На всякий случай он решил тоже держаться настороже и поофициальнее.
— Здравствуйте, господа, — медленно и внятно выговорил он, стараясь не допустить даже слабого отзвука несерьезности в своем тоне. — Вы меня просили зайти, Кевин? Чем могу служить?
Сразу на его вопрос декан отвечать не стал, но зато обвел рукой присутствующих, представляя их по одному.
— Здравствуйте, Эндрю! Я хотел бы, чтобы ни познакомились с Робертом Маклином, адвокатом из юридического отдела нашего университета, Джин Лебовски — она из отдела персонала, и Бертом Стивенсом из комиссии по сексуальным конфликтам на рабочих местах.
Каждый из представленных слегка наклонял голову при произнесении своего имени, но, опять-таки, руки ему никто не протянул, что
on пока еще пытался объяснить себе какими-то чисто пространственными причинами типа ширины разделявшее их столешницы.
А это, господа, доктор Эндрю Левин, руководитель отдела нашего факультета.
Теперь декан представлял присутствующим его, и тут уж он позволил себе ограничиться одним вежливым кивком сразу на троих.
— Садитесь, Эндрю.
Андрей сел, каким-то дальним уголком сознания начиная догадываться, о чем может пойти речь и одновременно всячески от себя эту догадку отгоняя.
— Эндрю, — заговорил декан, по-прежнему не глядя ему в глаза, — у нас возникла сложная ситуация, и мы все должны ее срочно и детально обсудить, чтобы не оставалось никаких неясностей. Я даже не очень представляю себе, как начать этот разговор, но...
VI
— Позвольте, Кевин, начать мне, — хорошо поставленным низким голосом неожиданно перебил его адвокат, вроде бы по имени Роберт, хотя Андрей и не был уверен, что сразу правильно запомнил имена всех представленных.
— Я хотел бы спросить совершенно прямо. Не скажете ли вы нам, доктор Левин, в каких отношениях вы находитесь с доктором Деборой Тротт?
Худшие опасения сбывались и, главное, становилось понятным присутствие этого самого представителя сексуальных спецов, которые, как приходилось краем уха слышать даже не слишком интересовавшемуся местными сплетнями Андрею, просто сатанели, выискивая всякие действительные и мнимые нарушения, на которых потом выстраивались целые дела почище еще памятных Андрею по Союзу публичных разбирательств морального облика граждан. С этой точки зрения, роман между начальником и подчиненной вполне мог рассматриваться как некое нарушение, но ведь романа-то еще никакого не было! Так что Андрей решил не возникать по поводу неприкосновенности своей частной жизни, а отвечать, как есть, тем более, что, как он полагал, скрывать ему было и вовсе нечего.
— Я не очень понимаю, что вы имеете в виду под отношениями, — осторожно начал он. — Доктор Тротт работает у меня в отделе с самого начала моего перехода сюда. Работает очень хорошо, сотрудников такого уровня у меня было по пальцам перечесть. К тому же вполне успешно руководит собственной небольшой группой. Много печатается. И вообще очень ценный сотрудник и приятный человек, так что мне бы хотелось и дальше с ней сотрудничать. Вот, пожалуй, и всё.
Ему показалось, что присутствующие ожидали чего-то другого, но с ним в разговор вступать никто не спешил. Все смотрели за реакцией начавшего разговор адвоката. Тот отреагировал почти сразу.
— Нет, доктор Левин. Боюсь, что на мой вопрос вы не ответили. Я ведь спрашивал у вас не что вы думаете о профессиональных качествах доктора Тротт — по этому поводу вы достаточно ясно высказываете свое мнение в недавнем письменном отзыве в связи с ее переаттестацией. Я спрашивал о том, какие между вами существуют личные отношения?
Сильно отвыкший от подобных бестактных вопросов Андрей уже почти готов был вспылить, но снова успокоил себя тем, что, во-первых, в чужой монастырь со своим уставом не ходят, а во-вторых, он по-прежнему не считал, что ему есть что скрывать. Поэтому хотя и с некоторой задержкой, но вновь достаточно спокойно он ответил:
— Я не знаю, чего именно вы ждете от меня, но боюсь, что должен вас разочаровать. Вне всякой зависимости от того, что я сам думаю по этому поводу — в том смысле, жалею об этом или нет, — но никаких отношений между мной и доктором Тротт за исключением чисто рабочих не было и нет. Что же касается будущего, то я не пророк. Единственное, что я вам могу сказать, хотя и не уверен, что должен это делать, так это то, что считаю Дебору в высшей степени приятным и симпатичным человеком и на редкость интересной женщиной. Мне трудно поверить в то, что подобные мысли являются нарушением каких-то правил, но если даже и являются, то мне очень хотелось бы с такими необычными правилами познакомиться.
На этот раз — и он мог бы поклясться в этом! — все присутствующие, исключая, пожалуй, декана, смотрели на него с явным недоверием и даже с возмущением. Впрочем, пока что все молчали и снова ждали реакции адвоката.
