А Он все никак не мог вспомнить, где видел этого хлыща Гарри. А ведь точно видел, ему откуда-то были известны и тихий, хорошо поставленный вкрадчивый голос, и такие же вкрадчивые манеры. И пышная залаченная шевелюра эстрадного конферансье. И дорогой перстень на мизинце, и совиные глаза.
Неприятный тип, и просьба странная. Но выбирать не приходится, особенно когда перед носом размахивают пачкой купюр.
Где же Он видел Гарри?
Теперь, когда роль сыграна и вот-вот опустится занавес, это не так уж важно.
– …Откуда у тебя такая тачка? – срывающимся от восхищения голосом просипел Данил.
– Так и будешь стоять? Или, все-таки, сядешь? – Он похлопал рукой по коже пассажирского сиденья.
– Можно, да?
Данил со всего размаху шлепнулся на сиденье, прямо на барсетку с телефоном и бумажником, и Он сразу же взял с места: взревел мотор, и в лица им ударил прохладный утренний ветер.
– Ааа! – заорал Данил. – Аааа! Класс! Вот это крутизна!..
Под торжествующие вопли Данила они промахнули мост через Малую Невку, небольшой сквер в самом начале Крестовского острова, еще один мост – через гребной канал. На подъезде к метро «Черная речка» Данил немного успокоился и снова приступил к допросу с пристрастием.
– Так откуда у тебя это шикарное авто, колись!
– Угнал, – просто сказал он.
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Еще какие варианты?
– А у тебя?
– Первое, что приходит в голову, – ты стал альфонсом. И целых три дня без продыху ублажал какую-нибудь богатую старуху. Вот и материализовалась тачка. Верно?
– Почти, – фантазии Данила развеселили его. – Кроме одного. Это была любовь с первого взгляда и… это не была старуха.
– С чьей стороны? – спросил Данил.
– В смысле?
– С чьей стороны любовь с первого взгляда? Твоей – или?…
– Или, – не стоит портить Данилу ни пятнадцатиминутной поездки, ни так восхитительно начавшегося воскресного утра. – Ты же знаешь. Я не влюбляюсь в женщин. А только использую их для своих низменных целей.
– «Карп Савельич, вы негодяй!» – рассмеявшись, процитировал Данил бессмертного Гайдая. – И… как зовут твою пассию?
– Кристина.
– Странно. Кристинами обычно зовут содержанок.
– Тебе-то откуда знать?
– Жизненные наблюдения тинэйджера с трудной судьбой.
– Ясно. Какое имя тебя бы устроило?
– Ну-у… Васса. Рогнеда. Пульхерия Карловна.
Свободной рукой Он обхватил Данила за шею и прижал к себе.
– Осторожнее! – взвизгнул Данил.
– Все под контролем, не переживай.
– Куда едем?
– До «Пионерской».
– А потом?
– Потом я тебя высажу. И дальше двину один.
– Вообще-то, у меня нет ни копейки денег… – Данил скуксился, выпростался из его объятий и демонстративно отодвинулся к двери. – Предупреждать надо.
– Будут деньги, не скули.
– В глобальном смысле?
– Пока что – только на метро. Там где-то валялась барсетка…
– Да ты совсем обуржуазился, как я посмотрю!
Пошарив рукой по сиденью, Данил извлек барсетку и по-хозяйски расстегнул молнию. Первой вещью, которую он вытащил, оказался телефон.
– Еще и айфон! Пятая эска! Ты меня убил!
– Телефон не мой.
– Рогнедин?
– Кристинин. Положи на место.
Но расстаться с умопомрачительным девайсом было выше человеческих сил. Сил Данила, во всяком случае.
– Сэлфи! Мы должны непременно сделать сэлфи!
– Это что еще за хрень? – настороженно спросил Он.
– Темнота! Сэлфи – это собственная фотография. Ее выкладывают на фейсбуке, чтобы все могли любоваться нашей космической красотой.
– Нашей? – аккаунт в соцсетях Он не заводил принципиально.
– Ну, моей. Но ты тоже можешь отметиться.
– Это достаточное условие, чтобы ты, наконец, отвязался от чертова телефона?
– Необходимое.
– Хорошо.
Притормозив кабриолет за перекрестком у Ланского шоссе, Он несколько раз сфотографировался с Данилом: голова к голове, высунутые языки, скошенные к переносице глаза, бессмысленные улыбки на физиономиях.
– Теперь все? – спросил Он, когда спонтанная фотосессия подошла к концу.
– Почти. Один вопрос. Ты сейчас едешь к своей Пульхерии?
– К Кристине, – снова поправил Он. – Она забыла свой телефон…
– У тебя в коммуналке?
– Не хватай меня за язык! Она забыла свой телефон и кое-что еще.
– Машину? – иногда Данил бывает несносным.
– Выметайся. Хорошего понемножку. Увидимся сегодня в «Шляпе». Вечером, часов в девять.
«Шляпа» – джаз-кафе на Чайковского – была их с Данилом заповедным местом для встреч. Они открыли это кафе случайно, около полутора лет назад, и сразу же попали на умопомрачительный джем-сейшен. Два афроамериканца, трубач и перкуссионист, выдавали такое, что небесам было жарко. Как потом выяснилось, оба джазмена отбились на несколько часов от своего оркестра, дававшего гастроли в Питере. Оркестр носил славное имя Каунта Бейси.
Данил слушал залетных знаменитостей широко раскрыв рот и крепко зажмурив веки. А, вместе с ним, слушала их и Шэрон. Эта жаркая нью-Орлеанская и прохладная нью-Йоркская музыка, наверняка, были хорошо знакомы ей. Неужели прямо сейчас, обманутая первыми тактами «Stars Fell on Alabama», она выглянет из своего убежища?
