту сторону, сосну Ингеборг, как он мысленно называл ее теперь. Знали ее все на заставе, потому что на нашей стороне не было поблизости таких крупных деревьев. Особенно хорошо выделялась она зимой при полной луне, когда вокруг лежал незапятнанный, отливающий синью снег. На крутых склонах сопок, на стоящих торчком камнях снег почти не задерживался, разве что на верхушках, и от этого все вокруг выглядело пестро даже в снежную и вьюжную зиму. Сосна первой оповещала о приходе весны: вокруг ствола снег таял раньше, чем по соседству это оживали, бродили в волокнах дерева теплые соки. Весна в этом краю наступала стремительно, день тоже нарастал непривычно быстро, и тогда с веток сосны свешивались искрящиеся на солнце сосульки. Они слезились, таяли, роняли капли, пока не растапливались, не превращались в пар и воду чистейшие снежные подушки, всю зиму лежавшие на зеленых лапах.
Вокруг Новозыбкова тоже росли сосны, правда, не корявые, как эта, не кривобокие, а мачтовые, словно выверенные по отвесу, но все равно и норвежская сосна щемяще и сладко напоминала Степану о родных краях. А теперь и об Ингеборг.
Наш берег в этом месте был пологий и голый. Первобытная, кое-как проложенная дорога огибала речку метрах в ста и шла дальше на север вдоль границы. Пестрели лишайники на валунах, в низинах ядовито и ярко зеленели мхи, а из щелей в камнях, прикрывавших болото, протискивались тщедушные стволики полярной березки.
Лишь через два дня Степану удалось побывать возле сосны: подошла его очередь идти в дозор на тот участок границы. Эти два дня Степан почти не видел Ингеборг, наверно она сдержала свое обещание и ждала его там. Это тревожило и радовало Степана, хотя он, как и в день встречи с нею, не знал, как ему вести себя и что вообще с ним будет.
В дозор он шел с Борисом, тем самым, который лучше всех на заставе умел крутить солнце. Как всегда, прежде чем отправиться на службу, Борис доложил начальнику заставы, проговорил заученной скороговоркой о том, что пограничный наряд в составе рядовых Замятина и Панкратова готов к охране государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. Как всегда, майор, козырнув, сказал свое обычное «Можете выполнять!» и они быстро, каким-то особенным, выработанным на границе шагом, спорым и деловым, вышли за ворота (несмотря на полное безлюдье вокруг, ворота все же построили) и пошли дальше хоженой и перехоженой дорожкой, именуемой в обиходе пограничной тропой.
Тропа петляла между диких скал, взбиралась на сопки, пересекала ручей — через него перебирались по кладкам — и выводила к линии связи, к кособоким коренастым столбам, гудевшим на ветру. Путь был нелегкий. За четыре часа им надо было пройти километров семь в один конец и столько же в другой, не считая петель, подъемов и спусков, заметно увеличивавших это расстояние. Только в одном месте дорога шла более или менее ровно — у берега речки, где росла на норвежской стороне та сосна.
Но до сосны еще было далеко, и они двигались все тем же размеренным шагом, переговариваясь и поглядывая по сторонам, а всего более наверх — не повредил ли кто телефонные провода. Этим самым «кто» мог быть ветер, свалившийся с кручи камень, полярная куропатка, ударившаяся о провод и замкнувшая его, и мог быть кто-то чужой, о котором так настойчиво напоминал пограничникам капитан Петренко.