— Мне очень неприятно это говорить, доктор Ленин, — заговорил тот, придав на этот раз голосу резкость и показывая этим свое неудовольствие ответом Андрея, — но, судя по всему, ваш ответ не соответствует реальному положению вещей...
— Так что же, — я, по-вашему, лгу? — несколько высокопарно, но вполне искренне перебил его Андрей. — Так почему бы вам не спросить у нее самой, а не устраивать непонятное разбирательство на основе каких-то слухов и сплетен?
Адвокат Роберт казался удивленным сверх всякой меры, но продолжал:
— ...и еще больше меня и, уверен, всех нас удивляет то, что наше, как вы выразились, “непонятное разбирательство” как раз и проводится на основании совершенно официальной жалобы доктора Тротт!
— Что? — Андрей просто не смог понять услышанного.
В разговор вмешалась дама. Даже особенно не пытаясь скрывать свою явную неприязнь, она заговорила раздраженно и уличающе:
— Роберт, разрешите мне сделать ситуацию кристально ясной. Доктор Левин, вчера доктор Тротт связалась со мной и Бертом и попросила о немедленной встрече в связи с тем, что она подвергается сексуальным домогательствам со стороны своего начальника. То есть с вашей стороны, доктор Левин. Поскольку, как вы знаете, на подобные жалобы мы реагируем немедленно, то сразу же пригласили ее приехать, что она и сделала, появившись у нас в сопровождении своего адвоката. И ее заявление я сейчас перескажу — за смысл я совершенно ручаюсь, а точные слова вы сможете узнать, когда ознакомитесь с ее письменной жалобой. Кстати, чтобы сразу снять все возможные неясности хочу вам сказать, что ее жалобу подтверждает одна из ее подруг, с которой она делилась своими переживаниями с самого начала ваших домогательств, равно как и ее психиатр, к которому она также обращалась за советом по поводу своих страхов. В связи с этим, не хотите ли вы что-нибудь добавить к сказанному вами, доктор Левин?
Андрей молчал, отчаянно пытаясь сообразить, о чем это говорит ему резкоголосая Джин. Какие домогательства? Какой психиатр? Причем здесь подруги и жалобы? Что вообще происходит?
— Ну, что ж, — снова заговорила кадровичка,— раз сказать вам нечего, то буду продолжать я. Так вот, по словам доктора Тротт, уже в течение нескольких месяцев вы настойчиво преследуете ее, причем все ее попытки вежливо отклонить ваши преследования оказались безуспешными. Переживания по этому поводу привели к тому, что доктор Тротт начала страдать расстройствами
cна, о чем уже довольно давно сообщила своему психиатру, указав и причину этих расстройств. Надо сказать, что ее врач советовал ей ещё тогда обратиться к адвокату и принести официальную жалобу, но она надеялась, что ее твердая позиция вас как-то успокоит. Как теперь стало всем нам известно, вы не только не успокоились, но и, если так можно выразиться, подняли свои домогательства на новый уровень, написав ей совершенно недвусмысленное письмо с угрозами служебных неприятностей, если она не пойдет навстречу вашим желаниям. Копия письма к жалобе приложена. Вы и теперь будете говорить, что между вами и доктором Тротт ничего, кроме деловых отношений, не было?
Пока она говорила, Андрей успел немного собраться с мыслями и, как ему казалось, найти правильный ответ на все эти несуразные обвинения, которые — он почему-то был совершенно уверен в этом — Дебору просто вынудили написать эти самые кадровики и инспектора по сексу, только, небось и кормившиеся, как раздраженно думал он, с разнообразных скандалов подобного рода.
— Послушайте, — заговорил он, стараясь быть как можно спокойнее и всем своим видом выражая абсолютное недоумение, — во-первых, из всего, что вы сказали, как раз и следует, что ничего между нами не было. Это, с моей стороны, действительно были и есть самые нормальные человеческие чувства по отношению к Деборе Тротт, но раз она их отвергла, то о каких отношениях может идти речь? То, что я безответно, но совершенно искренне испытываю очень сильную симпатию по отношению к ней, это ведь, в конце концов, моя личная проблема, и я с ней постараюсь справиться. Во-вторых, о каких сексуальных домогательствах может идти речь, когда за все время я лишь несколько раз очень вежливо пригласил ее на ужин, как, кстати, можно пригласить и коллегу, к которому никаких сердечных чувств не испытываешь, а просто хочешь интересно поговорить, скажем, о музыке или там о хоккее. И наконец, в-третьих, какие еще угрозы служебных неприятностей? О чем вы? Я же не сумасшедший, чтобы не помнить того, что действительно написал два дня назад! Но в письме-то я, наоборот, говорил о том, что мой к ней интерес, как бы она на него ни отреагировала, на работе как раз никак отразиться не может! Если вы действительно читали это письмо, то не могли этого не видеть. Как можно обычную человеческую ситуацию так перевернуть с ног на голову? Зачем это вам?