Нет, одного трубача и одного перкуссиониста недостаточно. Да и целого краснознаменного оркестра имени Каунта Бейси не хватит, чтобы справиться с проклятым коконом. Раньше Он думал – всему свое время. И лишь теперь понял, что время – лишь один из компонентов. Второй компонент – место. Где-то же существует место, в котором Данил сбросит старую, потрепанную шкурку и, наконец-то, превратится в Шэрон?
Тимбукту!
После того, первого, вечера в «Шляпе» Данил неожиданно для себя (а в большей степени – для Него) стал страстным поклонником джаза. Утонченности и ума это ему не прибавило; – свободы?.. Но и без всякого джаза Данил был свободен. Во всех своих проявлениях – смешных, нелепых, благородных, требующих мужества, а иногда – самоотречения. Данил был свободен, пленницей оставалась лишь Шэрон.
– …Смотри, не опаздывай! – крикнул Он напоследок.
– Буду, как штык, – клятвенно заверил Данил уже с обочины. И добавил что-то еще.
Что-то вроде «Ты сделал мое утро». А, может, ты сделал мой день. А, может, ты сделал мою жизнь. Ветер и рев мотора отнесли концовку фразы куда-то в сторону проспекта Авиаконструкторов, а Он вдруг подумал, что актерского мастерства ему не занимать. Так все разложить по полочкам, так ни разу не выйти из роли, ни на секунду, ни на мгновение – даже внутри себя… Я играю даже теперь, когда совсем необязательно играть. Это дорогого стоит. А еще он подумал, что не дал несчастному Данилу денег на метро.
Рыцарь кубков
* * *
…Дрянное дело. Ай, какое дрянное дело. Мутное, гиблое.
Последние десять минут Вересень развлекал себя тем, что придумывал эпитеты для свалившегося на него расследования. Настолько срочного и экстраординарного, что Вересня выдернули из отпуска – первого за последние два года. Как будто во всем Управлении нет других следователей, не менее опытных, чем он. А все потому, что он трудоголик, не обремененный семьей, ломовая лошадь, владимирский тяжеловоз. Местным управленческим ахалтекинцам, гарцующим на виду у начальства, везет гораздо больше: на них со всех сторон не валятся висяки, они не собирают кубики из расчлененных трупов, пытаясь прочесть на залитых кровью гранях имя убийцы. Все это малоаппетитное варево, включая мертвых младенцев в мусорных контейнерах и убийства с особой жестокостью на почве расовой неприязни, достается именно ему, Боре Вересню. Кой черт владимирский тяжеловоз… Сивый мерин, вот он кто! Сжираемый слепнями сивый мерин. Ахалтекинцы смотрят на него свысока: еще бы, их удел – высоколобые заказные убийства и божественные, как хоралы Баха, экономические преступления. Ахалтекинцы ловят крупную рыбу и потому вооружены спиннингами за две тысячи евро, а иногда – и дороже. В то время, как Боря Вересень пытается поймать свою рыбешку на самодельную удочку со ржавым крючком.
То, что это дело – экстраординарное, Вересень понял, лишь прибыв на место происшествия. А ровно за полтора часа до этого ему позвонил старший советник юстиции Николай Иванович Балмасов.
– Приветствую! – прогрохотал Балмасов в трубку. – Говорят, ты в Сочи укатил?
– Собирался, но не доехал.
Доехать у Вересня получилось лишь до Ольгино, самого близкого к Питеру пригорода. Настолько близкого, что его и пригородом не назовешь. До Невского, если повезет и не будет пробок, можно добраться за полчаса, но на Невском шумно, он полон праздношатающихся толп, забит машинами и экскурсионными автобусами. А в Ольгино, несмотря на проходящую рядом трассу «Скандинавия», царит относительная тишина. В Ольгино растут сосны, до Залива рукой подать, и – самое главное – там живет бывший Борин одноклассник Додик Саркисян. В отличие от бобыля Вересня, Додик с ног до головы обвешан родственниками: у него четверо детей (мал-мала-меньше), жена Рузанна и престарелые родители. Кроме этого, в не самом вместительном двухэтажном домишке еще финской постройки, проживают сестра Рузанны с двумя отпрысками, бабушка и дедушка Додика, а также – старший брат дедушки, Ашот, патриарх семейства. Сколько лет Ашоту – доподлинно неизвестно, Додик всякий раз называет самые разные цифры: девяносто восемь, сто один, сто четыре. Так или иначе – все вертится вокруг сотни. Возраст почтенный даже для воронов и галапагосских черепах, что уж говорить о людях! Именно Ашоту Боря Вересень обязан своим отпуском в Ольгино: несколько месяцев назад в далекой Франции, в департаменте Сена-и-Уаза обнаружилась еще одна ветвь разбросанного по всему миру семейного клана Саркисянов. Ашот получил приглашение погостить, а вместе с ним во Францию, на целых две недели, отправились и все остальные, включая малолетних детей. Не нашлось места лишь двум собакам (дворняжке и ирландскому сеттеру), а также трем кошкам. Именно за ними согласился присмотреть Боря Вересень. Денег на Сочи все равно было в обрез, к тому же он не любил самолеты, а еще больше – пыльные, крикливые поезда южного направления. Так что Ольгино можно было считать почти равноценной заменой: сосны ничуть не хуже пальм, а Залив – не хуже Черного моря, если, конечно, не всматриваться в него пристально.
